- Невидимые черви, — понимающе закивал Низам.

- Верно. Это не даст им попасть внутрь раны.

- О чём это вы? Какие черви? — удивлённо поднял брови Орст. — Никаких опарышей в ране пока нет.

- Другие черви. Такие мелкие, что мы их не видим. Они повсюду. Они разносят заразу, и, попав внутрь человека, вредят ему. Именно от них возникают почти все болезни. Из-за них даже зашитые раны гноятся. Мытьё мылом и кипячение этих червей убивает.

- А, так вы про злых духов, которые прицепляются к раненым и больным? От них-то у меня есть верное средство. — лекарь подошел к небольшому, окованному медью, ларчику, поднял крышку, зачерпнул щепотку порошка и высыпал её на угли жаровни. По воздуху разнёсся довольно необычный пряный аромат. — Во-от. Это изгонит из комнаты всех злых духов. Раненый пусть тут лежит до утра. Так, придвиньте жаровню к нему поближе. Ферил изгонит отсюда злых духов и дурные мысли. А утром я открою ставни, и при свете дня…

Аромат ферила приятно щекотал ноздри, успокаивал, дурманил. Жан почувствовал, как внутри медленно распрямляется сжатая пружина тревоги. — Нашелся, наконец, кто-то, кто знает, что надо делать. Теперь всё с Рикардом будет в порядке. Починят ему завтра ногу, и можно будет спокойно ехать домой, к Лин. «Это всё дым… В нём какое-то успокоительное средство. Это хорошо, полезно. И Рикарду, и, похоже, всем нам. Главное, с утра не забыть стерилизовать все инструменты и заставить этого парня перед операцией вымыть руки с мылом. А потом надо и Керика к Орсту привезти. Пусть осмотрит. Может, и Керику он сумеет помочь?»

***

- Госпожа, ради Триса…

- Бог стократно воздаст тебе за доброту, госпожа.

- И мне, госпожа. На хлеб… На хлебушек. Не ел три дня…

- Благодетельница!

- Две… Триса ради, госпожа, дай две монетки! Дома сын от голода умирает. Он совсем ещё кроха… О, ты так щедра госпожа! Да благословят твою юность Отец, Сын и святая троица.

Два десятка нищих, запущенных стражей во двор графского дома, обступили графиню Карин и её дочь Элинору. Дамы в парадных парчовых нарядах шли сквозь эту толпу к своему портшезу, подавая каждому из просящих по одному со. На красивом, словно мраморном, лице Карин застыла высокомерная, снисходительная полуулыбка. На живом лице Лин отражались неподдельное сострадание, боль, желание помочь.

Грязные лохмотья, свалянные в колтун волосы, скрюченные болезнью руки, сгорбленные спины, гнойные язвы, культи вместо рук и ног, слепые бельма глаз, шрамы - переломанные жизнью тела и души. Всё это жаждало, умоляло о помощи, о подачке… А за воротами толпились ещё с полсотни таких же нищих и калек. Стражи не пустили их внутрь.

Благородные дамы, оделив каждого из просителей, уселись в чёрный портшез с сине-белой дверцей. Четверо мускулистых слуг аккуратно подняли его и двинулись к выходу. Два привратника — утренний и вечерний — распахнули створки ворот. Стражники, развернув копья поперёк, напирая древками, оттеснили нищих, толпящихся снаружи, и портшез на плечах носильщиков выплыл на улицу. Следом за портшезом ехали два конных рыцаря в парадных, сине-белых коттах поверх кольчуг. Перед портшезом и следом за конниками шли по два пеших копейщика в таких же сине-белых, цвета тагорского флага, коттах. — Графиня и её дочь направлялись на воскресную службу в собор.

Поняв, что больше ничего не получат, нищие стали разбредаться. Жан выскользнул со двора вслед за господским портшезом. Сегодня он быстрее обычного разделался с поручениями Энтерия и теперь торопился проверить, как идут дела в винокурне и кабаках. Получив от короля баронский титул, он помогал Энтерию уже не как слуга, а как добрый друг, в обмен на право пользоваться графскими книгами и иногда видеть Лин. И каждый раз, когда ему доводилось наблюдать за воскресной раздачей графинями милостыни, в нём боролись два желания — с одной стороны, разыскать где-нибудь нормальных врачей и построить приличный госпиталь для тех, кто действительно болен, а с другой - взять палку потяжелее и разогнать к чертям собачьим свору профессиональных нищих, которые вместо того, чтобы честно работать, вымогают деньги своим жалким видом и липовыми увечьями.

