Лия

Иногда мне кажется, что если я ещё хоть раз сяду за этот кухонный стол, — тресну. Не на людях, не с криками и истериками. Просто что-то внутри хрустнет. Тонко. Беззвучно. Как лёд под ногой — в ту секунду, когда ты уже провалился.

Я сидела у окна, в своей комнате. Единственном месте в этом доме, где можно было дышать.

На коленях — альбом. В пальцах — карандаш.

Он бегал по бумаге сам по себе, выводя силуэт платья. Лёгкого. Воздушного.

Такого, какое я бы создала, если бы мне дали свободу. И мастерскую. И не мешали жить.

В детстве я тоже рисовала — простые платья, кукольные. Однажды показала маме. Она даже не посмотрела. Скомкала лист и бросила в мусорку, сказав, что Карина нарисовала бы лучше.

Тогда я вырезала свой первый эскиз ножницами из бумаги и приклеила на зеркало. Наивно надеялась, что, может, если она будет видеть, она полюбит. Или хотя бы заметит.

Но мама заметила только, когда Карину взяли на первое шоурум-фото. С тех пор у нас в доме были только подиумы и глянец. А я — была фоном.

Я не рисовала потому, что «надо». Я рисовала потому, что если не выведу всё это из себя — сойду с ума.

А завтра… Завтра всё изменится.

Я еду в Лондон.

Rothwell Institute of Design — то место, где рождаются настоящие. Где пробиваются сквозь бетон те, кто никому ничего не доказывает. Они просто делают.

Я прошла туда сама. Без маминых визгов, без папиных звонков, без Карининой тени.

Просто я. Мои эскизы. Моя злость, боль и выдержка.

Завтра начнётся моя жизнь.

Закат медленно стекал по стенам розовым светом. Всё в этой комнате дышало тишиной.

Такой… правильной.

Я слышала, как внизу открылась входная дверь. Потом — шаги в коридоре. Осторожные. Почти извиняющиеся.

— Лия, ужин готов, — Мира заглянула в комнату. Домработница. Единственный человек в этом доме, кто умел говорить по-настоящему тихо.

— Они уже за столом.

Я кивнула.

— Сейчас иду.

Она исчезла. Как всегда — быстро, деликатно, будто стыдилась, что вообще здесь работает.

Я закрыла альбом, медленно встала.

Сердце уже стучало. Как перед боем. Как будто чувствовало — сегодня я сяду за этот стол в последний раз.

И больше никогда — не буду той, кем они меня видят.

В столовой всё было, как всегда. Отец — в тёмно-сером костюме, который он не снимал даже дома, сидел на своём обычном месте с телефоном в руке. Увидев меня, он коротко кивнул — будто по привычке, не отрывая взгляда от экрана.

Мама и Карина о чём-то шептались, склонившись над телефоном Карины. Они рассматривали фотографии или видео — судя по мимике, это касалось только их мира, в который меня никогда не пускали. Ни одна из них не подняла голову, когда я вошла. Ни слова, ни взгляда.

Я села на своё место.

Первые минуты за столом проходили в тишине, нарушаемой только звоном столовых приборов и тихими уведомлениями с телефонов. Никто не спрашивал, как у меня дела. Никто не вспоминал, что завтра я уезжаю.

— Ты опять с этими своими каракулями сидела? Она даже не смотрела на меня, но голос звучал с той насмешкой, что звучит, когда человек хочет доказать — ему всё равно. Хотя на самом деле — нет. — Мама всегда говорит, что ты странная, — добавила она. — Не умеешь быть как все. Не умеешь быть нужной. А знаешь, каково это — быть нужной? Постоянно. Каждый день. Всегда быть красивой, идеальной, подчёркнутой. Иначе — всё. Тебя просто вычеркивают. Ты не понимаешь, Лия. У тебя этого никогда не было. А у меня — роль, которую нельзя перестать играть. — внезапно бросила Карина, даже не посмотрев на меня.

Я медленно подняла взгляд.

— Это называется эскизы.

Она фыркнула.

— Конечно. Эскизы... Платьев, которые никто никогда не увидит.

— Хватит, Карина, — спокойно сказала я, стараясь сохранить лицо.

Но ей этого было мало. Она уже завелась.

