— Думаю, что не вы один. Но все пошли туда по личному распоряжению Саватия. А потом оказалось, что это была проверка. … Разве это честно? — выпалила девушка мучавший ее вопрос, краснея и сердясь на себя.
— Проверка?
— Да, пиво пить не следовало.
— Но мы-то с вами ее прошли! А кто-то, вероятно, перебрал, — проницательно заметил Лаки.
— Ну, это же… Как будто специально… Сама ситуация — она создана специально. Это не честно! Брать людей, давать им надежду и кров, а потом…
— Мы с вами тут гости, — задумчиво ответил Лаки. — В чужом замке не поднимают свои флаги, ну, если вы, конечно, не захватили этот замок во время войны. Вы же не собираетесь объявлять войну Провинциалу?
— Хотите сказать, что я говорю глупости?
— Хочу сказать, что вы юны и честны. И, я надеюсь, не собираетесь здесь оставаться на всю жизнь. Забудьте об этом. Люди, которые сюда пришли и объявили о своем полном послушании Саватию, старше вас — они сами принимали это решение и должны отдавать себе отчет о последствиях.
Лиза вспомнила своих попутчиц из дилижанса и покачала головой.
— Многие едут сюда за чудом, понимаете? Здесь их надежда, может быть, последняя. Они ищут любовь — нет, я не знаю, как сказать… Понимание? Помощь? Доброту? Они же не просто так едут, а потому что читают книги о Саватии, о чудесах, которые он творит… Они не могут судить о последствиях, они в другом состоянии. Вот вы читали книги о чудесах Саватия?
— Да, имел счастье ознакомиться, — откликнулся Лаки, но, разумеется, не стал уточнять, где именно он смотрел эти книги. Лизе не нужно было знать, что пробные партии печатали в Имберии. Издательский дом «Ярь» специализировался на разной литературе для Севера и содержался на деньги ведомства, к которому относил себя лир Лэрд. На самом же Севера многие были уверены, что «Ярь» работает где-то в окрестностях Темпа. Это мнение они долго взращивали.
— И что вы думаете?
— То же, что только что сказал. Все эти люди, собранные здесь — не дети, вам не стоит за них так переживать. К тому же, коль мы упомянули детей, то, вероятно, вместе можем вспомнить свои ребячьи шалости и реакцию наших отцов. Отец, наказывая, мучается сам, поверьте. И наказание — не окончание любви или ее отсутствие, это одно из проявлений. Вот вас наказывал отец в детстве? Простите, мне мое любопытство. Если сочтете вопрос излишне вульгарным, то не отвечайте.
— Меня? Отец всегда беседовал со мной, объяснял, — растерялась Лиза, и комок вдруг подкатил к горлу. Вспомнился уютный свет лампы, крепкие руки, веселый голос, щекотка у ушка: «А эта девочка у нас сегодня шалила? А? Эта девочка?»
— Вероятно, вы были спокойным ребенком, милой и примерной малышкой. А я рос сорванцом и прибавил не одну седую прядь в волосы своих родных. Меня запирали в чулан, стремясь приучить к порядку и хорошему поведению. В чулане я должен был осознавать свой проступок, — он засмеялся. — Когда чулан отпирали, я просил прощения, с готовностью шаркая ножкой, но не всегда искренне, поверьте. Но — увы — меня не зря дразнили дома «маленьким ураганом» и «лесным разбойником»!
— Но вас же не выгоняли из дома? Вам не подстраивали ситуацию, в которой разрешали шалить, а потом наказывали? А, если вы делились горем со своими родителями, они не выгоняли вас работать? Листики желтые по траве раскладывать, чтоб зубчики совпадали?
— Какие листики? — не понял Лаки.
— Желтые, — едко ответила Лиза. — Опавшие. Они некрасиво опали, знаете ли. Надо, чтоб лежали по порядку. Красиво совпадая по цветам и размерам.
Сцену с листиками она наблюдала на днях и была ей неприятно поражена.
— Вы можете мне объяснить: зачем? Зачем женщину, которая пришла сюда с больным ребенком, заставлять раскладывать листья на траве? Как это поможет? Ей нужно лекарство и слова поддержки!
— Лиза, — засмеялся Лаки. — Я слушаю вас и понимаю, что ваши родные были самыми настоящими народниками. И вы, вероятно, тоже народница.
