Мал смотрел на сучок. Сучок был уже близок к тому, чтобы выскочить из своего гнезда, но что-то его еще удерживало в плохо струганной доске. Какому-нибудь будущему постояльцу однажды ночью повезет, и прилетит ему в лоб… Хотя кто сюда ночевать залезет? Мал скривился. Он плохо спал ночью: солома в спальнике, что ему выделили, сбилась комками, кажется, еще в правление Александра. Или что они туда напихали? Тряпок добавили, что ли, каких?

Вот же повезло, так повезло. Он смежил веки. Наступающее утро не радовало. И все происходящее с ним напоминало дурной водевиль. Все это уже было в его жизни, и теперь точно повторялось — в ускоренном варианте, из тех, что поплоше.

Ночевка на чердаке, управляющий трактиром в жилетке…

Нет, здесь сам хозяин, управляющего ни старшего, ни младшего нет. Тут таких не держат, не тот уровень… а все одно рожа наглая и всегда слегка недовольная. Но младший управляющий на работников так смотрел, а этот хозяин — на гостей.

А место у него хорошее. Эх!

Хозяина бы поменять, на умного да рачительного, который не будет подсовывать гостям гнилой матрас по цене столичного номера.

— Ежели, милгоспдарь, цена не нравится, то на улице, за оградой, бесплатно.

То-то многие тут медленно едут или напротив, быстро гонят. Выбирают другие трактиры для ночлега — все делают для того, чтоб миновать «Золотую подкову». А ведь, если тут ум да руки приложить — царевать можно!

А этот… Дурачина. Вот потому и одет похуже, да и словеса так, как его городской собрат, не плетет. Младший-то в «Мелетине» тот еще мастер зубы заговаривать. Никогда прямо ничего не скажет.

Вспомнилось невольно подслушанное в предпоследний день его, Мала, спокойной жизни.

— Вот смотри, — мягко и ласково говорил младший управляющий новенькой работнице, нанятой мыть посуду. — Давай посмотрим на ситуацию со стороны. Представь, что говорим мы сейчас не о тебе. Вот, мы, уважаемое заведение, нуждаемся в некой услуге, а именно: нам каждый день надо мыть тарелки. Логично же нанять для этого отдельного человека, так?

— Так, — растерянно отвечала та.

— Мы положили ему плату за вымытые тарелки. Нам нужны тарелки чистые, я даже скажу, безукоризненно чистые тарелки. Так?

— Так, — неуверенно согласилась девчонка.

— У нас уважаемое заведение, мы не можем себе позволить подавать гостям угощение на плохо вымытых тарелках. Плохо вымытая тарелка — это оскорбленный гость. А оскорбленный гость — это значит, что…?

— Что? — проблеяла бедолага, несколько часов отстоявшая у чанов с горячей водой и кипятком. В него окунали каждую тарелку после мытья.

— Убытки! Можем ли мы позволить себе нести убытки? Скажи мне, вот ты как думаешь?

— Н-нет. Не можем.

— Умница! Такое заведение, как наше, не может позволить себе, во-первых, потерю репутации, а еда, поданная на грязной тарелке — это несомненная потеря репутации. Ты знаешь, что такое репутация? Ну, я так и думал. Ничего, у тебя еще все впереди, милая. Так на чем мы с тобой остановились? А! Во-вторых, мы не можем позволить себе убытки. И я, как управляющий, что должен сделать? Вот ты, моя хорошая, представь себя на моем месте! Что нужно сделать?

— П-перемыть?

— Правильно, нанять другого человека, чтобы он вымыл грязные, но якобы вымытые, тарелки снова! Но согласится ли он делать эту работу бесплатно? Если мы заплатим и первому, и второму мойщику, то мы снова будем в убытке!

— Я могу просто перемыть! — отчаянно воскликнула новенькая. Ага, сообразила, куда клонит хитрый змей.

— Зачем? — и Мал услышал снисходительную улыбку в голосе управляющего. — Зачем мне доверять важную работу человеку, который уже зарекомендовал себя отрицательно?

Мал поморщился и пошел дальше по своим делам. Грязной посуды он сам не терпел, да только и младший был не прав. А девчонку Мал потом видел со своего чердака. Она понуро брела по улице.

Не заплатили.

