- Или мы им в этом поможем, — добавил Николай. — Но только при одном условии: контроль над Босфором и Дарданеллами должен стать общим — под международным управлением, где мы будем играть ключевую роль.

Он понимал, что перекрытие Босфора даст России доступ к Средиземному морю и усилит её влияние в Северной Африке и на Ближнем Востоке. Это был не просто географический вопрос. Это была идея цивилизационного баланса.

В Китае начались движения. Через Монголию в Харбин была направлена делегация от нового китайского правительства, сформированного после Синьхайской революции. Они искали поддержки против Японии и английских махинаций. Николай был готов.

- Если мы предложим им техническую помощь, подготовим кадры, откроем банки — они пойдут с нами. Мы покажем им, что русские не несут ярма, а знание, защиту и торговлю.

Так родилась идея «Восточного центра подготовки элит» — проект, где китайские, персидские, турецкие и даже арабские юноши могли бы обучаться в России: дипломатии, инженерии, военному делу и государственному управлению.

Новая Антанта переставала быть чисто европейским проектом. Она становилась осью цивилизаций — от православной России до мусульманской Персии, от римской Италии до древней Поднебесной.

Когда в конце апреля в Петербург прибыли румыны, уже получившие от Николая военную помощь для модернизации армии, они не требовали — они просили. Союз с Россией снова казался им гарантом выживания, как и столетия назад.

- Мы готовы подписать меморандум о новом союзе, — сказал премьер-министр Брэтиану. — При условии, что он не станет вторым Версалем.

- Он не станет, — пообещал Николай. — Мы больше не делим мир на победителей и побеждённых. Мы создаём Евразийскую Антанту, где каждый силён тем, что строит вместе.

И в этот миг он знал — старая Европа умирает. На её руинах зарождается новый порядок. Не английский, не германский, и даже не русский в привычном смысле — а цивилизационный союз народов, связанных не идеологией, а реальными интересами, уважением и безопасностью.

К вечеру дворцовая библиотека напоминала штаб-квартиру внешнеполитической революции. Карты, схемы, дипломатические досье, экономические отчёты — всё было собрано в один мозговой центр, где Николай лично координировал будущее.

- Мы отходим от модели империй, где один центр подчиняет окраины, — говорил он, подводя итог. — Мы создаём Концерн Евразии. Назовём это как угодно — союз, конфедерация, общность цивилизаций. Но принцип один: взаимная опора, не иерархия.

- Это будет сложнее управлять, — заметил Извольский. — Каждая сторона будет требовать больше, чем даёт.

- Именно поэтому нужен единый формат интересов. Дороги, каналы, унифицированные таможенные тарифы, взаимная оборона, и главное — образование. Мы должны научить элиты Востока мыслить не как вассалы, а как партнёры.

В Могилеве, где всё ещё располагалась ставка Верховного главнокомандующего, Николай встретился с генералом Алексеевым и предложил стратегическую концепцию на 10 лет:

Создание военных академий для союзных стран

- с преподаванием на русском, французском и местных языках.

Интеграция железнодорожных сетей:

от Варшавы до Тегерана, с узлом в Киеве.

Фонд реконструкции Евразии

- банк, наполняемый долями всех членов союза, где Россия предоставляла бы стартовый капитал и контроль за прозрачностью.

Алексеев удивлённо посмотрел на императора:

- Это уже не дипломатия. Это строительство новой мировой архитектуры.

- Именно, — кивнул Николай. — И оно не будет кровавым. Мы больше не должны завоёвывать — мы должны втягивать, убеждать, вовлекать.

В Берлине же, пока кайзер Вильгельм страдал от уязвлённого самолюбия, немецкие промышленники начинали чувствовать реальность: договор с Россией открыл для них колоссальные рынки. Рурские магнаты, владельцы машиностроительных заводов, уже вели переговоры с министерством торговли Российской империи. Даже немецкая социал-демократия признавала, что мир с Россией лучше, чем попытка удержать колонии под гнётом национализма. Италия, Франция и даже Австро-Венгрия ощущали тот же ветер перемен. Внутренние потрясения, рост сепаратизма, усталость от конфликта — всё это подталкивало к новому центру тяжести. И Россия становилась этим центром.