— Нет, — возразила девушка. — У меня нет таких убеждений.
— Есть, — улыбнулся Лэрд. — Вы пропитаны ими и не замечаете этого. Да, скорее всего, вы, зная недавнюю историю, с ужасом пятитесь от дел, которые народники творили, и не осознаете, что очень многое из их теории на вас повлияло. Даже то, что вы жалеете изгнанных, именно об этом говорит. Вы считаете, что этих людей надо обогреть и кормить, потому что у них случились какие-то несчастья, создать им условия, чтоб у всех была еда, тепло и одежда. А что потом, Лиза? Они забудут свое горе? Подобреют? Воспитают своих детей прекрасными людьми? Или неприспособленными к жизни лодырями? Или эти люди, имея еду, работу, более, чем приличную оплату своего труда, возможность учить детей, отдыхать, не думать с ужасом о завтрашнем дне…, — он замолчал, словно задумавшись. — Эти люди, имея все необходимое, станут хорошими, честными, добрыми? Вот ваши родители построили целый поселок — на краю света, в условиях, которые — простите, Лиза — мало кто назовет нормальными. Это прекрасный поселок. Я не ожидал увидеть столь великолепные коттеджи. И я представляю в какие суммы все это обошлось… Должно быть, их счета полностью разорены. Я уверен, что все, кто живет в поселке, на Большой Земле не имели ни таких домов, ни таких денег — и что? На поселковом сходе кто-то из них встал на защиту вашего отца?
Это был удар поддых, и на какое-то мгновение Лиза натурально задохнулась: тот сход занозой сидел в ее памяти, иглой втыкался в сердце, стучал молотками в висках: почему? Почему они так?
— Простите меня! — торопливо и виновато сказал Лаки, заглядывая ей в лицо. — Лиз, я — дурак, простите меня!
— Ничего, — вытолкнула она, глядя на беленую стену, которой заканчивалась галерея. — Ничего. Вы… Вы правы, говоря про сход. Мне нечего вам ответить.
— Я хотел показать вам всего лишь…, — заговорил Лаки.
— Не нужно, — перебила Лиза. — Я поняла. Кажется, нам надо возвращаться обратно. Мы не выйдем отсюда.
— Да, — согласился Лаки. — Я был уверен, что тут есть проход. Пойдемте, Лиз. И все-таки примите мои извинения. Нет, не говорите ничего сейчас, пожалуйста. Я самый настоящий идиот.
— Однако, вы сказали правду про сход. Она горька, но оттого не перестает быть моей реальностью, — через силу выговорила девушка. — Вы правы: никто не заступился.
Она быстро взглянула не него и грустно усмехнулась:
— Я все равно буду пытаться найти смысл в местных занятиях, за которыми так рьяно следит сестра Акулина, проповедуя, что повтор не всегда понятных действий, принесет счастья этим людям.
— Смысл один: воспитание полного послушания, — с готовностью откликнулся Лаки. — Саватий в основу воспитания своей братии закладывает именно безоговорочное послушание.
— И что это даст?
— Привычку? Когда нужно, они, не задумываясь, пойдут за Провинциалом. Думаю так, — сверкнул улыбкой Лаки. Он не хитрил: в миссию Саватия закладывались именно такие смыслы. И их глупо отрицать, они очевидны многим. Многим, но не всем.
А нам не нужны все, отвечал Карл, в случае необходимости нам нужна безумная толпа, готовая на смерть ради высшей цели. Нет, смеялся он тут же, нам нужен авторитет, иначе говоря, сакральная фигура, за которой ослепшие пойдут без раздумья. Слава о Великом Святом должна добраться до самых малых, затерянных хуторов. Да, там не встанут по его слову, попросту не услышат вовремя, но у них останется сомнение — прекрасное зерно, с которым можно работать и нам, и нашим преемникам.
— Куда пойдут? — недоуменно спросила Лиза.
— На молитву? — полувопросительно ответил Лаки. В глубине его глаз ей почудилась насмешка.
Они быстро прошли через галерею и теперь стояли в самом ее начале. Лизина нервозность выразилась в том, что обратно она почти бежала. Лаки поспевал за ней без труда, с его длинными ногами это не сложно.
На молитву они и так ходят, хотела возразить девушка, но вместо этого прислушалась вслед за Лэрдом, который вдруг повернул голову в сторону двери трапезной.