— Просто интересно, — продолжала она, ковыряя вилкой в тарелке, — ты правда думаешь, что кто-то в Лондоне ждал тебя с распростёртыми объятиями? Что ты туда впишешься?

Я почувствовала, как что-то медленно сжимается внутри. Мама всё ещё разглядывала экран, будто не слышала ни слова. Отец молчал.

— Лучше уж пробовать и ошибаться, чем всю жизнь сидеть у маминой юбки и ждать лайков под селфи, — тихо, но отчётливо ответила я.

Карина замерла на секунду, её глаза полыхнули.

— Что ты сказала? — её голос стал выше, как всегда, когда она теряла самообладание.

Я посмотрела прямо на неё. Спокойно.

— Ты всё слышала.

Мама наконец оторвалась от телефона.

— Девочки… — протянула она с усталым видом, словно мы были надоевшими ей детьми, хотя Карина ей никогда не надоедала.

— Ты всегда была наглой, — прошипела Карина. — Думаешь, уедешь туда, станешь кем-то? Ты вернёшься с пустыми руками. Без работы, без будущего. Потому что ты никто, Лия. Всегда была и останешься никем.

Её слова ударили, как плеть, но я не отвела взгляда.

— А ты всегда была завистливой.

Карина вскинулась:

— Завистливой? Серьёзно? Это ты мне завидуешь! Я — лицо рекламной кампании, у меня контракты, фотосессии, а ты... ты сидишь в комнате и рисуешь платья, которые никто не наденет!

— Зато я делаю это сама, — холодно ответила я. — Своим умом, своим трудом. Не с папиными связями и не маминым вкусом, который ты копируешь с десяти лет.

Карина побледнела, её пальцы сжались в кулак.

— Прекратите, — сказал отец, не повышая голоса, но с той твёрдостью, которую нельзя было игнорировать.

— Нет, пусть говорит! — Карина уже почти кричала. — Пусть скажет, как она смотрит на всех нас свысока!

Я сдерживала дрожь в руках, но внутри уже пылало. Меня раздирало на части — годами сдерживаемая злость, обида, недосказанность.

— Заткнись, Карина.

В комнате повисла тишина. Даже приборы перестали звенеть.

Я произнесла это чётко. Без крика. Но с такой твердостью, какой во мне не ожидали.

Карина уставилась на меня, будто не верила, что я это сказала.

Не проронив больше ни слова, я встала из-за стола. Тихо отодвинула стул, будто не желая потревожить эту ледяную тишину.

Развернулась и направилась к выходу из столовой, ощущая на себе взгляды, полные шока, осуждения или злости — неважно. Это всё осталось за спиной.

На кухне я заметила Миру. Она стояла у стойки, наблюдая за происходящим с печалью, но без удивления.

— Спасибо за вкусный ужин, Мира, — сказала я негромко, встречаясь с ней взглядом.

Она слегка улыбнулась и кивнула.

Дверь в мою комнату закрылась с тихим щелчком, и всё вокруг будто выдохнуло вместе со мной.

Я села на край кровати и провела рукой по обивке, будто прощаясь.

Лондон.

Там не будет Карины с её колкостями. Там никто не будет смотреть на меня свысока только потому, что я не такая. Там я смогу стать собой.

Я встала и подошла к рабочему столу. Там лежал последний эскиз — то самое вечернее платье, которое родилось у меня в голове ещё на подоконнике. Я аккуратно вложила его в папку, к другим.

Потом, шаг за шагом, я начала собирать последние вещи: косметичку, пару браслетов, блокнот, без которого не обходился ни один день. Всё ложилось в чемодан, как части прошлого, берущие с собой только нужное.

Я застёгивала чемодан, когда дверь тихо приоткрылась, и в комнату вошла Мира.

— Лия, к тебе пришла Анна, она уже поднимается к тебе, — сказала Мира, улыбаясь, и вышла из комнаты.

Я открыла дверь, и Анна, улыбаясь, прошла в комнату, оглядываясь вокруг, как будто всё было знакомо и родное. Мы обе оказались в этой комнате уже не в первый раз, но в этот момент мне казалось, что она несёт с собой какую-то свежесть, которой так не хватало.

— Так, — сказала она, оглядев комнату, — ты не будешь сидеть тут весь вечер, обещаешь? Мы с тобой не такие, чтобы прятаться в четырёх стенах.