Когда в мае 1916 года в Петербурге состоялась первая неформальная встреча представителей «Новой Антанты», приглашённые послы и министры не узнали Россию. Вместо империи с претензией на мировое господство — перед ними стояла цивилизация, уверенная в себе и своих ценностях.

- Мы не диктуем волю, — сказал Николай, выступая с приветственным словом. — Мы предлагаем идею. Идею общего дома — от Лиссабона до Шанхая. Где каждый сможет говорить на своём языке, молиться по-своему, торговать честно и жить без страха перед завтрашним днём.

Он не знал, услышат ли его сразу. Но точно знал: семена были посеяны. Теперь империя уже не казалась старым режимом. Она становилась альтернативой хаосу.

Новая Антанта родилась не в боях, а в тени карт и переговоров. Её оружием были слова, цифры и дороги. Но именно она могла изменить ход XX века — и спасти Россию от катастроф, которых так боялся Николай.

Февраль 1920 года. Карта мира на столе в Малом кабинете Зимнего дворца всё больше напоминала шахматную доску. Только фигуры на ней были не из дерева и слоновой кости – они были из стали, крови и тайных договоров. На западе Европа стояла перед новым рубежом – одни ждали, что Россия снова повернётся внутрь себя, другие – что она перегорит от собственной амбиции. Но я знал: подлинная угроза – не в Берлине, не в Париже, не в Лондоне. Она рождалась на Востоке, там, где старые империи поднимались из пепла, ведомые своими демонами и надеждами.

- Государь, срочное донесение из Мукдена, - вошёл с телеграммой адъютант. – Японцы увеличили присутствие в Корее. Китайцы усиливают гарнизоны в Маньчжурии. Британцы пытаются пролоббировать соглашение о контроле над Афганистаном.

Я взглянул на карту. Восточная Азия полыхала тихо – без выстрелов, но с тревожной логикой надвигающегося конфликта. То был новый «Большой передел» - не колониальный, а идеологический, ресурсный, промышленный.

В тот же день я собрал Совет обороны. На нём были Витте, Куропаткин, Мещерский, а также представители новой школы – молодые офицеры, прошедшие обучение в инженерных академиях Санкт-Петербурга и Харькова.

- Господа, - начал я, - мы выиграли войну на Западе, но можем проиграть её на Востоке, если не проявим стратегической воли. Нам нужно не просто держать Дальний Восток – нам нужно превратить его в якорь процветания и проекцию силы.

- Транссибирская магистраль нуждается в модернизации, - подал голос Струве. – Предлагаю начать электрификацию южной ветки. Это даст экономический импульс и усилит логистику.

- А порт Артур? – вставил генерал Куропаткин. – Его фортификации устарели. Предлагаю создать новый военно-морской округ и перевооружить Тихоокеанский флот.

- И мы должны перехватить инициативу в Монголии, - добавил барон Унгерн, недавно восстановленный в звании. – Там народ помнит наш приход. Нам нужен буфер между Китаем и нами.

Я утвердил всё. Восток не будет забыт. Япония, Британия, Китай – все они ждали нашего промедления. Но оно не наступило. В апреле 1920 года в Чите начал работу Институт восточных стратегий и дипломатии. В Харбине стартовало строительство нового машиностроительного комплекса, а в Якутске был подписан указ об открытии первого северного радиотелеграфного узла.

Наконец, в мае, на экстренном заседании Совета министров я подписал Указ №41 – «О восточной интеграции», по которому Сибирь и Дальний Восток получали расширенное самоуправление, особые инвестиционные льготы и прямое представительство при Дворе. Я знал: это было только начало. Восток – не угроза. Восток – наш будущий оплот. Но лишь если его сформировать с умом и силой.