Я поднял взгляд:

- Значит, они сами открывают врата.

- Берлинская депутация готова на переговоры. Но тайно. Боятся революции.

Я молча кивнул. Это был их конец — или новое начало. Решать буду я.

В феврале 1918 года в замке Цопот близ Данцига прошла тайная встреча. Со стороны Германии — граф Брокдорф-Ранцау, человек тонкий, но сломленный. Со стороны России — я, как Николай II, но с памятью будущего. При мне — новый министр внешних дел, граф Игнатьев.

- Империя проиграла, — начал Брокдорф, — но мы боимся большего: коммунистического взрыва. Как и вы.

Я выждал паузу:

- Россия уже пережила свой призрак, господин граф. И он больше не вернётся. А вы?

- Мы готовы отдать Польшу, часть Пруссии, уступить в Африке, лишь бы сохранить государство.

Я наклонился к карте.

- Нам не нужно мстить. Мы хотим порядок. Отдадите Восточную Пруссию — там будет автономия. Польша — независима. Армия — разоружается. Монархия… — я посмотрел на него, — сохранится. Но под контролем.

Он закрыл глаза. Но кивнул.

Так Германия встала на колени — не под дулом пушки, а под грузом реальности. Я дал им шанс. Только потому, что знал: в хаосе родится не мир, а зверь похуже.

Мы покидали Цопот, когда солнце вставало над Балтикой. Золотой свет играл на воде. Министр Игнатьев молча сказал:

- Ваша Величество, вы остановили два будущих пожара — один из них ещё даже не начался.

Я посмотрел на горизонт.

- Мы только начинаем. История не простит нам промедлений.

После подписания предварительных условий, я приказал немедленно подготовить проект мирного соглашения — «Восточно-Европейский акт примирения». Его содержание было революционным для всей дипломатической системы начала XX века: мир без репараций, без унижений, но с жёсткими гарантиями контроля и деидеологизации.

Великая война, наконец, имела шанс завершиться не в грязи и пепле, а в рассвете нового порядка.

Весной 1918 года, в Петрограде, состоялась закрытая встреча с представителями Великобритании и Франции. Ллойд Джордж и Пуанкаре были поражены предложением России:

- Вы предлагаете отпустить Германию?! — взорвался француз. — После всего?!

- Я предлагаю не допустить большевизма в Берлине, — ответил я спокойно. — Или вы хотите, чтобы красное пламя охватило Рур и Марсель?

- И где гарантия, что Германия не поднимется вновь? — спросил британец.

Я взглянул на карту. Отметил карандашом зоны демилитаризации, протектората, международного надзора. Затем перевёл взгляд на них:

- Гарантией будет Империя. Российская.

28 мая 1918 года, в замке Кёнигсвальде, был подписан акт, ознаменовавший окончание боевых действий на Востоке. Германия признала поражение. Россия — свою новую силу.

Я, Николай II, стоял под двуглавым орлом и держал в руках не меч, а перо.

- В этот день, — произнёс я, — мы не победили врага. Мы победили будущее, которое могло стать кошмаром.

Журналисты запечатлели момент. Газеты Европы на следующий день вышли с заголовками:

«Царь принес мир»

«Россия стала арбитром Европы»

«Новая эпоха: Империя как посредник, а не завоеватель»

В тишине кабинета, в Царском Селе, я открыл заветный блокнот — тот, что появился со мной в этом времени. На последней странице было записано:

«В 1918 начнётся хаос. Избежишь — и перепишешь весь XX век».

Я вздохнул. Пока удавалось. Но впереди ещё были:

- Революционные подполья.

- Старые элиты.

- Идеи, которым не нужны границы.

Я отложил блокнот и велел звать министра финансов. Следующей моей задачей было экономическое возрождение Империи.

