Нужна была реформа армии. Настоящая.

В тот же вечер я вызвал к себе генерала Алексея Брусилова. Один из немногих командующих, кто умел мыслить нестандартно, и – главное – не был слеп к новым идеям.

- Алексей Алексеевич, скажите честно, если завтра начнётся большая война – у нас есть шанс?

Он чуть прищурился. В его взгляде мелькнула честность, которую редко можно было встретить при дворе.

- Если враг наступит по расписанию и даст нам месяц на мобилизацию – возможно. Если же ударит внезапно, с техникой, с воздухоплаванием и по новым дорогам войны… боюсь, нет.

- Я хочу создать отдел — закрытый, тайный, напрямую подчинённый мне. Исследовательский штаб. Там будут молодые инженеры, связисты, математики. Мы создадим новую армию. Армию будущего. А вы станете её покровителем.

Брусилов молчал, переваривая. Затем наклонился вперёд:

- Это будет сложно. Старые генералы сочтут это предательством.

- Пусть считают. Лучшая война — это та, которую удалось избежать. Но чтобы её избежать, нужно быть страшнее любой войны.

Он встал, медленно, с весомым уважением.

- Тогда мы начнём. По вашему знаку.

На следующий день я подписал указ о формировании «Особой Технической Комиссии» при Генеральном Штабе. Никто, кроме избранных, не знал, что в подвалах Академии Генштаба начнётся работа над радиосвязью, прототипами автоматического оружия, а также картами железнодорожной логистики нового типа. Карты, созданные по моим «воспоминаниям».

Это было не просто укрепление армии.

Это была подготовка к войне, которую я хотел не допустить, но обязан был предусмотреть.

Германия знала, что я сдержан, но силён.

Франция — что я не враг, но не игрушка.

Англия... Англия уже отправляла депеши.

Ветер перемен начал дуть со всех сторон.

И теперь, когда шахматная доска ожила — я должен был сделать следующий ход.

Северный ветер с Финского залива проникал в Зимний дворец даже сквозь толстые драпировки. За окнами хрустел снег, а в моих руках лежала карта. Не простая — такой Европы не было ещё нигде, кроме моей памяти. Передо мной раскинулась карта 1914 года… только ещё не наступившего.

На ней были пометки: направления ударов, зоны мобилизации, развертывание железных дорог, стратегические ресурсы. Это не была шпионская работа — это было знание будущего, спрятанное в настоящем.

Я не мог показать её никому целиком. Даже Брусилову. Даже Мережковскому.

Но на основе этой карты рождалась новая стратегия.

И в первую очередь — дипломатическая.

- Ваше Величество, прибыла делегация из Лондона, - доложил адъютант.

- Вводите, - сказал я и отложил карту в ящик с двумя замками.

В кабинет вошли трое: посол Бьюкенен, военный атташе и один, кого я знал по другим воспоминаем. Тогда он ещё не был министром, но станет им. Странно было видеть тех, кто однажды подпишет приговор моему царствованию, теперь в роли просящих и наблюдающих.

Бьюкенен говорил вежливо, но прямо:

- Германия становится всё более амбициозной. В Лондоне обеспокоены сближением двух империй — вашей и кайзеровской.

- Я обеспокоен не амбициями Германии, сэр Джордж, а тем, что весь континент ползёт к обрыву, — ответил я. — Я ищу союзников не в риторике, а в здравом смысле. А вы?

Он замолчал. Возможно, впервые видел в моих глазах не мягкость Николая, а расчёт человека, уже видевшего пепел войны.

Позже тем же вечером мы с Мережковским изучали ещё одну карту — политических линий влияния.

Франция нервничала. Британия наблюдала.

Германия улыбалась, но копила сталь и порох.

- Если мы ошибёмся — на нас обрушится весь мир, — заметил Дмитрий.

- Если не сделаем ничего — нас сотрут, как крошку со стола, — ответил я. — У нас есть шанс. Впервые за сто лет.

