Я обернулась.

Мама сидела в кресле в холле, укутанная в плед, как в кокон. Лицо всё ещё бледное, губы едва двигались. Рядом — полицейский с планшетом и блокнотом. Он задавал вопросы, мягко, спокойно. Но она не сразу отвечала.

— Она… она заставила меня… — прошептала мама, — Карина… держала у виска пистолет. Я не знала, что будет дальше. Я…

Я слышала её, стоя в проходе. И часть меня хотела поверить. Часть всё ещё держала обиду. Всё смешалось. Страх, жалость, злость, усталость.

Полицейский сделал пометку и кивнул медику. Мама закрыла глаза, когда на неё накинули термоодеяло и осторожно начали осматривать пульс и давление.

Марко подошёл ближе, обнял меня за плечи.

— Полиция её не тронет, — тихо сказал он. — Она не была соучастницей. Это подтвердят и видео с камер, и её показания. Но какое-то время её будут держать под наблюдением. И медики, и службы.

Я не ответила.

Только смотрела, как мою мать, ту самую, что когда-то называла меня "позором в кроссовках", теперь бережно ведут в скорую, как хрупкую фигуру, потерявшую всё.

— Мы поедем за ними, — сказал Марко. — Я всё уладил .Мы вместе.

Я кивнула.

Но мы оба знали:

Это была только вершина айсберга.

Марко

Сирены ещё стояли в ушах, будто звук не ушёл вместе с машинами.

Запах крови. Вспышки синих маяков. Лия в моих руках. Джулия на носилках.

Джереми, едва пришедший в себя, но уже готовый снова драться.

Отец Лии, которого поддерживали медики.

Мать — в истерике.

Карина — закованная в наручники, изуродованная яростью и чем-то страшнее — пустотой внутри.

Но я помнил только одно:

Мама.

Больница.

Слишком белая. Слишком стерильная. Слишком тихая для ада, который мы привезли с собой.

Я стоял в коридоре, пока хирурги вытаскивали из её плеча пулю.

Лия сидела рядом — вся в крови, но целая. Рядом Риз, дрожащий от сдержанного гнева, от переживаний, от бессилия.

Минуты тянулись, как вечность.

А потом — дверь открылась.

— Операция прошла успешно, — сказал врач. — Пуля прошла навылет. Кость задела, но без осколков. Мы её стабилизировали. Сейчас она в палате. Можете войти. Но недолго.

Я вошёл.

Медленно.

Тихо.

Будто боялся потревожить её дыхание.

Джулия лежала с открытыми глазами. Бледная, с капельницей, с повязкой на плече.

Но — живая.

— Привет, сынок, — улыбнулась она. — Выглядишь так, будто сам поймал эту пулю.

Я сел рядом. Сжал её ладонь.

На секунду — просто молчал.

А потом — не сдержался.

— Почему?

Она прищурилась.

— Знаешь, — прошептала она, — я почти не была тебе матерью, когда ты был маленьким.

Я замер.

— Я была рядом… но не была рядом.

Ты рос в доме, где правили страх и порядок, а я… я молчала. Я позволяла твоему отцу делать из тебя оружие.

Я боялась. Оправдывала. Пряталась за фразами «он всё делает ради семьи».

Она медленно повернула голову ко мне.

— Я не просила прощения. Ни тогда, ни позже. Но всё это время… я старалась. Исправить хоть что-то. Заработать твоё доверие.

И когда ты впервые позвал меня с собой… когда ты привёл Лию… я почувствовала, что, может, не всё потеряно. Что я ещё могу быть матерью. Хоть немного.

Я выдохнул.

Медленно. Глухо.

А потом сжал её пальцы.

— Мам.

Она резко моргнула. Как будто это слово выдернуло воздух из её груди.

— Ты моя мать. Не «почти». Не «когда-то».

— Но...

— Ты живая. Ты бросилась за Лию, не раздумывая. Ты бы умерла, не задумываясь.

И ты всегда знала, что я за неё сожгу всё.

Ты — моя мама.

Единственная.

Она заплакала.

Беззвучно. Сжав мою руку так, будто боялась отпустить.

— Спасибо, сынок, — прошептала она. — Спасибо, что дал мне второй шанс.

Я не знал, кто из нас спас кого в ту ночь.

Но знал одно: я больше никогда не отпущу. Ни её. Ни Лию.

