— Мой секретарь изучил вопрос со всей тщательностью и ознакомил меня с ним. Я полагаю, что я вполне отдаю себе отчет в последствиях. Вы полностью вернете статус.
— Что потребуется от меня взамен?
Михаил посмотрел долгим взглядом. А затем молча выложил на стол две фигурки: солдата и парусник.
Берти и Ганг одинаково уставились на них.
— Сколько? — после паузы спросил Ганг.
— Всё, — серьезно ответил Михаил.
— И против… кого?
— Чужой стаи, что думает, что она здесь главная.
На него смотрели вдвоем и очень задумчиво.
— Я влип, Мастер, — честно сказал Михаил. — Поверил, хотя не должен был. Не оценил верно, признаю. Но я не стану очередной сакральной жертвой. С вами или без вас, я не намерен терпеть то, что происходит и готовится. И сейчас я зову в союзники вас.
Не признаваться же, что больше некого.
— Выбор за вами, господа. Но сделать его надо немедленно.
— Я ценю ваше доверие, Мастер, — и, пристально глядя в глаза Михаилу, Ганг протянул руку. — Но я не потерплю обмана, Мастер. Моя жизнь и честь принадлежит этой земле. Двойной игры быть не может.
Михаил не оскорбился. И ответил крепкий рукопожатием.
— Клянусь, я честен с вами.
Глава 38
В подвале у «Мелетина» весьма демократично, хотя и тут есть деление по платежеспособности. Публика там самая черная, у кого-то денег даже на низок нет. Так для них, у задней стены стоит большая бочка пива и работный люд, не имеющий монет, сразу идет туда, зачерпывать свою долю деревянным ковшом. Пьют прямо над бочкой, чтобы не проливать даром. А специальный человек рядом ведет надсмотр. А у кого не случается денег для оплаты заветного ковша, того заносят в тетрадь, дабы отдал за пиво, когда заработает, да и заклад берут. Тут уж ничем не брезгуют — и нательное белье в заклад идет.
Ночная жизнь и обычаи города Темпа, столицы Северной Империи, описанные Гарольдом Генри Харлоем, путешественником
Среди полицейских в Темпе есть так называемые уличные. У них много обязанностей, а среди прочего они должны следить за ценами на рынке и в мелких лавках, и за торговцами, и за тем, чтоб лавочники продавали свежие продукты, а горожане не задалживали им. На любую такую ссору могут призвать уличного, и, коль скоро он найдет, что ссора напрасна, или долг больше 10 серебряных, то может арестовать зачинщиков или одного должника. Да определить на работу, «до исправления» или покуда не выплатит долг. Уличные также ходят в ночной наряд на вверенных им участках, по очереди, числом по пять человек. Ночные их обязанности схожи с дневными, за исключением торговых дел.
Ночная жизнь и обычаи города Темпа, столицы Северной Империи, описанные Гарольдом Генри Харлоем, путешественником
Первая рюмка — для здоровья, вторая — для веселья,
а потом еще десяток третьих…
Народная мудрость, изреченная в каком-то кабаке
Эта неделя у Рябого не задался с самого первого дня, вот прямо с утра. Сначала его бросила баба. Сделала она это гораздо раньше, просто Рябой протрезвел только к утру первого дня недели, когда и обнаружил пропажу. Но баба, как полагал Рябой, дело наживное — ну, не единственная она у него и не первая — а вот то, что ни опохмелиться, ни пожрать нет, вот то и есть поганенько.
Еще хуже было то, что ни пол-серебряного не нашлось во всей хате, как бы он не сувался по углам и нычкам. А на последней ходке они хабар накопали знатный — это он помнил. Не мог же он все спустить? Или баба забрала?
А-а-а! Верняк. Вместе со своими котомками и его денежки прихватила, дрянь.
Рябой задумался. Голова раскалывалась, как будто кто-то злой и сильный воткнул туда бур и теперь с удовольствием проворачивал его в мозгах у Рябого. Он со стоном схватился за голову. Убей, не мог вспомнить как бабу звали и откуда он ее несколько месяцев назад притащил. Гуляли тогда знатно, тоже крупный куш был. Ну, значится у «Мелетина» в подвале все дело и сладилось.
А он на ней жениться хотел, чтоб честь по чести, стало быть, а оно вон как обернулось…
Рябой угрюмо оглядел свое логово и поморщился: хоть бы помыла напоследок, что ли.
