Я заставила себя подняться. Позади распростерлась тень корабля с зияющей раной в боку. В море были только обломки досок. И мы.

Сампан взлетел на очередную волну, пока гребцы яростно разрубали веслами воду, чтобы удержать нас в правильном положении. Скользнув вниз по воде, сампан с глухим стуком во что-то врезался. Я приподнялась на локтях, чтобы разглядеть препятствие.

По корпусу лодки скреб пустой ящик для опиума без крышки. Гребец оттолкнул его веслом. Ящик поднялся на дыбы и, совершив скорбный поклон, нырнул в море, оставив после себя лишь пузыри.

В самый последний момент, прежде чем затонуть, ящик напомнил мне гроб.

Шторм возвращался всякий раз, как я закрывала глаза. Тучи сгущаются над миром. Небеса разверзаются ливнями. Волны смыкаются с грохотом бьющегося стекла. Корабельные палубы кренятся. Ящик с опиум съезжает все ниже и ниже… и падает на моего мужчину.

Я лежу в своей крохотной сухой каюте. За каждую попытку сделать вдох приходится платить острыми приступами кашля, отдающими болью в ребра.

Падаю в черную пустоту. Ченг Ят тянется ко мне, я пытаюсь ухватить его руку, но тьма и его затягивает в воронку.

В горячечных снах я прыгаю за ним и, ударяясь головой о пол, обзавожусь новыми ссадинами, напоминающими о пережитом позоре.

Если бы не моя глупая жадность, не было бы никаких ящиков с опиумом. Я погубила собственного мужа и в наказание за это тяжкое преступление море отказалось возвращать мне его тело. Ко мне вернулся лишь дух мужа, и то в бесконечных штормовых кошмарах, накрывающих меня во время сна.

Сколько я уже болтаюсь между жизнью и смертью? Несколько дней? Месяц? Взгляд натыкается на аккуратно сложенные белые одежды, и я вспоминаю. Сегодня третья неделя со дня смерти Ченг Ята. И мне надо встать и одеться для Церемонии.

Я приподнялась на локте, скрипя зубами от боли в спине. Руку тут же пронзили жгучие разряды, что отвлекло от мучительного зуда под повязкой, где словно кишели ядовитые скорпионы. Дожидаясь, пока боль утихнет, я повернулась к алтарю Тхин Хау, который возвела для мужа: полая статуя ничего для меня не значила, а драгоценная древесина и самоцветы теперь скрывались под траурной голубой вуалью.

В итоге желание мужа сбылось: его ничто не связывало с новым большим кораблем и моими пустыми притязаниями. Ченг Ят провел здесь всего одну ночь. На дощатом полу каюты не было ни отпечатка его сапог, ни царапины от его клинка. Ни единый шепот его духа не проник сквозь эти стены.

Мне удалось сесть, и я стала ждать, пока боль снова не утихнет.

Да, желание Ченг Ята сбылось, но каким страшным образом. Сбылось и мое желание: теперь я была свободна.

В конце концов, каким мужем он был для меня? Взял меня силой, втянув в мир войны и насилия. Он был вспыльчив, и даже его слова и ласки могли жалить. Но он ценил мою силу духа, уважал меня, стал для меня партнером, о котором женщина может только мечтать. А какой женой для него была я? Холодной, отстраненной интриганкой. Да, я ублажала его физически и родила ему двух сыновей. А еще верила в него и подарила успех, который без меня был бы ему недоступен. У души Ченг Ята было много граней, и я принимала их все.

Но сейчас все это не имело значения. Я стала свободной. Мы оба обрели свободу. Он — парить в небесах, а я — пожинать плоды своей неожиданной независимости.

Кто-то постучал в дверь: должно быть, пожаловали монахи, чтобы сопроводить меня. Я натянула поверх своей одежды плотные белые штаны, но боль в руках не позволила надеть куртку такого же траурного цвета. Придется попросить пришедших о помощи.

За дверью вместо монахов оказался один из моряков с женой. Оба стояли на коленях и низко кланялись. Я узнала одного из капитанов By Сэк-йи. Мужчина принялся бормотать соболезнования, которых я не стала слушать. Его слова ничем не отличались от множества других, которые изливались на меня вот уже который день.

— Да будут нескончаемы дни вдовы Ченг, — произнесла женщина.