Мир был подписан, но война — особенно политическая — лишь сменила форму. Германия, разгромленная, но не раздавленная, начала внутреннее очищение. Под моим давлением кайзер Вильгельм отрёкся от трона в пользу парламентской монархии под международным наблюдением. В Берлине формировалось новое правительство — умеренное, техническое, но лишённое былой гордыни. Россия, напротив, торжествовала. Газеты в Москве, Киеве, Варшаве и Риге кричали о великой дипломатической победе. Народ, измученный войной, впервые за многие годы чувствовал: царь не просто глава государства — он рулевой новой эпохи.

Вскоре я созвал Экстренный Имперский Совет. На повестке — реформирование военной доктрины, контроль над границами и политическая реконструкция Восточной Европы. Приглашения были разосланы не только министрам и военным, но и виднейшим экономистам, инженерам, юристам.

- Если мы просто победим — нас забудут, — произнёс я, глядя на карту. — Но если мы изменим правила игры — нас будут помнить.

Министр иностранных дел осторожно заметил:

- Государь… Франция затаила обиду. А Британия боится, что мы перехватим контроль над Балканами.

- Пусть боятся, — ответил я. — Они годами относились к России как к пешке. Пора показать, что пешка может дойти до конца доски и стать ферзём.

На улицах Берлина шли митинги — левые, правые, федералисты. В тени разрушенной Европы затаилась чума революции. И я понимал: оставь всё на волю случая — и появятся новые Ленины, Троцкие, новые движения, которые сожгут Старый Свет.

- Мы не уничтожили врага, — сказал я однажды князю Львову. — Мы его временно усмирили. И теперь каждый наш шаг должен быть точен, как выстрел снайпера.

В июле 1918 года было создано новое ведомство: Комиссия стратегического наблюдения за Европой (КСН). Фактически — это была разведка нового образца. Её главой стал один из самых способных аналитиков из будущего... человек, которому я доверял.

С кодовым именем — «Скиф».

В конце лета я стоял на балконе Зимнего дворца и смотрел на закат. Империя, как старый лев, вновь поднялась. Ветер с Невы приносил запах дождя и стали. Я знал: победа на полях сражений — это только первый шаг. Настоящая борьба — за умы, за идеи, за структуру нового мира — ещё впереди.

И я был готов.

С осени 1918 года Европа вступила в период шаткого мира. Германия подписала унизительный для себя договор, но, в отличие от истории, что была мне известна ранее, я настоял на другом подходе. Вместо абсолютного разоружения и экономического удушения мы предложили реинтеграцию — на условиях, которые сделали бы Берлин зависимым от Санкт-Петербурга, а не от Парижа и Лондона.

В рейхстаге вспыхнули бурные споры. Некоторые министры полагали, что Россия просто ищет способ расширить своё влияние. Они были правы. Я строил империю не просто как территорию, но как цивилизационную альтернативу западному капитализму и восточному радикализму. Мы предложили Германии экономический союз — не формально, а через систему зависимости: кредиты на восстановление промышленности, помощь в продовольствии и, главное, энергетические ресурсы.

Но был и второй, более тонкий фронт.

Через КСН «Скиф» начал операцию под названием «Тень над Рейном». В её рамках сотни агентов, многие из которых имели опыт будущих конфликтов, внедрялись в профсоюзы, прессе, университеты и культурные общества Германии. Мы не просто хотели контролировать улицы — мы стремились завоевать души.

К зиме в Берлине, Гамбурге и Мюнхене начали открываться так называемые русские дома просвещения — официально культурные центры, но в действительности — форпосты мягкой силы. Их задачей было сформировать симпатии к России у нового поколения немцев.

А в ответ Британия и Франция начали нервничать.

Государь, лондонский кабинет обсуждает создание экономического барьера вокруг Восточной Европы, — сообщил министр торговли.

- Пусть обсуждают. Пока они спорят, мы строим, — ответил я. — Европа либо примет новое равновесие, либо уйдёт в пепел собственной гордыни.

В январе 1919 года ко мне прибыли особые представители из Будапешта и Белграда. Они просили о защите, помощи, признании новой архитектуры власти. И тогда, впервые с момента начала моего пути, я начал формировать контур новой геополитической структуры: Евразийского Союза Империй — под патронажем России.