- Государь, вы не боитесь, что всё это — иллюзия? — как-то спросил граф Игнатьев. — Что одна искра вновь подожжёт Европу?

Я улыбнулся и ответил:

- Я не боюсь искры. Я стал тем, кто держит факел.

Весна 1919 года принесла с собой не только политическую перестройку, но и первые плоды реформ, посеянных в Германии и Центральной Европе. Наши экономические миссии уже действовали в Кёльне и Эссене, восстанавливая заводы, внедряя передовые управленческие практики и подкармливая уставшее от блокады население. Русский язык становился не только экзотикой, но и символом надежды на стабильность.

Однако за пределами континента начали сгущаться тучи.

Франция, наблюдая за ростом русского влияния, начала подогревать реваншистские настроения. Из Лондона поступали сведения о тайных переговорах между французскими и британскими представителями: рассматривалась возможность экономической и, если потребуется, военной изоляции Российской империи. Это был поворотный момент. Теперь я видел, что даже победа в войне не означала конца борьбы. Напротив — началась новая, куда более изощрённая схватка.

В один из апрельских вечеров, сидя за рабочим столом в Царском Селе, я подписал приказ о создании аналитического департамента при Совете министров — Бюро стратегической разведки и превентивного анализа. Его задачей было не просто прогнозирование угроз, а формирование инициативы.

Я понимал: если мы хотим сохранить влияние, мы должны предвосхищать, а не реагировать.

На одной из карт в моём кабинете висела обновлённая граница Российской сферы влияния — от Варшавы до Бухареста, от Хельсинки до Багдада. Это было не завоевание оружием, а результат экономических и дипломатических побед.

Но внутри империи тоже начинались перемены…

В июне 1919 года я выступил с новой речью перед Государственным Советом. Впервые за последние сто лет русский монарх говорил не языком автократии, а как лидер нового политического курса. Я предложил расширить полномочия выборных дум, ввести меры контроля над министерствами, а главное — создать империю знаний: от школ до научных центров.

Это была моя следующая революция — без крови, но с глубокими последствиями.

И в тот момент, когда казалось, что мы добились всего, пришло известие из Парижа:

"Французская республика в ультимативной форме требует от России свернуть политическое влияние в Баварии, Австрии и Венгрии. В противном случае – будет инициирована блокада Черноморских портов."

Я положил бумагу на стол, поднял взгляд и медленно произнёс:

- Если они думают, что колени Германии означают нашу капитуляцию, пусть узнают, что значит восстать с прямой спиной. Начинается новая партия.

Ответ на ультиматум Парижа не заставил себя ждать. Я собрал Совет министров, начальника Генерального штаба, министра иностранных дел и нескольких доверенных промышленников. Атмосфера была тяжёлой, но решимость витала в каждом взгляде.

- Франция играет ва-банк, — сказал министр иностранных дел Сазонов. — Они рассчитывают, что мы не рискнём открывать второй фронт дипломатии после войны.

- Мы и не будем, — ответил я. — Мы ударим там, где они не ожидают. Экономика, дипломатия, технологии — это оружие нового времени.

На следующий день, под моим личным указом, началась операция «Зеркало». Это была масштабная дипломатическая и экономическая акция: из Берлина, Будапешта и Вены в Париж отправились делегации представителей германской буржуазии и интеллектуалов — под протекторатом Российской империи. Их задача была проста: показать, что новый порядок приносит восстановление, не унижение. В то же время через Турцию и Балканы пошли русские кредиты, нефть и зерно в страны Южной Европы. Мы создавали новый союз — Северно-Восточный экономический пояс — на манер анти-версальского блока.

Тем временем внутри Германии началось восстание левых радикалов, вдохновлённых идеями московских большевиков. Но теперь я был готов. Благодаря внедрённой агентурной сети, инспирированной ещё в 1917-м в альтернативной реальности, мы заранее выявили и нейтрализовали ключевых подстрекателей. Немецкое правительство, хоть и формально независимое, работало в тесной координации с нашими офицерами.

