- Скажу откровенно, — произнёс он. — Император обеспокоен. Ваши шаги создают новую силу в регионе.

- Не силу, — ответил я. — Новый баланс. И в этом балансе для Японии есть место — если вы выберете путь не конфронтации, а уважения.

Он молчал, затем кивнул:

- Восток слышит вас, Николай Александрович.

Вернувшись в Петербург, я застал телеграмму от китайского министра иностранных дел:

«Россия доказала: она снова держава, но уже не прошлого, а будущего. Мы готовы к переговорам в Харбине».

Я положил телеграмму в папку с гравировкой: Проект «Ориенталь».

Восточная карта больше не была тенью на краю империи. Она становилась её ликом.

Харбин. Январь 1921 года.

Переход от Владивостока к Харбину был не просто географическим — он символизировал поворот стратегии. Если Приморье стало военной опорой Востока, то Манчжурия — интеллектуальным и торговым сердцем. В китайском представительстве на территории КВЖД всё ещё висели флаги времён Цин, но лица чиновников уже были другими — молодые, прагматичные, настороженные. Они пришли за ответами.

- Господин Николай, — сказал министр иностранных дел Китая Ли Сяоюй, — зачем вы возвращаете Россию в сердце Азии?

Я выпрямился.

- Не возвращаю, господин Ли. Россия здесь всегда была. Мы лишь выпрямляем путь, который искривила история. Манчжурия может стать мостом — не полем битвы.

На стол легли карты: проекты новой Трансазиатской магистрали, торговых узлов в Харбине, соглашения по совместной добыче ископаемых в Забайкалье и на Алтае. Ли Сяоюй смотрел на них, как на шахматную доску.

- Вы двигаете фигуры уверенно, — заметил он. — Играете в го, как в шахматы.

- Потому что в моей памяти — обе игры, — усмехнулся я. — Как и оба мира: старый и новый.

Вечером, в гостинице «Модерн», я записал в личный дневник:

"Восток поддаётся не силе, а уважению. Мы выстраиваем сеть, не цепь. Россия не колония — Россия опора. Настоящее могущество — в доверии."

Я чувствовал: что бы ни готовил Запад, Восток уже был с нами. Или, по крайней мере, был готов слушать.

На рассвете я выехал в направлении границы с Кореей. Впереди был проект, от которого могло зависеть всё — Большая Евразийская Инициатива. В её основе: союз культур, логистика, автономии и сильный центр. Прощаясь с Харбином, я смотрел на бескрайние заснеженные равнины и знал — карта уже начала перекраиваться. И на ней Россия больше не была окраиной.

Она вновь становилась центром.

Весна 1921 года. Порт-Артур.

Китай уступил временный контроль над военно-морской базой России, согласно обновлённому договору с Пекином. Но это был уже не возврат к колониализму, а символ нового партнёрства. Я лично прибыл на флагман Тихоокеанской эскадры — броненосный крейсер «Император Александр III» — чтобы поднять российский флаг на крепостной башне. Пока над рейдом развевалось полотнище с двуглавым орлом, я чувствовал: это не жест доминирования, а акт доверия между равными.

В штабе Восточной кампании обсуждали три направления:

Корея - ключ к Жёлтому морю.Монголия - щит над Сибирью.Япония - потенциальный враг и партнёр одновременно.

- Япония наблюдает, — говорил генерал Алексей Кузьмин, — и пока молчит. Но их штаб опасается: слишком активно мы действуем.

- Пусть боятся, — ответил я. — Лишь страх сдерживает тех, кто не понимает силу мира.

В том же месяце, в Хабаровске, я подписал указ о создании Восточного Совета Империи — особого органа, включавшего русских, бурятов, казахов, китайцев и даже японских торговых представителей. Уникальный орган — с равным голосом, но российским вектором.

- Империя должна быть не монолитом, а созвездием, — произнёс я на учредительном собрании. — Солнце поднимается на Востоке — и с ним поднимаемся мы.

