За дверями раздавался голос Акулины и, хотя слов было не разобрать, по тону и интонациям было понятно, что женщина самым натуральным образом скандалит, чего-то требуя. Лиза вдруг вспомнила эти интонации: когда их поселковая сваха Машенька ругала дядю Сашу, своего мужа, сварливости в ее голосе было не меньше.

Саватий заорал внезапно и так громко, что Лиза, вздрогнув, явственно услышала в его мощном реве: Хватит! Голос Акулины оборвался на звенящей ноте.

— Пойдемте! — негромко позвал Лаки. — Не нужно, чтобы нас здесь видели.

И Лиза полностью с ним согласилась — по темному коридору они уходили еще быстрее, чем только что шли по галерее и, кажется, оба облегченно выдохнули, когда свернули под более древние своды, уходя из зоны видимости.

— Я все-таки не поняла вас, — начала Лиза снова.

— Вот вы упрямы, — заметил Лаки скучающе.

— Немного, — согласилась она и так лукаво улыбнулась, что Лаки с удивлением взглянул на нее. — Я просто хочу понять. Конечно, я не сильна в учении мольцов, но я читала староимперский учебник по духовной науке и там тоже говорилось о послушании, однако, как о категории затвора, т. е. это учение для тех, кто решил посвятить себя только служению Высшему Провидению.

— Мы с вами в монастыре, — с улыбкой напомнил Лаки. — Что не так?

— Верно, — согласилась Лиза. Мысль вилась на краешке сознания, и она боялась, что упустит ее, не проговорив. — Однако, в этом монастыре большинство есть глубоко семейные люди, приехавшие в надежде на чудо вместе со своими семьями. Разве нужно применять к ним те же правила, что и к затворникам-одиночкам? И потом, разве это не подмена понятий?

— В чем подмена?

— Ну, смотрите в учебнике говорилось, что опытный брат ведет неопытного по пути, который уже прошел сам. Младший слушает старшего. Это логично, так? Один учит другого, постепенно приучая его к новой жизни. И получается, что он уже в этой новой жизни живет совершенно иначе, чем те, кого он оставил за стеной. И он обеспечивает только себя, свои нужды, при чем весьма скромные, — внезапно ей вспомнился богатый стол в трапезной Провинциала, и она едва не сбилась с мысли. — А здесь видим людей, которые не могут жить по затворам: у них дети и жены, или мужья, или старые родители. Если они их бросят — это будет предательством. Вот они пришли сюда. И здесь их всех вместе приучают к послушанию в любых мелочах, вплоть до откровенно безумных. Но это послушание больше о безволии, понимаете? Получается, людей приучают к покорности? К некой послушности, которая не задает вопросов? Идет и делает, в надежде на… благо?

— Вот скоро и вы, милая Лиз, обвините брата Саватия в ереси, — с улыбкой перебил Лаки.

— Что? Нет, я не об этом, — смутилась она.

— А черная знать столицы именно об этом, мол, он приводит людей к себе, — Лаки сдержанно улыбнулся. — Я слышал, что столичные мольцы хотят прислать сюда едва ли не ревизию. Думаю, им не дает покоя авторитет провинциала. Он велик не только в Скучных землях, но и по всей Империи. Это не случайно. Посмотрите, как много здесь благотворительности. Я не силен в вероучении, но считаю, что у Саватия слово не расходится с делом. Он помогает нуждающимся. Он устроил для них невиданное общежитие с полным обеспечением. Это шанс для многих. И мне это нравится. И его методы воспитания я не намерен оспаривать. В конце концов, люди, о которых вы печетесь, это взрослые люди, Лиз! И они добровольно отказываются от ответственности за свою жизнь. Они отдают ее Саватию. И он, как глава большой общины, вправе требовать с них послушание даже в безумных, как вы говорите, вещах.

— Это иллюзия. Ответственность за свою жизнь нельзя отдать, — упрямо ответила Лиза. Лаки развел руками.

Сбоку вдруг открылась невидимая дверка и оттуда выскочила Акулина, весьма растрепанная. Она увидела Лизу и вскинула руку, полыхнув глазами. Девушка, зажмурившись, шарахнулась в сторону, ей показалось, что разгоряченная скандалом женщина сейчас ударит ее. Но, мгновенно шагнув между Лизой и помощницей Саватия, Лаки загородил девушку.

