В Петербурге же тем временем прошла закрытая встреча с британским послом. Он пытался сдержанно улыбаться, но выдавало его напряжение.

- Слишком активно вы действуете на Востоке, Ваше Величество. Это вызывает... обеспокоенность.

Я отвечал спокойно:

- Британия была обеспокоена и Крымом, и Суэцем, и Суданом. Мы всего лишь догоняем в том, где отставали. Не отнимаем — строим. Не вторгаемся — приглашаем.

Он промолчал, но в его глазах читалось: они все всё поняли. И именно это их пугало.

Карта Востока была теперь не просто бумагой — это была стратегия, культура и воля, вписанные в географию. На ней не было меча, но была рука, держащая перо и чертёж.

И эта рука была российской.

С каждым днём Восток всё больше втягивался в орбиту российской стратегии. Не через ультиматумы — через экономику, культуру, инфраструктуру и идею будущего. На стыке русского влияния и азиатской динамики рождалась новая формула. В Манчжурии началась реализация проекта «Железный пояс дружбы» — железнодорожного коридора от Читы до Порт-Артура с ответвлениями к китайским торговым центрам. Это не только укрепляло контроль, но и превращало Россию в транзитную державу между Европой и Востоком. В Хабаровске заработал Институт восточной дипломатии. Молодые чиновники изучали японский, монгольский, китайский, корейский. Я лично поручил профессору Бестужеву разработать курс «Азиатская психология управления». Мы не просто шли в Азию — мы её понимали.

Однако не все в Думе были в восторге.

- Государь, — говорил один из консерваторов, — слишком много средств уходит на восточные проекты. У нас внутренние вопросы...

- Внутренние вопросы решаются, когда у нас есть ресурсы. А ресурсы приходят с контроля над путями, которыми движется мир, — ответил я твёрдо.

- Но зачем нам Япония? Они опасны!

- Они опасны потому, что мы не даём им альтернативы. Дадим — и получим партнёра, а не врага.

Секретная встреча в Владивостоке с японским посланником принесла неожиданные плоды. Вместо шпаги — веер.

- Ваше Величество, — сказал он, — возможно, Япония и Россия могут быть не соперниками, а двумя стражами порядка в Азии?

- Согласен, если это будет наш порядок, — ответил я.

Так рождалась новая восточная политика России — не как экспансия, а как архитектура влияния. На старой карте границы были линиями, теперь — они стали нитями сотрудничества. Империя смотрела не только на Балканы. Теперь она смотрела через Байкал — в будущее.

Весной 1914 года в Петербург прибыла делегация из Пекина — редкий жест со стороны Цинской династии, державшейся вдали от европейских держав. Китай был ослаблен, раздроблен, унижен опиумными войнами и западной интервенцией. Но в нём ещё пульсировала гигантская энергия. Я это чувствовал. Мы предложили новую доктрину: «Тихий союз» — договорённость о взаимном невмешательстве, обмене технологиями, инвестициями и безопасности на суше. Империя вкладывалась в восстановление китайской инфраструктуры, взамен получая эксклюзивные железнодорожные и торговые права.

- Мы не хотим быть новыми варварами, — сказал я им. — Россия пришла не за территорией, а за стабильностью. Сильный Китай — это буфер. Это стена между нами и анархией Азии.

Посол Китаев кивнул. Он понял.

Параллельно развивались отношения с Кореей. Японцы, чувствуя угрозу, стали более открыты к переговорам. В порту Находка был подписан секретный меморандум: совместная охрана морских торговых путей и консолидация усилий в подавлении пиратства в Жёлтом море. Это было нечто большее, чем дипломатия. Это было переплетение судеб.

Между тем, в академии Генштаба начали формировать восточные корпуса — подразделения, изучающие географию, тактику и ментальность азиатских театров военных действий. Не с целью войны — с целью превосходства в мирное время.

Под вечер я вернулся в Зимний. Карта мира на стене кабинета больше не казалась враждебной. В ней я видел структуру — и возможность. Империя расправляла плечи. Мы не вторгались — мы врастали в регион, как дерево корнями в землю.

Уже летом 1914 года началась реализация ключевого этапа восточной стратегии — проект «Золотой Пояс». Он включал в себя расширение Транссибирской магистрали и строительство новых веток в сторону Маньчжурии, Кореи и внутренних районов Китая. Проект курировал лично генерал-адъютант Обручев, один из немногих, кто сразу понял масштаб замысла. В Синьцзян направились первые торговые миссии, за которыми — инженеры и консультанты. Взамен на доступ к залежам редкоземельных металлов мы предложили военных инструкторов, госпитали и школу русского языка в Урумчи. Китайцы принимали с осторожностью, но голод за знания и технологии был сильнее старых предрассудков.

В Японии, тем временем, император Тайсё прислал ответ: его делегация согласилась на экономический форум во Владивостоке. Там же в кулуарах — первая неофициальная встреча русских и японских морских офицеров с картами в руках и холодным саке в чашах. Обсуждали, как не столкнуться в Тихом океане.

- Слишком большая цена у новой войны, — произнёс я. — Лучше делить проценты, чем хоронить поколения.

Секретная аналитическая сводка Совета Безопасности пришла с надписью:

«Империя впервые с 1812 года расширяет влияние не через пушки, а через проекты».

Это была новая эпоха дипломатии и экономики, и Россия шла в ней не в хвосте, а во главе.

Под конец главы я взглянул на отчёты разведки:

- Крайний Восток стабилизирован. Монголия — в нейтралитете. Китай с нами на экономической нити. Япония осторожна, но разумна.

Империя выстраивала восточную стену — не из камня, а из идей.

Никогда прежде я не ощущал тяжести и силы слов «Мой народ» так остро, как в те дни. Восточная политика давала плоды, армия – модернизировались, дипломатия – выигрывала партии одну за другой. Но это всё – вершины айсберга. Под ними был народ – всё ещё живущий в 19 веке, пока Империя шагала в 20-й. Я знал: реформы сверху – лишь половина победы. Если я действительно хочу переписать историю – нужно переписать душу народа, не только указы. Первый шаг – образовательная реформы. Я утвердил указ о создании «Имперской народной школы» в каждом уезде. Обучение – бесплатное. Учебники – новые, без догм, но с историей, наукой и географией. Программа включала основы медицины, сельского хозяйства, арифметику и гражданское право.

Многие министры были в ужасе.

- Ваше Величество, крестьяне станут грамотными – и пойдут на митинги!

- А неграмотные куда шли в 1905-м? – ответил я. – Знание – это щит, не пламя.

Второй шаг – крестьянское самоуправление. Я расширил права земств и ввёл пилотный проект выборных уездных советов, куда могли выдвигаться даже простые люди с определённым уровнем образования. Это был революционный жест, но я видел, как старики в деревнях впервые обсуждают не только цену хлеба, но и статьи новых указов.

Третий шаг – поездка по стране. Не тайная, а официальная. Вместе с Александрой и детьми мы сели в царский поезд и начали путь по ключевым губерниям: Тверь, Казань, Пермь, Томск…

Я выходил к людям. Смотрел им в глаза. Слушал, как жуют слова, прежде чем спросить:

- Это вы – тот самый… новый Николай?

А я отвечал:

- Я – тот же. Только стал внимательнее.

Газеты писали о «народном царе», оппозиция была в замешательства, а народ – начал чувствовать Императора не в портрете на стене, а в живом человеке, что держит в руках не кнут, а карту и чертёж будущего. В этих поездках я понял главное: страна не просто ждёт – она готова. Но доверие нужно заслужить не словами, а поступками.

В один из вечеров, стоя на крыльце уездного народного дома в Костроме, я наблюдал, как местные мальчишки, не дожидаясь звонка, с удовольствием возвращались в новооткрытую школу. Кто-то из них держал подмышкой тетрадку, кто-то – кусок угля вместо карандаша. А в их глазах было то, что не купишь ни золотом, ни манифестами – надежда.