Увы, пока Жан не мог сделать ни того ни другого, так что молча проскакивал мимо. Однако сейчас он остановился, как вкопанный.

- Ула?

- Жан… Жан, миленький, - стоявшая в толпе попрошаек крестьянка совершенно измождённого вида, в пропылённом, потрёпанном платье бросилась к нему. Обняла. Принялась целовать.

- Что ты… Постой, - отстранился Жан. — Откуда ты тут?

- Нашла. Нашла тебя… Я так и думала - найду тебя здесь, в графском доме… А они не пускают. Любой нищий, чтобы его пустили внутрь, должен дать стражнику целый со! А у меня нет… И я же не попрошайничать. Я просто спросить хотела… Господи Трисе, славься вовек… Нашла тебя. Живой. Здоровый. Нарядный какой…

- Скорей пойдём отсюда, - Жан, подхватив её за талию, поволок прочь от графского дома. Ула, хромая, заковыляла рядом с ним.

- Нога болит?

Она, прикусив губу, кивнула.

- Как ты вообще тут оказалась?

- Пешком. Четыре дня. Вот, посох себе из палки сделала, и пошла понемногу. Как совсем сил нет — отдыхала. Главное — нашла тебя. Думала, иду в никуда. Но чуяло сердце - ты здесь. Сердце-то не обманешь…

«Господи, за что мне это? Дурочка моя, куда мне тебя теперь девать? Все эти привратники и стражи на нас пялились… Но что же мне, лучше было мимо пройти? Просто так у графских ворот её бросить?»

Доковыляв до виноркурни, Жан завёл Улу в дом. Отвёл в свою спальню. Усадил на кровать. Сдвинул на дальний край стола раскрытую книгу и свои, накарябанные на бересте, записи.

- Ела давно?

- Вчера утром, - пролепетала Ула. — Я много хлеба в дорогу взяла. Пол-каравая. Но всё кончилось. Не думала, что Тагор так далеко.

- Сиди тут. Я сейчас. — Жан метнулся на кухню. Там кухарка, нанятая им не так давно, уже варила бобовую похлёбку для Жана и всех работников винокурни.

- Кого это ты привёл? — осклабился попавшийся навстречу Ги.

- Ой, хоть ты не лезь, - отмахнулся Жан, хватая ломоть хлеба и кружку с вином, вполовину разбавленным горячей водой.

- Не спешил бы ты, господин куски таскать, — улыбнулась ему кухарка. — Совсем скоро горячее будет готово.

- Я и за горячим приду, - кивнул ей Жан и вернулся в свою комнату. Положил перед Улой хлеб, поставил кружку с тёплым вином. Прикрыл ставни. Закрыл дверь и подпёр её изнутри деревяшкой.

- А я знала… Знала, что ты меня не прогонишь, - она тихо улыбнулась ему. Отхлебнула вина. Надкусив, стала жевать хлеб.

- Я же сказал тебе, что не люблю. Сказал, что мы навсегда расстаёмся. Зачем ты пришла?

- Ты прости, что я так, не спросясь… Но мне некуда больше идти. Отец решил выдать меня за Гидьера. Не хочет меня больше кормить. Я его понимаю. У нас ещё четверо младших. До нового урожая на всех хлеба не хватит. А в поле от меня теперь никакой пользы. И больше никто не берёт меня в жены, такую хромую. А Гидьер… нет, я лучше утоплюсь, чем пойду за него. Я и пошла к озеру, топиться, когда узнала, что отец с Гидьером сговорился и день свадьбы назначил, - Ула, вздохнув, макнула хлеб в вино и принялась тихонько жевать напитавшийся алым мякиш. — А потом я вспомнила. Скрептис рассказывал, что ты в Тагор ушел. Узнал, что в Тагоре, в графском доме, полно редких книг - и ушел. Посмотреть на эти самые книги… Я и подумала — вдруг сумею тебя в Тагоре найти? А коли нет… Утопиться можно и в Ронте.

У Жана перехватило горло от жалости. Он смотрел на Улу, грязную, измождённую, доведённую до отчаяния, жившую все эти дни одной только надеждой - встретить его. Снова захотелось обнять её, утешить, обнадёжить, взять на руки, как ребёнка… Но как же Лин? Что она теперь подумает? Что скажет?.. Нет, надо сразу, прямо сейчас всё прояснить:

- У меня здесь другая девушка. Уже очень давно, - через силу произнёс Жан. — И я её очень люблю. А тебе я прямо сказал, что не люблю, когда уходил. Так?