Его потряхивало и морозило, и он с трудом переставляя ноги потащился на улицу — до лавки.
— А-а-а, Гаврило — не отвернешь от чарки рыла, — нелюбезно приветствовал его Сидор Косьмич, хозяин ближайшей лавки. Сегодня он сам стоял за прилавком.
— Трубы, Косьмич, — пожаловался Рябой. Как человеку пожаловался! Но Сидора в ответ перекосило:
— Долги отдай сначала!
— А я тебе должен?!
— А он мне должен?! Ха! — лавочник хлопнул себе по коленям. — А то нет!
— Много? — нерешительно прохрипел Рябой, с трудом размыкая горло.
— Семь серебряных с четвертью было, да третьего дня баба твоя взяла еще на два с половиною. А я предупреждал! Я велел передать, что больше не дам! — вскрикнул он и потряс долговой книгой перед лицом Рябого. — Плати старое сначала!
— Так до десятки еще четверть, — мрачно заметил Рябой, и тут до него дошло. — А почему так много-то? Какого третьего дня? Она ж убегла, котомок ее нет!
— Ну, что убегла — не диво, — спокойно ответил Сидор. — Диво, что задержалась. А я ваших дел не знаю. Ты привел ее и сказал, мол, так и так, Косьмич, моя баба, ей товар отпускай. Я и отпускал. Теперь не буду, коль разладилось у вас!
— А где она? Еще приходила? — живо заинтересовался Гаврила. — Она деньги мои взяла, Косьмич!
— Говорю, третьего дня была. Больше не видал, — лавочник пожал плечами. — Долг неси, давай!
— Косьмич, — взмолился Рябой. — Посмотри на меня, а? Ну как я такой-то? Запиши до десятки. Верну сполна! Здоровье поправлю, бабу найду, деньги заберу у нее…
— Тю! — Сидор заржал. — А прихватила она для того, чтоб отдать, что ли? Да, где ты ее найдешь теперь?
— Откуда привел, там и должна быть, — мрачно буркнул Гаврила. — Да, будь ты человеком! Я из-за нее не жрамши, ни пимши…
— Пил с утра до вечера, проспался — жрать нечего, — хохотнул лавочник. — А баба виновата, а? Виновата?
— Хабар большой был, — буркнул Рябой. — Некому взять, окромя ее. Помоги, а?
— Помни мою доброту, — вздохнул Сидор с сомнением. — На последний четвертной даю. Больше не получишь, ни на пол грошика ни получишь, пока не расплатишься. Понял?
— Как потратил последний грош, так никому не гож, — буркнул Рябой, вроде пошутил.
— А ты чего хотел? — заржал Сидор. — На Гаврилины пили, Гаврилу и побили.
Рябого передернуло. Он ту историю вспоминать не любил. Вмазать бы Сидору по его лоснящейся довольной роже, но… Не до того сейчас. Да и с Сидора станется зло затаить.
А его лавка — ближайшая к хате.
После, немного уняв головную боль, Рябой буквально стаскал себя на речку — собственное тело было тяжелым и не поворотливым. Холодная вода привела его в чувства и в свою, снова холостяцкую берлогу, он уже бежал, поперву громко лязгая зубами. А как добежал, так и человеком себя почувствовал. Бывало и получше, конечно.
— Завяжу, — пообещал он себе, отыскав чистую рубаху. Да, все-таки был от этой бабы какой-никакой толк!
Приоделся в приличное и пошел в «Мелетин».
А пока шел, настроение ему испортили чрезвычайно: из пяти лавок к нему приказчики выскакивали, и везде он по полной десяточке был должен.
У-у-у, проклятущая! Он же давал ей денег!
На всякий случай, обойдя стороной еще три лавки, Рябой в самом мрачном расположении духа, ввалился в знаменитый подвал.
— А-а-а! Гаврила — смурное рыло! — приветствовал его Череп. — Ща обрадую тебя! Держи! Честь по чести, долг возвращаю!
Рябой совершенно не помнил, когда он отвалил Черепу 30 серебряных в долг, но ситуация у него была не из тех, чтобы подробности выспрашивать. Он сгреб деньги, одобрительно осклабясь:
— Мужик слово дал!
— Мужик сдержал! — хохотнул Череп, блестя глазами. — Откушай с нами. Ты — копарь добрый, человек хороший — я угощаю! Ты меня выручил, грех на мне будет не угостить!
