Тем временем, в Женеве на набережной русские агенты уже передали сигнал: «Объект Ясловский замечен. Контакт установлен. Подготовка к экстракции начата.»

- Император, — вошёл Бенкендорф в кабинет. — Операция «Троян» вышла за пределы ожидаемого. Мы близки к разоблачению всей сети, но нам понадобится санкция на переход границы дозволенного. Вплоть до... устранения.

Я молча подошёл к окну. За стеклом — Питер в раннем снежном свете. Я думал не только о безопасности. Я думал о будущем.

- Дайте санкцию, — сказал я. — Если не мы сломаем заговор, то он сломает нас.

В ту ночь, на борту поезда, покидавшего Швейцарию, Виктор Ясловский в наручниках смотрел в окно, где отражалась только тьма. Он ещё не знал: впереди его ждал выбор — сотрудничать или исчезнуть.

Операция «Троян» вошла в учебники Имперской разведки как первая победа на чужой земле. Но это был только пролог. Ведь Комиссар готовил свой ответный ход. И фигура на доске была уже не пешка. Это был — офицер с красной звездой.

Москва. Особый отдел Службы внутренней безопасности.

Аналитики, перебирая бумаги, перехваченные у Ясловского, ошарашенно смотрели на шифры. На карте, разложенной по всей длине стола, красными нитями были соединены точки: Краков, Прага, Будапешт, Бухарест, Афины, Стамбул. Все — узлы одной чудовищной сети.

- Это не просто подполье, — пробормотал один из полковников. — Это параллельное государство. Без флага. Без границ. С одной целью — поджечь Европу.

Ясловский, выведенный из камеры, стоял с потупленным взглядом. Пытки не понадобились: ему достаточно было показать фото сожжённой деревни под Курском, работы его «соратников».

- Сеть называется «Икар». Каждый узел — как крыло. Убейте ядро, и всё рухнет, — сказал он, — но Комиссар не тот, кто управляет, а тот, кто создаёт идею.

В Женеве, тем временем, в подземной типографии, за печатным станком стоял человек в очках, которого звали просто — С. Он говорил на шести языках, но чаще молчал. Именно он готовил следующий выпуск брошюры «Пламя нового мира».

Но на эту ночь у него были иные планы.

В его кармане лежала записка: «Операция сорвана. Ясловский мёртв. Уходим. Код Икара активировать. Цель — Петроград.»

В Петербурге тревога не утихала. Я впервые за месяцы приказал привести Преображенский полк в полную боевую готовность. В воздухе чувствовалось приближение чего-то иного — не войны, но катастрофы.

- Они не остановятся, — сказал мне граф Бенкендорф. — Даже если мы вырвем сердце сети, идея живёт.

Я кивнул. Но у меня был ответ.

- Тогда мы подменим идею. Мы создадим свою. И имя ей будет — Империя будущего.

На следующий день в свет вышел манифест о начале Великого государственного проекта по созданию Всероссийской академии идеологического воспитания и информации — мозгового щита Империи. Но об этом расскажет следующая глава.

Петроград. Поздний вечер. Глухие улицы Адмиралтейского района.

Спецотряд под командованием капитана Ковалева двигался бесшумно, как тень. Сводка из Москвы пришла срочно: один из центральных узлов «Икара» находился здесь, в старом доходном доме, давно числившемся заброшенным. Прикрытием служил подпольный клуб рабочих.

- Время — 23:04. Начинаем операцию, — прошептал капитан в рацию.

Взрыв малошумной гранаты выбил дверь. Внутри их ждали. Завязалась перестрелка. Один из агентов, уже тяжело раненый, успел крикнуть:

- Документы на третьем! У них шифры и список связных!

На третьем этаже был найден сейф. В нём — листы с печатями неизвестной структуры, схемы метрополитена, список фамилий, рядом — клички, адреса, псевдонимы. Среди них: «Гермес», «Ворон», «Саул», «Лада», «Мирон». Подпись — С.

На Лубянке собрался военный комитет.

- «С» — это не просто координатор. Он архитектор всего подполья, — проговорил генерал Аракчеев. - Мы впервые близки к тому, чтобы схватить его.