Сквозь окна штабного вагона, что вёз меня обратно во Владивосток, я смотрел на дальневосточные ландшафты. Они больше не казались окраиной. Я видел в них будущую цитадель нашей цивилизации.

Восточная карта была раскрыта.

И Россия держала ключ.

Возвращение во Владивосток сопровождалось непривычной тишиной — город жил в ожидании. Новый порядок Востока ещё не вступил в силу, но воздух уже дрожал от предчувствия грядущего. На военной базе Тихоокеанского флота меня встретили представители новой военной школы, открытой по моему приказу. Там преподавались не только артиллерия и морское дело, но и дипломатия, восточные языки, история Китая и Японии.

- Россия не должна бояться Азии, — сказал я кадетам. — Она должна её понимать.

В те же дни в Харбине разгорелась интрига. Китайские агенты попытались завербовать одного из наших дипломатов. Они надеялись дестабилизировать влияние России в Маньчжурии. Я распорядился действовать не силой, а словами. Отправил личное письмо генералу Ву Пэйфу — лидеру северных милитаристов Китая — с предложением стратегического союза. Взамен — инвестиции, поставки оружия и нейтралитет в вопросах Монголии.

Ответ пришёл через три дня. Подписано:

"Китай и Россия — два тигра на одной горе. Пусть каждый найдёт свою сторону."

Мы получили негласное согласие на раздел сфер влияния. Восточная карта продолжала складываться.

В июне 1921-го в Москве был созван Восточный Конгресс. На нём впервые за всю историю России в одном зале собрались:

представители Синьцзяна и Монголии,

делегация с японского острова Хоккайдо,

корейские эмигранты,

буддистские монахи Тувы,

и даже особый гость из Тибета.

Это был не обычный форум — это был акт признания: Россия больше не просто империя с западным лицом, она становится цивилизацией-мостом между мирами.

И когда я ночью стоял у карты, развёрнутой на столе в моём кабинете, пальцы вновь скользнули по оси: Владивосток, Харбин, Порт-Артур, Улан-Батор...

Я видел, как соединяются линии.

Я чувствовал, как пульсирует новая геополитическая артерия.

Я знал: если запад когда-нибудь вновь дрогнет, восток нас удержит.

И это была уже не мечта. Это был план.

Когда осенью 1921 года на Дальнем Востоке установился относительный порядок, я отдал приказ о создании Восточного департамента стратегического планирования — особого органа, подчинённого лично мне. Его задачей стало не просто наблюдение за политикой стран Азии, но и формирование новой, долгосрочной концепции российского влияния в регионе.

Первые аналитические доклады были шокирующими:

— Япония, несмотря на внешнюю любезность, наращивает флот.

— Китай раздроблен, но националистические идеи крепнут.

— Великобритания активизировалась в Индии и Бирме.

— США медленно, но верно «врастали» в Филиппины и Корейский полуостров через экономику.

Это был не просто регион — это была будущая шахматная доска мира.

- Мы должны быть не пешкой, а ферзём, — произнёс я на закрытом совещании в Царскосельском павильоне. — Настало время думать не фронтами, а вековыми направлениями.

Я утвердил «Проект Восточной Оси» — серию инициатив:

Железнодорожное кольцо Востока - соединение Читы, Хабаровска, Владивостока и Порт-Артура новыми ветками с военными узлами.Русско-японский институт взаимодействия во Владивостоке - площадка для военных наблюдателей, экономистов и преподавателей с обеих сторон.Фонд восточной науки и просвещения - перевод древних китайских трактатов, буддийских текстов и японских манускриптов на русский, для изучения в академиях империи.

Самое важное решение я принял в ноябре.

На моём столе легли два письма:

— одно из Токио, полное тонкой вежливости и скрытых угроз;

— другое из Пекина — короткое, но честное.

Я выбрал второе.

В ответ мы направили к северным милитаристам Китая крупную делегацию с оружием, медиками и инженерами. Взамен — эксклюзивные железнодорожные и торговые соглашения. Это был удар по японским интересам, но взвешенный.

- Мы не бросаем вызов, — сказал я своему послу, — мы возводим стены там, где нас хотят окружить кольцом.