В январе 1920 года он был учреждён. Под моим непосредственным контролем. Совет получил невиданные полномочия: от контроля над инвестициями до назначения губернаторов. Это был удар по старой элите — и они это поняли. В кулуарах Государственной думы зашептались о «новом царизме». Газеты, связанные с дореволюционной интеллигенцией, писали: «Империя меняет кожу, но сохраняет клыки». Я знал — идеальный порядок невозможен. Но рабочая система — возможна. Если ты не боишься идти против ветра.

Тем временем Восток — Китай, Персия, Турция — начал чувствовать перемены. Российские экономические миссии появились в Тегеране и Урумчи. Через Кавказ к Туркестану шёл новый шелковый путь. Но и здесь чувствовалось напряжение.

Япония, хоть и сохраняла вежливый нейтралитет, не спускала глаз с русской активности. И тогда я решил сделать первый шаг.

В апреле 1920 года в Владивостоке прошла первая Восточно-Азиатская конференция. На ней присутствовали делегации из Китая, Монголии, Японии и Кореи. Россия выступила с доктриной «общего пространства развития» — не как колонизатор, а как связующее звено между модернизацией и стабильностью.

Японский представитель, осторожный и холодный, произнёс:

- Ваше Величество, вы хотите стать арбитром Востока, как уже стали арбитром Европы?

- Я хочу, чтобы ни Восток, ни Запад больше не становились ареной для чужих войн, — ответил я. — Россия будет не тенью империи, а светом между ними.

Так началась новая глава. Евразийская карта начинала складываться. Европа трещала, но ещё держалась. Восток приглядывался, но не сопротивлялся. А я, Николай II с разумом XXI века, чувствовал, что игра становится всё глубже. Теперь мне нужно было сделать главное — удержать баланс между ростом влияния… и внутренним равновесием.

Игра была начата. Подписанный в Брест-Литовске мир стал молнией, расколовшей небо над Европой. Старые альянсы зашатались, как гнилые балки, а карты политических интересов уже не совпадали с прежними. Для одних Россия предала союз, для других — дала пример прагматизма. Но Николай знал: победа измеряется не только окопами, но и теми нитями, что ведут за кулисы. В Царском Селе спешно готовили приём. В Зимний дворец должны были прибыть представители Италии и Румынии — стран, чья вера в Тройственный союз пошатнулась под тяжестью британских и французских ошибок. Николай читал донесения: Рим не был удовлетворён жертвами, которые несла Италия ради чужих интересов. В Бухаресте же опасались, что Франция попросту забудет об их интересах, если это будет удобно.

- Значит, мы предложим им не пустые обещания, а гарантии, — сказал Николай, проходя вдоль длинного стола в Александровском зале, за которым собрались министры, дипломаты и офицеры разведки.

- Ваше Величество, Лондон крайне возмущён. Уинстон Черчилль назвал брестский мир «ударом ножа в спину союзникам», — доложил граф Бенкендорф.

Николай усмехнулся.

- А сколько раз Британия оставляла нас с пустыми руками, когда мы проливали кровь за чужие интересы? Пусть вспоминают Крымскую войну. Пришло время нам диктовать условия.

Он указал на карту, где уже рисовалась новая геополитическая дуга: от Бухареста до Багдада, от Тегерана до Анкары.

- Мы строим Новый Восток, но не в изоляции. Мы не отворачиваемся от Европы. Мы просто заново расставляем фигуры. Британия и Франция были слишком заняты собой, пока мы умирали на фронтах. А теперь мы предложим союз тем, кто действительно готов к новому порядку.

Итальянская делегация прибыла первой. Министр иностранных дел Сидней Соннино прибыл в Петербург под покровом ночи, без публичного визита. Его встречали как союзника, а не как просителя.

- Мы понимаем вашу позицию, Ваше Величество, — осторожно начал Соннино. — Но наш парламент обеспокоен… перспективами изоляции от союзников.

- Я не предлагаю вам изоляцию, — ответил Николай, наливая вино в бокал гостя. — Я предлагаю вам нечто лучшее. Союз, в котором ваши интересы не будут принесены в жертву.