- Или он уже на шаг впереди, — заметил министр разведки Пуришкевич. — Но с каждым днём мы сужаем кольцо.

Я слушал молча. В груди уже давно зрел иной план.

- А если мы сами станем Икаром? — произнёс я. — Внедрим своего человека, сыграем в их игру.

Все замерли.

- Это безумие, — сказал кто-то.

- Это война. И если у врага есть троянский конь — у Империи будет свой.

В тот же вечер, в тайной комнате при Императорском штабе, я встретился с человеком, которого долго держали в тени.

- Вас зовут Дмитрий Ястржембский. С этого дня ваше имя — Скиф. Добро пожаловать в пекло.

Императорский военный трибунал. Москва. Январь 1920 года.

Зал молчал. Ни единого шороха. Только цокот часов и мерное дыхание сотен свидетелей истории. На скамье подсудимых — человек, чье имя разжигало революции, падения и кровь. Владимир Ульянов, известный миру как Ленин.

- Обвиняемый, — громко проговорил председатель трибунала, — вы признаны ответственным за подстрекательство к мятежу, убийства, шпионаж в пользу враждебных держав, создание террористической сети на территории Российской Империи и попытку свержения законной власти. Что вы можете сказать в свою защиту?

Ленин поднял голову. Его глаза, усталые, но всё ещё полные фанатичного пламени, глядели прямо в Императора, сидевшего в ложе над судом.

- История рассудит. Не вы, — холодно произнёс он. — Я говорил за рабочих и крестьян. Вы — за капитал и корону. Мы с разных берегов.

Я поднялся.

- Нет, — ответил я твёрдо. — Ты говорил за кровь. За хаос. За чужую волю, за немецкие рубли и разрушение. Ты продавал идеи ради власти, и теперь твоя история заканчивается не в Зимнем, а здесь.

Гул одобрения прокатился по залу. Судья ударил молотком.

- Приговор будет вынесен через час.

В комнате для ожидания генерал Аракчеев передал мне доклад.

- После провала операции «Троян» началась активизация оставшихся ячеек. Мы арестовали «Гермеса» и «Мирона». «Лада» мертва. Остался только один — координатор. И, судя по всему, он был в личной переписке с Ульяновым.

- Значит, суд — не только финал, но и ключ. Ульянов знает больше, чем говорит, — задумчиво сказал я. — Он готов умереть мучеником, но не предателем. Нам придётся вытянуть из него всё — до последнего слова.

Когда Ленин вернулся в зал, решение уже было принято.

- Владимир Ильич Ульянов. Вы признаны виновным.

Пауза.

- Приговор: пожизненное заключение на Соловецких островах. Без права переписки.

Некоторые ахнули. Никто не ожидал милости. Но это был расчёт. Живой символ — опаснее мёртвого.

Позже, в личном дневнике, я запишу:

Иногда победа — это не смерть врага, а его забвение. История быстро забывает тех, кто замолчал. Пусть гниёт в холоде. Пусть видит, как растёт Империя без него.

Снег мелко бил по стеклам кареты, когда мы выехали из здания Трибунала. Москва казалась затаившейся — город, переживший раскол, покушения, реформы, теперь наблюдал за рождением новой эпохи. На улицах стояли толпы. Кто-то молился, кто-то плакал. Многие молчали. Люди ждали справедливости — не только судебной, но и исторической.

- Он не сказал всего, — тихо проговорил Александр, сидевший напротив. — Я видел это по его глазам. Кто-то остался снаружи. Кто-то сильнее и хитрее.

- Мы узнаем, — сказал я, не отводя взгляда от запотевшего окна. — Ленин — уже не угроза. Угроза — идея. А идеи, как и болезни, не исчезают. Они только меняют лица.

В ту же ночь во внутренний двор Таганской тюрьмы вошёл конвой. Ленин, в цепях, но с гордо поднятой головой, шагал медленно, будто знал, что каждый шаг — часть будущей легенды. Охранники смотрели на него с ненавистью и страхом. Один прошептал:

- Лучше бы его повесили.

Но он не знал, что я уже принял решение: создать не мученика, а живого призрака — заточённого в каменной могиле, отрезанного от мира и влияния. Его последователи со временем растеряют веру. А Империя — укрепит стены.