В Берлине, перед Бранденбургскими воротами, канцлер Германии выступил с речью:

- Империя, что поддержала нас в тьме, не требует подчинения. Она требует разума. Мы выбрали сторону — и это не Париж.

Тем временем Франция делала ставку на Британию. Но Лондон колебался: ситуация в Индии была нестабильной, Египет требовал независимости, а русские корабли начали курсировать у берегов Персидского залива.

Я знал: одна ошибка — и мир снова вспыхнет.

Секретные депеши из японского посольства в Петербурге сообщили о готовности к переговорам по новой азиатской коалиции. И хотя это будет позже, именно сейчас рождалась геополитическая ось, где Россия не была ни востоком, ни западом — а центром тяжести.

В конце 1919 года, в тишине Александровского дворца, я записал в личный дневник:

«Когда я оказался в теле Николая II, я думал, что самое страшное — война. Но истина оказалась сложнее: самая тяжёлая битва — это за умы и души будущего. Германия пала, но история — на подъёме. И в этот раз она на нашей стороне.»

Я смотрел на карту Европы, размеченную новыми границами, новыми потоками влияния и ресурсами. Всё больше стран, не доверяя старым альянсам, тянулись к России — не как к колонизатору, а как к стабилизатору.

Однако победа имела свою цену.

В Берлине, несмотря на показную стабильность, шла невидимая борьба между прусскими консерваторами и новыми технократами, ориентированными на российскую модель реформ. Некоторые из них открыто заимствовали идеи из моего манифеста, провозглашённого годом ранее — «Об имперской гармонии народов и праве на технологическое обновление». Я приказал отправить туда Сергея Витте и Петра Столыпина — в качестве неофициальных советников по восстановлению экономики и безопасности. С ними отправились инженеры, преподаватели, офицеры и юристы. Мы не оккупировали Германию — мы воссоздавали её заново, но по лекалам разумной монархии.

В Москве, тем временем, росло недовольство у радикалов. Большевистские лидеры в подполье не могли простить того, что революция не удалась. Их подпитка извне иссякла, но фанатики, как сорняки, всегда находили щели.

- Государь, — докладывал начальник Охранного отделения, — мы выявили группу, связавшуюся с бывшими агентами Коминтерна. Цель — подрыв доверия к реформам через провокации в рабочих кварталах.

- Действуйте аккуратно, — приказал я. — Мы не должны повторять ошибок прошлого века. Подавить — без крови. Объяснить — через действия. Победа без ненависти — вот что отличает настоящего правителя.

К декабрю 1919 года наша империя переживала подлинный ренессанс. Первая партия русских автомобилей сошла с конвейера на Тульском заводе, открытом по образцу Форда. В Мариуполе был открыт Центр тяжёлой металлургии. Электрификация дошла до сёл Подмосковья, а в Киеве начал работу первый государственный технический институт. Но главное — дух. Люди снова верили, что Империя — это не ярмо, а возможность. Не подавление, а единство.

И всё же, когда с юга пришли сведения о странной активности на Балканах — я понял: западный мир не примет новую Россию без боя.

Вечером, стоя у окна Зимнего дворца, я произнёс вслух:

- Мы на вершине. Но каждый шаг вниз может стать началом падения. И в этот раз никто не подаст руки. Только мы сами.

Я собрал Совет внутренних дел. Среди министров было напряжение.

- Государь, — начал граф Коковцов, — если мы продолжим такими темпами, начнём терять управляемость. Слишком много новшеств, слишком быстро.

Я взглянул на него:

- Мы не можем позволить себе отставание. Время теперь идёт иначе. Мы переписали хронику войны — но теперь нужно переписать хронику власти.

- И что вы предлагаете?

- Создать новый орган. Имперский Координационный Совет. Он объединит реформаторов, технократов, стратегов. Это будет наша ставка на будущее. Без него — нас сожрут.