Соннино задумался. Итальянцы слишком хорошо знали цену «союзнической благодарности». Им были обещаны земли, но на деле им оставили лишь кровь и горечь.

- Вы говорите о новой Антанте?

- Я говорю о реальной Антанте. Россия, Италия, Румыния, возможно, даже Турция — если процесс модернизации и смены элит, запущенный в Стамбуле, дойдёт до логического завершения. Иран же уже готов протянуть нам руку. Вместе мы можем выстроить пояс стабильности от Балкан до Индии. Не как вассалы Лондона или Парижа, а как равные партнёры.

В тот же день Николай приказал активизировать дипломатические каналы в Стамбуле и Тегеране. Османская империя, поражённая войной и внутренними смутами, всё ещё могла стать ключом к контролю над проливами. Энергия реформаторов, которые он поддерживал тайно через своих людей в Стамбуле, уже давала плоды. Молодо-турки начали терять влияние. Николай планировал сделать Турцию не марионеткой, а партнёром, зависимым экономически, но свободным в управлении. Агентура Департамента внешней политики — обновлённой и гибридной версии прежнего МИДа — докладывала об интересе в Париже. Французы, несмотря на публичное негодование, начали понимать, что отрезанная от Востока Антанта рискует остаться один на один с германской мощью. Некоторые политики даже зашептали о необходимости «реструктуризации» союза.

- Они придут, — говорил Николай своим приближённым. — Когда поймут, что старая Антанта мертва, а новая — уже строится без них.

Весна 1916 года выдалась холодной и ветреной, но воздух в Петербурге был наполнен напряжением. Не военным — геополитическим. Россия уже не была слепым гигантом, исполняющим чужую волю. Теперь она становилась архитектором будущего. Пока другие страны боролись за крохи, Николай создавал евразийский баланс сил. Он не отказался от Европы. Он просто понял, что центр мира может лежать и между Днепром и Тигром, а не между Темзой и Сенной. И когда в конце месяца румынская делегация тоже дала согласие на участие в новом формате союза — пусть пока неформально — Николай понял: Новая Антанта рождена. И в этот раз — на его условиях.

Сквозь окна Александровского дворца пробивался тусклый свет весеннего утра. Николай стоял у глобуса, пальцем ведя по линии, что начиналась в Батуми, шла через Тегеран и заканчивалась где-то у побережья Гоа.

- Мы не просто заключили мир, — говорил он, обращаясь к новому главе разведывательного управления, генералу Барсову. — Мы открыли восточный фронт, но не военный — информационный, экономический, идеологический.

Барсов кивнул. Его подразделение уже формировало карту влияния в Персии. Там, в окружении английских консулов и местных шахов, росло недовольство британским контролем. Николай это чувствовал. Он знал: шах может быть союзником, если получить его доверие не силой, а инвестициями и уважением к исламу.

- Персия ждёт конкретики, — осторожно сказал министр иностранных дел Извольский. — Они уже слышали красивые слова от британцев, но получили лишь унижения.

Николай обернулся к нему:

- Мы дадим им то, чего Лондон не способен предложить — партнёрство. Мы готовы признать их полную независимость, если они согласятся участвовать в проекте транс-персидской железной дороги. От Баку до Бендер-Аббаса, с выходом к Индийскому океану.

Извольский нахмурился:

- Это будет воспринято как прямая угроза британским интересам в Индии.

- Именно. Пусть почувствуют, каково это — терять зону влияния. Пришло время изменить правила.

В это же время в Стамбуле происходили события, тщательно спровоцированные агентурой. Один из умеренных реформаторов — Али Фуад, связанный с русским посольством ещё со времён Молодо-турецкой революции — выдвинул в Меджлисе резонансную речь о необходимости нейтралитета и восстановления экономики. Толпа, уставшая от войны, аплодировала. Военные промолчали. Это было началом.

- Турция слаба, но не сломлена, — доложил Барсов. — Мы поддерживаем правильных людей. Через год они смогут сформировать переходное правительство.