Я пошла за ним.

Босые ступни по холодному полу, по следам крови, по следам человека, которого я люблю — и который только что стал чужим даже самому себе.

Он вошёл в ванную, не закрывая дверь.

Сорвал с себя рубашку — ткань шлёпнулась на пол, всё ещё мокрая от крови.

Включил воду — с грохотом, с резкостью. Пар поднялся почти мгновенно, как дым после выстрела.

— Марко, — сказала я тихо, но твёрдо, вставая у порога. — Мы должны поговорить.

Он даже не повернулся.

— Не сейчас, Лия.

— Нет. Сейчас.

Руки сжаты. Вода ударяет по плечам. На спине — ссадины. Кровь смывается по телу. Но всё это — неважно.

— Как твоя жена, — голос сорвался, но я продолжала, — я обязана заботиться о тебе.

— Даже если ты считаешь, что справишься сам. Даже если ты хочешь выгореть в этой своей чёртовой власти.

Я сделала шаг внутрь. Пар обволакивал, как пелена.

— Я не просто твоя постель. Не просто кольцо на пальце. Я теперь часть этого всего. Значит, я имею право знать, что происходит с тобой.

Он стоял молча.

Я видела, как с его шеи стекают капли. Как плечи дрожат — от напряжения, не от холода.

— Я испугалась, Марко.

— Ты вошёл весь в крови. Кричал. Ты чуть не ударил человека.

Я сжала кулаки, и голос задрожал:

— Я впервые увидела не просто мужчину, которого люблю, а человека, способного убивать. Без раздумий. Без сомнений.

И всё это — в нашем доме.

Моё тело дрожало, но я не отступила.

И потом — очень тихо:

— Ты не должна была всё это видеть.

Я подошла ближе.

— Но увидела.

— И всё равно здесь. Всё ещё стою. Всё ещё с тобой.

Марко опустил голову.

И я сделала то, что должна была: обняла его. Мокрого, дрожащего, злого. Кровь и вода стекали на мой халат.

Лия

Прошла неделя. Семь дней — ярких, суматошных, с запахом ткани, кофе и лака для ногтей.

Если бы кто-то посмотрел на меня со стороны — сказал бы: вот она, счастливая женщина, у которой всё получилось.

А может, так и было.

Мы с Анной проводили время, как в старые добрые дни. Смех, болтовня, спонтанные фотосессии в саду и разговоры до ночи.

Я впервые за долгое время чувствовала себя живой. Но потом ее отпуск закончился и она собралась уезжать.

Перед тем как выйти за ворота, она подошла ко мне и вдруг, по-своему серьёзно, сказала:

— Лия, ты только не обижайся, ладно?

— За что?

— Твой Марко… он какой-то, ну…

Я нахмурилась.

— Какой?

— Напряжённый. Будто в нём пружина стоит. Всё время такой… на взводе.

— У него сейчас непростой период, — мягко ответила я, но Анна покачала головой, прищурилась и выдала:

— Нет, подруга. Тут нужен не разговор, а удар по башке. В хорошем смысле.

— Что ты имеешь в виду? — я приподняла бровь.

Анна шагнула ближе и шепнула, хищно улыбаясь:

— Устрой ему сюрприз. Такой… ну, ты поняла.

— Не совсем.

— Очень, очень сексуальный. С кружевами, кожей, может, даже с повязкой на глаза…

— Анна.

— Что? Он капо, но он мужчина. А ты у него такая — ммм… — она провела пальцем по моему плечу. — Только не упусти момент. Он весь в этих делах, складах, проблемах. Так напомни ему, зачем он вообще всё это делает.

Я засмеялась, качая головой.

Она поцеловала меня в щёку и, уезжая, показала палец вверх из окна.

— Делай, как я сказала, миссис мафия. Не то я сама приеду и соблазню его. В воспитательных целях.

***

Моё ателье, то самое, которое открыл Марко, ожило.

Сначала робко, как птенец. А потом — уверенно.

Клиентки приходили одна за другой. Сарафанное радио сработало.

И я снова шила. Много. С душой. С упрямством. С любовью.

Риз сиял, как солнечный луч в лондонский понедельник. Он ходил между тканями, управлял, комментировал, поддерживал и втайне, я уверена, плакал от счастья по ночам.