Я вложил новую ноту в проект: дипломатические тайные контакты с Австро-Венгрией, но не с целью войны, а перенаправления её агрессии в мирное русло — на Балканы, без вмешательства России.

Каждая линия на карте означала возможную кровь.

Моя задача была — провести их так, чтобы эта кровь не пролилась.

А ночью мне снова приснился сон.

Я стоял на развалинах Петербурга. Купола в золоте и копоти. Разбитые дороги, флаги без герба.

Из тумана вышел солдат с окровавленным лицом, прошептал:

- Вы знали. Но не смогли.

Я проснулся в холодном поту. На столе лежала та же карта Европы. Я взял перо… и начал рисовать новые линии. Линии, которых никто ещё не знал. Но которые изменят всё.

Утро началось с доклада графа Игнатьева, министра внутренних дел. Он вошёл в кабинет с напряжённым лицом, держа в руках папку с грифом «Совершенно секретно».

- Ваше Величество, появилась тревожная информация из Варшавы. Вновь активизировались польские националисты, по некоторым данным, при поддержке французских эмиссаров. А ещё – нечто странное: некий юноша из Львова распространяет среди студентов идеи о будущем «великой независимой Украины».

Я знал, что это ещё слабый шум, но через несколько лет он может превратиться в рёв артиллерии. Именно поэтому я вынул из ящика ту самую карту. Смотрел не на границы – на точки напряжения. Польша. Финляндия. Кавказ. Украина.

- Мы должны действовать про-активно, - сказал я. – Не репрессиями, а идеологией. Разработать проект культурной автономии: дать им чувство причастности к Империи, а не отчуждения.

Игнатьев удивился:

- Милостивый Государь, Вы предлагаете дать больше свободы тем, кто готовится к бунту?

- Я предлагаю дать им мечту, - жёстко сказал я. – Мечту, в которой они – не рабы Империи, а её соавторы. Если этого не сделать, однажды они сами напишут свою мечту. На наших руинах.

Тем же вечером я провёл закрытую встречу с профессором Карцевым, молодым географом и картографом, вызванным из Томска. Он принес новые карты по разведанным полезным ископаемым — от нефти в Баку до угля в Донбассе.

- Вы не понимаете, — я говорил ему, — эти ресурсы — не просто цифры в отчётах. Это оружие. Деньги. Будущее. Нам нужно не просто знать, где они — нужно владеть ими. Инфраструктурно. Технически. Политически.

- Тогда вам нужно строить железные дороги, — сказал Карцев. — Много. И быстро.

Я кивнул.

Реформа экономики будет следующей.

Но перед этим — предстоял ещё один шаг. Секретный. Смелый.

Контакт с германским военным советом. Через теневой канал.

Может, кто-то назовёт это предательством.

Но я называл это опережающим манёвром в партии, где все фигуры движутся к одной клетке — кровавому 1914 году.

Я собирался изменить правила.

И карты Европы.

Ночь опустилась на Петербург, но мой кабинет оставался ярко освещённым. На столе — разложенные карты, шифрограммы, отчёты о состоянии границ, донесения разведки и ведомостей о лояльности местных губернаторов. В голове пульсировала одна мысль:

нельзя готовиться к вчерашней войне.

Утром я вызвал к себе князя Трубецкого, главу дипломатической канцелярии.

- Николай Александрович, — начал он, — если позволите, я выражу обеспокоенность. Поступает всё больше сигналов: Германия активизирует промышленность, финансирует заводы военной химии, а в австро-венгерском дворе уже обсуждают «локальный конфликт на Балканах» как неизбежность.

Я показал ему один из листов карты. Он побледнел.

- Боже, вы что — предвидите, что начнётся?

- Не просто предвижу. Я знаю. Они развяжут войну — не в 1914-м, так в 1915-м. И начнётся она не с нападения на нас, а с выстрела в Сараеве. Помните это имя, Трубецкой: Гаврила Принцип.

Он замер, как статуя.

- Мы ещё можем остановить это. Нужны не только союзы и дипломатия. Нужна игра на опережение.

- Какая?

Я наклонился ближе.