Поручив бедолагу заботам своих парней, которые ныне числились в канцелярии служащими, Юнг вернулся к гонцу. Вскинул бровь вопросительно, но тот только головой качнул в ответ, жестом пригласив следовать за ним. Когда же сменив несколько этажей и переходов, они попали в закрытую часть Присутствия, Юнг понял, что идут они прямо в тайный покой князя. Значит, вернулся в столицу. Юнгу очень хотелось верить в то, что это добрый знак.

Руб-Мосаньский был не один. Напротив него в кресле расположился крупный русый бородач — такими на гравюрах изображают витязей из старинных сказаний. Незнакомец в ответ на прямой взгляд улыбнулся и что-то очень знакомое почудилось Юнгу в его лице.

— Не узнаешь меня, Стив?

— Ганг!?!

Для государства нет ничего более близкого, чем шпионы. У шпионов нет никого, кроме государства, но самые секретные дела они скрывают от него. Доверие их недруг, обман их прибежище, им они отражают врагов, не выходя с мечом на поле боя.

Из древнего шинайского трактата

У нас город суровый, северный. Мы здесь проводы зимы устраиваем, когда на юге яблоки едят. Или хотя бы готовятся. Вырасту — уеду.

Сложные взаимоотношения гимназистов с малой родиной

Без корня дерево не растет

Народная мудрость

Пару часов назад столица встречала Ганга желто-зелеными кленами и он с каким-то удивлением отмечал это. В Темпе еще вовсю зеленела и трава, и листва, — зеленый явно преобладал над желтым и красным.

А возле Межреченска леса уже горели всеми оттенками осени: красный, желтый, оранжевый в темную прозелень, которую так легко перепутать с черной синевой в свете угасающих дней. Казалось, осень царит во всем мире: тяжелая, сумрачная, расцвеченная неяркими красками, да и те смывает моросящий дождь. На севере листья спешили покинуть деревья, торопясь устлать землю шуршащим ковром, закрыть от скорого снега, морозная свежесть которого уже витала в воздухе по утрам. Ее приносил подсиверок, еще легкий и игривый, скрывающий свой нрав.

Это зимой он завоет тысячами голосов, забарабанит в окна тысячами рук, стремясь разметать ненавистное тепло человеческого жилища. Дети будут жаться к родителям, а те с тревогой оглядываться на окна — ну, как свирепый ветер выломает их и будет жадно пить тепло, вымораживая все живое до состояния камня? Но это будет потом, а пока же подсиверок игриво раскидывает листья по дороге, с каждым днем увлекаясь все больше и забегая все дальше и дальше на юг. Скоро доберется он и до столицы. Однако, у нее еще есть время, и оно прекрасно: в лесах и парках пахнет не снежной свежестью, а сухой листвой, терпкой хвоей, грибами, спелыми яблоками, цветами и — совсем немного — дождем.

Легкий ветерок — пряный осенник — закинул в открытое окно машины травяной и горьковатый запах хризантем из садов Летнего замка. Его маковицы пронеслись мимо, мелькнув за стеклом мотора и Ганг снова почувствовал укол в сердце — замок детства не отпускал его, манил памятью дней, что уже никогда не вернутся.

Когда-нибудь потом, когда все закончится, и Ганг отдаст все долги и за батюшку, и за брата, и за страну, и за себя, за Льва и его жену, за всех, кто мог жить… за всю ту жизнь, которую они все могли прожить и не прожили, то он, наверное, приедет в Летний и запрется в матушкиных покоях, что бы…

Что, Ганг? Что бы, что?

— На гони, — уронил Стойгнев. — Я в твою смертянку сел не для этого.

— Ты же видишь, что моя старушка не так проста, — усмехнулся Ганг.

Князь фыркнул, но промолчал. Фальшивая борода встопорщилась как настоящая. Ганг покосился на него — надо же. Он возвращается в столицу на встречу с Михаилом в одной машине с Руб-Мосаньским, от которого, как ему еще недавно казалось, надо держаться подальше. Конечно, сторонний наблюдатель и не подумал бы, что в жестянке Мэг едут важные люди. Купец, с приказчиками, да мещанин. Торговые люди вечно носятся по стране как полоумные — вся их жизнь проходит в погоне за барышом.