Он был со мной — рядом, как всегда. И я знала: мы строим что-то настоящее.

Только вот… кое-что изменилось.

Охрана.

Теперь она была в два раза больше.

Каждое утро я замечала новых людей у ворот. На втором этаже — незнакомые лица.

По периметру — камеры, новые датчики, металлический лоск, напряжение.

Я спросила Марко в одну из ночей, когда он в очередной раз вернулся в три утра, насквозь уставший:

— Что происходит?

Он устало стянул пиджак, осел на край кровати и только коротко сказал:

— После склада мы не рискуем.

Он стал другим.

Вставал до рассвета, возвращался за полночь.

Смотрел на меня с любовью, но как будто через толщу воды.

Я знала — он держит в себе всё. Не делится. Не пускает.

Лукас почти поправился.

Даже появился однажды в ателье, в очках и с кофе, с ухмылкой на лице и фразой:

— А что, может, мне тоже заказать костюм? Только сделайте так, чтобы женщины теряли дар речи, а мужчины — волю к жизни.

Анна тут же выдала:

— В твоём случае поможет только плащ-невидимка.

Он ржал. Как и всегда. Как будто ничего не было.

Но я знала — боль под его смехом осталась.

И среди всей этой суеты, строчек, тканей и заказов рядом была Джулия.

Она стала приходить почти каждый день.

Сначала просто смотрела. Потом — начала помогать.

А потом я поняла: она чувствует ткани. Видит линии. Понимает, как платье ложится на тело.

Она сидела у окна с чашкой чая и говорила:

— Знаешь, Лия… Когда я была молодой, я хотела стать портнихой. Но отец сказал, что это глупость.

Она взглянула на меня и добавила с лёгкой улыбкой:

— А теперь вот я у тебя — учусь. И это, честно, самое тёплое, что случалось со мной за последние годы.

Я не сказала ничего. Только сжала её руку.

Мы — такие разные.

Но в этот момент я поняла: она видит во мне дочь. А я — в ней что-то материнское, чего мне всегда не хватало.

Я сжала её руку чуть крепче, и в груди щемило от какой-то странной, глубокой благодарности.

Но ровно в этот момент — дверь ателье распахнулась.

Я повернулась — и сердце мгновенно сжалось.

Мама.

В своём классическом наряде — платье в обтяжку, каблуки, слишком яркая помада. Волосы уложены идеально. Лицо — недовольное. Губы сжаты в линию.

Она даже не взглянула на Джулию.

Сразу — на меня. Словно целилась.

— Почему я звоню своей дочери, а она не берёт трубку?! ТЫ вообще понимаешь, как это выглядит? Ты замужем, живёшь за высоким забором, трубку не берёшь, сама не звонишь. Я должна по людям узнавать, как у тебя дела?

Я склонила голову чуть вбок, голос стал холоднее:

— Как там Карина?

Мама моргнула. Ресницы дрогнули. Ответа не последовало сразу.

Воздух будто стал плотнее. Даже шорох ткани от манекена в углу прозвучал громче.

— Она… работает. Занята. У неё всё в порядке — ответила мама с тем тоном, которым она обычно завершала темы, не интересующие её по-настоящему.

— Но я не за этим сюда пришла.

Она выпрямила спину, как будто сейчас должна была сказать нечто важное, и заговорила уже мягче, будто старалась казаться спокойной и заботливой.

— Я подумала… может, вы с Марко придёте к нам на ужин?

Она сделала шаг вперёд, неуверенный, почти не заметный.

— Я хочу, чтобы вся семья собралась вместе. Как в старые добрые времена.

Может, мы и не были идеальными, но всё же… мы были семьёй.

Я смотрела на неё молча. Ни тени реакции. Ни капли веры в эти слова.

Мама быстро оглядела ателье, задержав взгляд на манекенах, развешанных платьях, рабочих столах, и лицо её изменилось — на нём появилась почти искренняя улыбка, как у человека, который хочет произвести впечатление, но не до конца умеет это делать.

— У тебя всё так красиво, так профессионально. Я… даже не ожидала. Ты умничка. Видно, что ты стараешься.

Она склонила голову чуть набок, будто пыталась подобрать нужный тон, и произнесла чуть тише, почти доверительно: