1) либо британский гарнизон, включающий сильный еврейский полк;
2) либо еврейская организация по самообороне, организованная самими евреями.
Ни один сионист с чувством ответственности не предпочитает второй вариант. Неофициальная самооборона не может так же полностью контролироваться, как должна контролироваться воинская часть; более того, само ее существование — постоянное напоминание о нестабильном положении, о нависшей опасности, и потому постоянное препятствие к желанию еврейских классов и масс вложить свои сбережения в созидательную работу в Палестине. То, что мы хотим, — положение дел, при котором самооборона не требуется, то есть, британский гарнизон, содержащий еврейские батальоны. Но если это невыполнимо, евреям останется лишь один курс: создание сильной, постоянной организации по самообороне, достаточно вооруженной и поддерживаемой собственной разведывательной службой, — поскольку мы должны быть защищены. Я прошу вас пересмотреть весь вопрос в целом, пока еще не поздно.
В любом случае я вынужден отказаться от заверений, которые я дал майору Янгу, что в случае сформирования смешанной милиции евреи к ней присоединятся. После урока Яффо это было бы и невозможно, и морально неприемлемо"[893].
В ответе, подготовленном Янгом, Черчилль отверг точку зрения Жаботинского "о ситуации в Палестине", но добавил, что не комментирует беспорядки в Яффо, пока не представлен отчет комиссии по расследованию, назначенной Сэмюэлом. По поводу плана о "силах обороны", пишет он, он постоянно контактирует с Сэмюэлом, "рассматривая ее переформирование или полное упразднение". Жаботинский пишет с бодростью Нине Берлин: "Есть одна хорошая новость. В Палестине не будет смешанной полиции и если Сэмюэл не вмешается, будет нечто вроде официальной Хаганы"[894].
Не менее значительна, чем ответ Черчилля, необычная записка, которую Янг приложил к письму Жаботинского, когда передал его министру:
"Господин Жаботинский — экстремист, введенный в исполком Сионистской организации только потому, что, они полагали, он причинит меньше вреда в его составе, чем вне его. Он их не представляет, особенно по этому вопросу, по которому он несколько ненормален. Единственный человек в состоянии контролировать его — доктор Вейцман, который, к несчастью, в Америке. Детальные соображения сэра Г.Сэмюэла скоро прибудут и, наверное, должны будут обсуждаться с С.О. до окончательного утверждения. Кстати сказать, я был в значительной степени удивлен, что Жаботинский согласился на предложение, представленное ему на днях. Он был вполне резонен, и это только яффский инцидент его расстроил"[895]. Там, где брань Янга касалась фактов, она была бессмыслицей. Жаботинский никогда не брал на себя ответственность, которой не был удостоен. Его лояльность к решениям органа, членом которого он состоял, была скрупулезной, иногда до болезненности. Выдержанное в его стиле, его письмо достоверно отражало позицию исполкома.
В отношении легиона в исполкоме царило единомыслие. Невозможно представить, что Янг сам сфабриковал подобную историю. Не менее поразительно и предположение, будто Жаботинский приняли в исполком, чтобы "контролировать". Ясно, что источник подобной "внутренней информации" далеко искать не приходится.
Фактически источник был раскрыт случайно много лет спустя. В статье, написанной в 1953 году, вскоре после смерти Вейцмана, Леон Саймон, один из группы последователей Ахад а’Ама, бывший ярым противником кампании Жаботинского за Еврейский легион и оставшийся членом близкого окружения Вейцмана, писал, что упрекнул Вейцмана в том, что тот позволил "экстремисту" Жаботинскому войти в исполком, — в ответ на что Вейцман его заверил: "Он будет есть из моих рук"[896].
То, что сионисты могли сделать Герберта Янга своим доверенным, приобретает дополнительное значение в свете того, что он был известен как недруг сионизма. Вейцман действительно писал о нем: "Ничего хорошего"[897].
Феномен этот был не нов. К тому времени в папках британского правительства скопилась обширная коллекция сплетен о Жаботинском из высших сионистских источников.
Описание Янгом Жаботинского и его отношений с исполкомом необычайно схоже с описанием Клейтона, так же явно основанным на внутренних источниках информации. Два года назад Клейтон писал о "смутьяне, бывшем конфузом для Сионистской комиссии". Более того, в своей телеграмме Ормсби-Гору Клейтон признается, что убедил Вейцмана отозвать Жаботинского с его позиции в комиссии. И разве позднее, в 1920-м, глупое замечание Эдера в частном письме к Вейцману — после визита к рассерженному Жаботинскому в тюрьме Акра, — что Жаботинский находится "в патологическом состоянии" (что бы это ни значило) не появилось немедленно и в расцвеченном виде в Лондоне, как констатация факта Уиндамом Дидсом, одним из вейцмановских ближайших друзей в британском эстеблишменте? Распространение этого слуха было предотвращено только за счет разумного распоряжения лорда Хардинга, возглавлявшего Иностранный отдел. Подобная унизительная характеристика встречается снова и снова, захороненная в архивах британского правительства. Но в одном случае эта секретность была нарушена актом публичного отмежевания Вейцмана. Когда Жаботинского приговорили так возмутительно к пятнадцати годам, Вейцман, сам уговоривший Жаботинского организовать в Иерусалиме самооборону, приговор осудил, но совершенно неоправданно добавил: Жаботинский был "в техническом смысле виновен". Очевидно, события 1 мая и необходимость быть готовыми к любой неожиданности привели Жаботинского к замыслу о еврейской организации самообороны как альтернативе регулярной военной части. Но он настаивал, чтобы она не создавалась подпольно и получила государственную поддержку. Несомненно, его предложение было рассмотрено в отделе по колониям, несмотря на столь странное обвинение Янгом в экстремизме. Майнерцхаген пишет оттуда (он был назначен военным советником Черчилля): "Евреям должна быть обеспечена возможность защищать себя от арабского насилия"[898].
Тем не менее, соглашение лондонского правительства по вопросу о легионе по-прежнему практически исключалось из-за несгибаемой оппозиции армейского Генерального штаба в Каире. Вдохновленный таким образом Сэмюэл продолжал поиски альтернативы, удовлетворяющей арабов.
Тем временем руководство нарождающейся Хаганы (почти все — ветераны легиона) постановило не дожидаться от администрации принятия решений и начать сбор оружия для своих членов. Голомб отправился с группой товарищей в Вену. Купленное там оружие благополучно переправили в Палестину. Одновременно в сионистских кругах за границей начался сбор средств на закупку оружия.
В отличие от руководства Хаганы, Жаботинский отрицательно относился к таким действиям и к созданию партизанских непрофессиональных сил. Тем не менее он поддерживал принятые меры. Моше Черток, бывший теперь студентом в Лондонской школе экономики и получивший благодаря Жаботинскому работу в Сионистском отделе, также представлял Хагану. Обращаясь к Вейцману о содействии в сборе фондов в США, он упоминает, что в работе с лондонскими сионистами ему помогает Жаботинский[899]. Действительно, первый же чек (на 25 фунтов, сумму значительную) Черток получил от Жаботинского[900].
Летом на Сионистском конгрессе Жаботинский вместе с Вейцманом собирал средства для Хаганы среди делегатов из США[901].