Посуду, конечно, никто не перемывал. А зачем? День-два, и найдется новая дуреха, которая старательно отдраит все тарелки на совесть, а потом уйдет, понурясь и глотая слезы, припечатанная вердиктом младшего управляющего: «У нас за плохую работу не платят». Но, если ей повезет, и на работе будет Старший управляющий, то она получит свой грош и даже поработает какое-то время, пока не попадет на зубок младшему.

Так-то в нижнем «Мелетине» и не такое случалось. Бывало и хуже чего. Но Мал — человек маленький. И дело у него— маленькое. А потому он не лез, если не просят. Сколько раз он просто отводил глаза? Отходил в сторону, делая вид, что он ничего не видит и не слышит? Знал свое место, да.

Вот и до него очередь дошла…

Все разбежались по углам. Ни одна тварь не спросила: «Как дела, Мал Малыч?»

Мал резко перевернулся на другой бок.

А что бы он сделал? Ну, вышвырнули бы на улицу с каким-нибудь бедолагой на пару… И тому бы не помог, и себя бы подставил. Вот и все остальные то же так думают, и никто не хочет оказаться на месте Мала — а для постороннего глаза его положение выглядит ой, как плохо.

По легенде, он ходил проситься обратно в «Мелетин». И — неожиданно — визит этот оказался очень болезненным. Колкие насмешки младшего управляющего, подавальщики, отводящие взгляд или старательно делающие вид, что Мала тут нет. А ведь он привык, что в «Мелетине» с ним считаются, совета спрашивают, уважают.

Дутое оказалось уважение.

Да и не было его совсем, никогда не было. Это Мал себя надеждой тешил, что он, как ни крути, чего-то достиг. Может, наоборот, надо Святое Небо благодарить, что получил он эту возможность: увидеть жизнь свою со стороны, цену ее дешевую узнать и ужаснуться. Жил как в бычьем пузыре — все вокруг мутное. Эх!

Да вот только…. Наперекор нелицеприятному пониманию, хотелось ему обратно в этот самый пузырь, где была привычная, такая понятная жизнь — его личная маленькая жизнь. Вот уж, поистине, не зря мольцы учат сдержанности и молчанию, указывая на то, что язык места мало занимает, а зла делает много.

Это все потому, что у него, Мала, за ту свою спокойную жизнь накопилось достаточно раздражения. Сам копил, сам мысли свои лелеял, сам ночами думал, что хоть достиг чего-то, но большего достоин. Застрял в нижнем «Мелетине». Да. Не ценят так, как заслуживает.

И вот и вылезло. Сам не понял как влип.

Зато теперь у тебя, Мал Малыч, сказал он себе, не жизнь, а блюдо расписное, на котором пирог с сюрпризом. И не знаешь, что делать, и не знаешь, что будет…

Ткнешь в него вилкой, а он тебе в ответ струю горячего соуса в лицо. Отрежешь маленький кусочек с краю, а во рту потом скребанет металлом монетки…

Зрителям то в забаву, конечно. Счастливчика нашли! А сомнительное счастье — зуб обломать.

Да только не таков Мал простак, чтобы зубами рисковать.

Он нехорошо усмехнулся. Подсуропил он младшему управляющему напоследок, ой как, подсуропил. А все потому, что не простил этой снисходительности, насмешки этой, которую тот скрывать перестал…

Вот ведь странное дело: многое понял Мал и о роли «Мелетина», и о его непотопляемости, и еще о многом, что видел за все эти годы на своей работе, да не понимал по-настоящему, — и понравилось ему это чувство причастности к неким закрытостям, к пониманию тайн, для простого обывателя не доступным… Да, понравилось, это как чистое наслаждение — словно к отварным овощам соус с перчинкой подали. И оттого ему бы на младшего дурака-управляющего со всеми его шуточками внимания не обращать, теперь-то понятно, что его роль не на много выше роли Мала, ан нет…

Взодрало Мала до белой пелены перед глазами. Не собирался он князю про его делишки ничего говорить, а тут выложил всё, как на духу.

Да и оно, конечно, на пользу дела, которому теперь служит Мал, под клятву приведенный…

Недовольных людишек можно долго копить, а все равно потом чей-нибудь кулак да подымется… А князю «Мелетин» нужен.

Руб-Мосаньский кивал, слушал, про Старшего пару вопросов задал, поинтересовался, что Мал бы сделал для того, чтоб ситуацию исправить. У Мала крылышки и растопорщились!