То-есть, этот мальчишка, каким бы неопытным он ни был, был Наследником Стража Юга. Наиболее доверенным и толковым сиинари, из всех воинов Резиденции.

Такой сиинари не мог забрести в крепость просто так, либо по случайности.

Но уши… уши сиинари не лгут.

Перед ним был свежий труп ребёнка, не понимающего куда он забрёл. Не умеющего владеть клинком. Не пробудивший наследие предков и носивший с собой ту смешную пародию на печать Огня.

Дуарулон совершил ошибку, и понимал это. Он не искал оправдания, они ему были не нужны.

И всё же…

Это дитя… он был странным. Не таким как все остальные сиинари. Было в нём что-то странное. Некий огонь, что не давал ему потерять сознание от боли. Не сдаться под градом ударов Дуарулона, которые он даже не мог заметить.

А последнее усилие?

Уже будучи мёртвым он нашёл в себе силы и желание нанести своему убийце последний удар. Попытаться, по крайней мере.

Это было… необычно, даже для сиинари его крепости.

Необычный огонь ярости, которого он никогда не видел в глазах сородичей.

А ведь он прибыл из Резиденции, которую Дуарулон считал царством едва живых.

И теперь он был мёртв.

Убит его клинком, как и планировалось. Теперь дело осталось за малым. Избавиться от тела и позаботиться чтобы его подчинённые придерживались одной и той же легенды.

Не было никого, и точка. Никто не приходил с севера.

Но… это дитя…

Тряхнув головой комендант Южной Крепости отбросил путы пагубной задумчивости и принял решение.

Закованная в древний металл рука поднялась, направляя раскрытую ладонь на истекающее кровью тело. По металлу прошла волна голубой энергии, заставляя древние символы загореться и перестроить неоформленную энергию Дуарулона в волну исцеляющего заклинания.

Собравшись на ладони, в ярко сияющий комок, трансформированная энергия устремилась в мёртвое тело, впитавшись в сквозную рану.

Под действием исцеляющих плетений плоть дитя принялась сходиться, закрывая смертельную рану. Истечение крови остановилось, а разрубленное сердце вновь забилось.

Залитая кровью грудь вздыбилась, судорожно всасывая в себя воздух.

- Доставь его в палаты исцеления, - бросил комендант своему адъютанту, что простоял всё это время в неприметной нише, - Я хочу что бы он жил.

Закованная в латы фигура бесшумно покинула своё укрытие и подошла к лежащему телу. Коротко кивнула коменданту, хоть тот и повернулся спиной, вернувшись к разглядыванию бескрайней пустыни, и подхватила бессознательное тело.

Коменданту не было нужды проверять исполнение своего приказа, так же как и его адъютант не нуждался в лишнем знаке внимания. Слишком долго они друг друга знали.

Вместо этого старый сиинари обдумывал принятое решение. Верно ли он поступил? Не навлечёт ли он проклятье на себя и своих подчинённых?

Но, более всего прочего, его интересовало это дитя… столь необычное и опасное.

Из своих человеческих воспоминаний я не мог сделать вывод, кем именно я был? Как меня звали? Была ли у меня семья? Или друзья? Чем я зарабатывал на хлеб?

Только общие понятия и ощущения, а порой и натуральные прорехи, включавшие в себя целые года.

Но, среди дырявого решета моих воспоминаний, чёткой, красной линией проходили воспоминания… будильников.

Утренние побудки в детский садик, школу, университет… Побудки в армии, и после неё. Кроме страшного нежелания покидать тёплую, и уютную, кровать мне особенно запомнились способы этой самой побудки.

Если в детстве меня будили мягким голосом и нежными прикосновениями женских рук, которые чётко ассоциировались с теплом матери, что говорило о том что она была, эта самая мать. То, став старше, меня вырывали из объятий Морфея более… варварским способом.

Это были часы, что издавали отвратительный звук, пока ты не отключишь их лично.

Затем меня стал будить телефон, в котором был встроенный будильник, или что-то в этом роде.