Сейчас же приказчики, они же охранники князя, дремали на заднем сидении, где еще не так давно видел сны сам Ганг. Сны были сумбурные и мелькал в них почему-то Межреченск и Лиза Соцкая, бледная и какая-то неприступная, без прически, с растрепанной косой, с губами, сжатыми в нить. Ого, думал Ганг во сне, какая у нее коса! И даже — немыслимо — протягивал руку, чтобы ухватить тяжелый туго сплетенный канат золотистых волос. Лиза ловко поворачивалась и Ганг, быстро отдернув руку, старался поймать взгляд распахнутых внимательных глаз.

Но девица Соцкая словно искала кого-то еще и не обращала на Ганга внимания. От этого Гангу, тому, другому, который был во сне — молодому и веселому — становилось очень досадно. И настоящий Ганг — взрослый, опытный, почти что старый — открыв глаза почувствовал себя скверно: какая-то тревога вилась вокруг сердца, а хуже того — настоящая досада теснилась в груди, словно Соцкая и вправду не посмотрела на него еще тогда, лет двадцать назад, когда юный Ганг готов был волочиться за барышнями. Какая глупость! В то время дочь Льва, кажется, еще не родилась.

Кажется, про таких, как я, и шутили раньше в свете, мрачно подумал он: «Престарелая красотка покупает белила и платья, чтоб чувствовать себя молодой, а кавалер попросту амурит за юными девицами».

Надо признать, Вольфганг Винтерайдер относился к себе порой излишне строго.

Сон про Лизу, конечно же, все связан с тем, что в Межреченске едва ли начали все дело, но ничего так не завершили. От этой мысли раздражение вспыхивало под кожей. Михаил, Михаил…Эх! все вроде не плохо складывается, но не в свое время, а главное, они никуда не двигаются… Однако, если Михаил легализует Ганга и его права, то руки будут развязаны

За Лизой, тем временем, присмотрит Андрей. Лаки в ней явно заинтересован и не причинит ей зла. Он, как обычно, будет ходить кругами, очаровывая жертву. Дочке Льва ничего не грозит, пока она нужна имберийцам. Если что, Андрей ей подскажет, как себя вести, как потянуть время. Она и сама — молодец. Но почему же так неспокойно? Ганг мучительно искал противоречия в своем решении, но не находил их.

За окном уже мелькали предместья, и дорога была почти позади, и Винтеррайдер отвлекся. Он с удовольствием вглядывался в эти улицы, радуясь встрече с городом так, как радуются старому знакомому, нет — любимому другу, с которым давно не виделся.

Ганг снова покосился на Стойгнева, невольно возвращаясь мыслью в тот миг, когда они без малого, но чуть не убили друг друга, хотя, говоря откровенно, у Руб-Мосаньского против Винтеррайдера шансов не было. Однако, все шишки достались бедняге Ижаеву. Хорошо, хоть жив остался.

Где-то стучали молотки. И только стоило к ним прислушаться, так стало понятно, что молотков — два, но звучат они на удивление слажено. Откуда тут взялись ремонтники? Кто разрешил?

Ижаев открыл глаза. В княжеской спальне царил полумрак.

В спальне?

Княжеской?

Он — что, спит на кровати патрона?

Сергей дернулся, чтобы вскочить, и голова взорвалась миллиардами острых и звонких молоточков. Он упал обратно, не сдержав стона. Никаких ремонтников поблизости не было. Молотки стучали у него в висках.

— Куда вы? — ахнул женский голос. Сквозь внезапную пелену перед глазами Сергей увидел немолодое женское лицо.

— Что ж вы такой торопыжка, милый вы мой, — ласково выговаривала ему женщина. — Вам лежать надобно. Доктора я сейчас позову. Пить хотите?

Вода была неожиданно приятной. Или это не вода? Да он рехнулся, что ли? Пить из рук не понятно кого!?

— Вы кто? — выговорить получилось со второй попытки. Голос не подчинялся, а когда получилось не зашипеть, а заговорить, то зазвучал с надсадным хрипом: Ижаев сам себя не узнал.

— Сиделка я ваша. Андрей Егорович меня привез из Оплота. Не волнуйтесь, все хорошо. Не нужно вставать, не нужно делать резких движений. Нужно поспать, — увещевательные интонации в ее голосе стали еще мягче. Похоже, сиделка считала своего подопечного существом малоразумным. Но Ижаев уже понял, что лежать действительно лучше. Образовавшаяся было пелена перед глазами развеялась, чему Сергей искренне обрадовался.