— Торопитесь, матушка Акулина? — сладким голосом спросил он.

Та медленно погладила платок на своей голове, разглаживая несуществующие складки, поправила узел. Лиза отшагнула в сторону и теперь видела Акулину, что стояла, опустив очи долу: губы ее подрагивали, она растягивала их в улыбке.

— Да, — ответила миролюбиво, после паузы. — Дел много. И у вас тоже. Скоро Барановы приедут. Вы бы приготовились, — и улыбнулась так приятно, что Лиза снова пообещала себе: «Вырвусь, и не вернусь сюда больше!»

Должно быть и Лаки что-то такое пришло в голову, потому что, проводив Акулину глазами, он вдруг сказал Лизе:

— Елизавета Львовна, не отвечайте мне сейчас, пообещайте сначала подумать: может быть, вы поедете со мной в Темп? В столице больше возможностей для молодой девушки, для дальнейшего обустройства жизни. И, чтобы дорога вас не смущала, я могу нанять компаньонку, — сказал, и успел уловить как на долю мгновения закаменела девушка. Ощущение мелькнуло и пропало. Похоже, она не доверяет ему даже на долю макового зернышка.

— Подумайте сначала, — почти умоляюще произнес он. — Не отказывайтесь сразу. Вы ведь правы сейчас были в своей речи, хотя и не успели додумать мысль: этот монастырь не место для вас. Вы же чувствуете это, Лиз. И да, вы точны в своих чувствах: он для других. И эти другие пусть думают о себе, а вам надо заботиться о своем будущем.

— И вы, конечно, намерены помогать мне в этом? — безмятежно спросила девушка.

— Я могу предложить вам свою помощь, — осторожно ответил Лэрд. — Но в вашей воле ее принять или отвергнуть. Каким будет ваше будущее, с кем — это только ваше решение, я не имею право навязывать вам свое видение.

— Благодарю, — кивнула Соцкая. — Я обдумаю ваши слова, лир Лэрд.

Почему у него осталось ощущение, что он сделал что-то не так?

За жизнью этой красавицы следят десятки тысяч женщин и мужчин. Дамы мечтают быть на нее похожими. Мужчины восхищаются ей, отдавая дань ее совершенству.

Она добра, милосердна, благонравна, красива, богата… Так кто же тот счастливчик, что назовет ее своей женой?

Островной листок, заметка «Ее зовут Дейран. Просто Дейран»

Проблема наших сказаний в том, что они часто не имеют ничего общего с привычной нам жизнью. Уходя своими корнями в глубь веков, они являют нам образы вовсе фантастические: люди становятся оборотнями, звери принимают человеческий облик, а великаны с легкостью дирижируют теми и другими. Некоторые, с позволения сказать, невеликие умы уверяют, что в сказаниях мы якобы видим чуть ли не отражение реальности доисторического мира. Уверяю вас, это просто художественное преобразование действительности, которая пугала наших предков!

Из лекции профессора истории Кручинского,

читанной для вольнослушателей столичного университета

Краса до венца, а ум до конца.

Народная мудрость

Непонятное что-то творилось с Гангом. Днем было куда легче, а ночью — ночью он стал просыпался то от слез, то от сновидений таких диких, что впору было искать душевника. И, может быть, Ганг даже навестил бы какого-нибудь лекаря втихаря, да понимание того, что от Стойгнева это скрыть не удастся, удерживало от столь неоднозначного визита. И, если сны, в которых он видел Лизу Соцкую, еще можно было объяснить причудами ума стареющего вдовца-холостяка (ох, как эта шутка взбесила бы Берти), то остальные сновидения не укладывались в логику ни на былиночку.

Он бежал по снежной равнине с огромной скоростью, легко отталкиваясь от снега и льда, и это ему нравилось, и он остро чувствовал запах снегов Панциря, и тот приводил его в невыразимый восторг. И от того восторга он еще пуще кидал свое огромное тело вперед — туда, где подо льдом скрывалась вода — ледяная, вкусная, полная жирной рыбы. Хуже всего после таких сновиденьческих похождений было пробуждение — кажется, Ганг чувствовал вкус сырой пищи на губах и оттого был в совершенно отвратительном настроении.