В армии же меня подымали голосом, или… кхм… менее приятным и более физическим способом.

Здесь, в Веннисааре, за годы жизни, у меня выработался рефлекс просыпаться под уханье птицы, похожее на уханье совы. Нет, я не ошибся, и не настолько ударился головой, что бы забыть что не видел ни единого животного на протяжении всей своей жизни.

Просто в местных аналогах часов, вместо звона, музыки или тиканья, использовалось пение птиц. Каждому часу соответствовала своя птица.

Что говорило о том что они вообще были, эти птицы. Правда, куда-то потом пропали…

К чему я веду?

К тому что мне было в новинку просыпаться под звуки флейты.

Мой мозг проснулся, хотя всё тело и ощущалось неимоверно тяжёлым. Боли не было, только тянущее чувство в моём лице, переходящее на правую сторону головы. Такое-же чувство было и в левой руке и груди.

Но, это было не первым что осознал мой мозг.

Звуки флейты лились подобно журчанию ручья, завораживая и отвлекая от неприятных ощущений и мыслей. Эти звуки были столь приятны, что желание двигаться, даже просто открыть глаза, замирало в нерешительности.

Эту музыку хотелось слушать и слушать.

Как же было жестоко, что она резко оборвалась. На мгновение у меня мелькнула мысль, что я вновь умер и переродился, а это музыкальное сопровождение было частью перехода между мирами.

Я даже успел подумать о вероятном теле, в котором очнусь на этот раз.

- Твои раны исцелились, дитя, - произнёс женский голос у меня над ухом.

Слабость, что растекалась по моему телу от руки, головы и груди, удержали меня от резких движений. Я не только не дёрнулся от неожиданного голоса, но и не открыл глаза, настолько крепко меня держали цепи слабости.

На мгновение, всего на миг, меня поразила страшная мысль о параличе.

К счастью, она была выбита из моей дурной головушки неожиданным тычком в лоб, чем-то твёрдым.

- Твоё тело полностью работоспособно, не обращай внимание на слабость. Она лишь последствие твоих ран, - вновь заговорил женский голос.

Только тогда я понял насколько он… именно про такие голос говорят «медоточивый». Тембр, интонации и что-то ещё, не улавливаемое моими ушами и не поддающееся анализу моим мозгом. Нечто, что приносит волну приятных ощущений и заставляет замереть в восхищении, желая услышать ещё больше слов незнакомки.

- Вставай дитя, - вновь заговорила незнакомка. В этот раз её голос сопровождался странным звуком, похожим на шуршание, исходившее с противоположной, от говорившей, стороны, - Вставай, и выметайся из моих палат.

Последние слова утратили часть пленительных эффектов, и я всё таки открыл глаза, хоть они и потяжелели на добрый центнер.

Несколько секунд, после того как я всё-таки разлепил веки, перед моим взором было лишь белоснежное марево, лишённое каких-либо деталей или очертаний.

Я успел вспомнить свою теорию о переселении, когда мой взор обрёл чёткость.

Это было не марево, но потолок. Абсолютно белый, почти стерильный. Но, несмотря на свой безжизненный цвет, он создавал странное ощущение… правильности? С полотна потолка светили несколько осветительных кристаллов, чей свет не резал глаза.

Опустив взгляд ниже я увидел и стены, всё того-же странного оттенка белого цвета. Они не несли на себе привычной резьбы и небыли занавешены полотнами картин. Простые белые стены, хоть и не лишённые небольших узоров, выглядящих удивительно уместно.

От разглядывания стен я перешёл к остальному помещению, и первое что бросилось в глаза был… пол.

Он был чёрный. Чернильно-чёрный. Словно вместо камня под ногами было прозрачное стекло иллюминатора космической станции. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять что это не так.

Вдоль узкого помещения, выстроившись двумя рядами, расположились каменные постаменты, достаточно большие чтобы уместить на себе взрослого сиинари. Я занимал такой же постамент, расположившийся у самого входа в помещение.

С противоположного конца импровизированного строя расположился широкий стол, к которому и направлялась женщина-сиинари.