Когда я вышел из палаты, воздух в коридоре казался каким-то… сжатым. Нервы гудели, сердце всё ещё билось не в ритм. Я провёл ладонью по лицу, будто хотел стереть с себя и кровь, и страх, и всё, что накопилось внутри.

Лия все еще сидела на скамье у стены, но уже одна.

— Ну? — прошептала. — Как она?

Я увидел, как в её глазах блеснула влага. Но она не заплакала. Только глубоко вдохнула, будто хотела вдохнуть весь этот мир, чтобы не сломаться.

— Можно мне к ней? — спросила тихо. — Хочу просто… посидеть рядом.

Я аккуратно сжал её руку.

— Не сейчас.

— Почему?

— Она уснула.

— О…

Я провёл пальцами по её щеке, убирая прядь волос.

— Ты всё равно молодец. Ты жива. Она — жива. И я не позволю, чтобы кто-то из нас пострадал ещё раз. Никогда.

Мы сидели на скамье, не спеша отпускать друг друга. Молчание было не глухим — тёплым. Тишина, в которой сердце наконец перестаёт гнать кровь на бегу.

Я повернулся к ней чуть ближе, провёл пальцами по её запястью.

— А как твои родители? — спросил я негромко. — Всё в порядке?

Лия чуть кивнула.

— Да. У папы сильный ушиб, он сильно ударился, когда пытался сбить Карину. Немного разбил лоб, но врачи сказали — всё восстановится.

Она замолчала на секунду, прежде чем продолжить:

— У мамы… нервный срыв. Полный. Она не говорила, просто сидела в машине и дрожала, как будто всё это было кошмаром, из которого она никак не может выйти. Их уже отпустили домой.

Я внимательно смотрел в её лицо. Лия выдержалась. Но я знал, как много она в себе держит.

— Риз поехал с ними, — добавила она чуть тише. — Сказал, что сможет хоть как-то… разбавить обстановку.

— Он молодец, — тихо сказал я. — Хотя, кажется, ему придётся запастись юмором на неделю вперёд.

Лия слабо усмехнулась. И в этой усмешке — боль, усталость и какая-то почти горькая благодарность за то, что всё ещё есть люди рядом.

Лия всё ещё сидела, прижавшись ко мне, но в её голосе прозвучало что-то новое — холодная сосредоточенность, тревога, не отпускающая даже после спасения.

— Ты знаешь… — тихо сказала она. — Карина намекнула, что она не одна. Что у них был план. Она говорила "мы". Я… я не думаю, что это конец.

Я поднял взгляд на её лицо. Она смотрела вперёд, в пустоту больничного коридора. Слишком спокойно. Слишком осознанно.

— Ты уверена? — спросил я, хотя знал ответ заранее. В глубине души я это чувствовал давно.

Лия кивнула.

— Она не могла всё провернуть одна. Слишком тонко. Слишком продуманно. Кто-то ей помогал. Кто-то умный. Кто-то, кто умеет прятать следы.

Я сжал кулак. Всё внутри снова напряглось, как струна.

— Значит, нужно выпутать это из неё, — произнёс я. — До конца. Без пощады.

— Ты думаешь, она заговорит?

Я посмотрел ей в глаза.

— У неё будет выбор: говорить — или молчать на дне бетонного подвала. Но я узнаю, кто за этим стоял. И если это был кто-то из моих людей — они будут молиться, чтобы я не нашёл их раньше, чем смерть.

Лия сдержанно кивнула.

— Только пообещай… что ты скажешь мне правду, когда узнаешь. Всё. Даже самое страшное.

— Обещаю, — ответил я. — До последней капли.

Марко

Я стоял в коридоре за зеркалом допросной комнаты. Холодный, пустой коридор с запахом стерильного отчаяния и дешёвого кофе. Рядом со мной был полицейский инспектор — лысеющий мужчина лет сорока, с усталым взглядом и лицом человека, который видел всё. Он скрестил руки.

— Ты уверен, что хочешь присутствовать? — спросил он.

— Она не заговорит без меня, — ответил я. — Ты это понимаешь.

Он кивнул.

— Мы поставим запись. Всё будет в рамках закона. Но если хоть одно твое слово...

— Всё будет чисто, — перебил я. — Обещаю.

Инспектор кивнул охранникам. Те открыли дверь.