Я кивнула в знак благодарности и протянула каждому из них по конверту цвета белого золота, в каждом из которых лежала медная монета.

Вдова Ченг.

Это имя равнялось приговору. Вдовам не было места в морском мире. В лучшем случае ими безжалостно помыкали, а в худшем — забывали о них, как в случае А-и, и вспоминали разве что в тот момент, когда надо было почистить мужскую обувь. Ни мои усилия по организации Конфедерации, ни строительство нового судна не могли перевесить эту традицию. Мне оставалось носить звание жены командующего лишь до заключительной церемонии, которая пройдет на шестой неделе со дня смерти Ченг Ята, когда его душа вознесется на небо. После я буду стоить не больше горсти вчерашнего риса.

Я вытерла глаза чистым белым рукавом. Чью жизнь я сейчас оплакивала: ушедшего мужа или свою?

— А-ма?

Я снова вытерла лицо и заставила себя улыбнуться: у двери, вытянувшись в новой куртке и брюках из синего шелка, стоял Йинг-сэк. Склонив голову, он пытался унять дрожь губ. Объятия сейчас могли потревожить мою раненую руку и ребра и посрамить попытку сына выглядеть по-мужски. Позади него стояла няня, A-Пин, держа малыша Хунг-сэка в перевязи за спиной. Мои мальчики, мои бедные мальчики, которым нет больше места в сердце матери, потому что оно выжжено горем.

— Ты очень красивый, — сказала я старшему сыну. — Отец будет гордиться тобой, когда увидит тебя на пути к небесам.

Йинг-сэк выгнул бровь, что тут же сделало его похожим на отца.

— Я теперь новый капитан?

— Ах, мой мальчик. Еще нет.

— Почему? — Он отпрянул и обхватил няню за колени.

Что же мне ему сказать? Что сказать, чтобы ребенок понял?

В сампане по пути на берег я протянула мальчику несколько конвертов траурного цвета белого золота, напомнив, что их надо раздать плакальщикам.

— Так взрослые мужчины почитают своих отцов.

Похоронную церемонию устроили на пляже, недалеко от деревни. По моему распоряжению высокую бамбуковую шпалеру украсили парусиной и разноцветными знаменами флотов Конфедерации. Чем ближе мы подходили, тем громче звучал церемониальный речитатив, и в какой-то момент я уже ничего другого не слышала. Я набросила на Йинг-сэка траурную накидку, поправила собственный капюшон и пошла с сыном вдоль побережья по песку, перемешанному с галькой. На настиле уже собрались плакальщики и монахи. By Сэк-йи стоял рядом с генералом Поу. На подходе к главному настилу Куок Поу-тай почтил меня соответствующим случаю траурным поклоном. Вот только человека, которого я хотела увидеть больше всех, здесь почему-то не оказалось. Прошел двадцать один день, но о Чёнг Поу-чяе не было никаких вестей. Он бы не осмелился пропускать такую важную церемонию, ведь это стало бы вопиющим неуважением ко мне. Но, что еще хуже, я чувствовала себя брошенной человеком, с которым делила Ченг Ята.

А дальше хлынула волна молящихся монахов и монахинь, бритых затылков и серых халатов. Раненая рука так зудела, что мне хотелось зубами сорвать с нее повязку, а спина грозилась рассыпаться на осколки. Все время, пока тянулась нескончаемая церемония, я старалась не показывать, как мне плохо, разрываясь между желанием почтить память мужа и раздражением от бесконечных повторений ритуалов. Вряд ли они каким-то образом могли повлиять на загробную жизнь Ченг Ята.

Наконец мне было позволено сдвинуться с места, и я возглавила шествие плакальщиков вокруг гроба — символического пустого ящика, поскольку само тело разделило участь почти всего экипажа и сгинуло в море. Потом снова начались коленопреклонения, жертвоприношения, благовония и новые молитвы. Я была на грани обморока и могла думать только о еде. Но прежде чем поесть самой, я должна была накормить рисом и напоить вином бумажную ростовую куклу, изображающую моего мужа. Вокруг нее расставили предназначенные для Ченг Ята блюда с курицей, фруктами и сластями, от вида которых в желудке у меня урчало. Если до завтрашнего дня яства останутся нетронутыми, это укажет, что дух моего мужа уже отбыл и благополучно устроился в новой загробной жизни.