Здоровяк сморщился, колени у него подогнулись, сабля выпала из рук.

Внезапно я оказалась на спине, осколки царапали мне затылок, а мой противник сжал мне горло. Я отчетливо чувствовала вонючее дыхание, видела сломанные желтые зубы, искривленный после прошлых драк нос… Больше всего пугали его глаза: красные, круглые и холодные, будто рыбьи.

Сабля должна валяться где-то поблизости. Я принялась шарить вокруг себя. Если только я найду оружие раньше, чем лунтн…

Но ему сабля не требовалась. Он потянулся к поясу, и у меня перед лицом блеснул кинжал.

Ну все, я умру. Если не прямо сейчас, то по приказу деревенского старосты или магистрата.

— Я не одна из них, — выдохнула я, но патрульный не обратил внимания. Кинжал начал описывать дугу вниз.

Я пошарила с другой стороны. Через просветы среди порохового дыма мне было видно, как пиратов гонят на патрульный корабль.

— Я просто…

Острие кинжала укололо меня в подбородок, здоровяк просунул руку мне под плечи и поднял, как тюк, намереваясь унести прочь.

«Солдаты будут насиловать тебя по очереди. Пастух станет спать с тобой, когда ему надоедят козы!» — вспомнилось мне.

Моя ладонь лихорадочно скользила по палубе. Пусто.

— Я просто…

И тут большой палец наткнулся на острый металл. Пунти понял, что происходит, и, отпустив мою шею, потянулся за абордажной саблей, но было слишком поздно. Мои пальцы сомкнулись на рукоятке, и во венам потекли все гадости, которые пунти мне когда-либо делали, все обидные слова, которые они произносили в мой адрес, их мысли обо мне, а еще все те ужасы, которые они творили сейчас с мужчинами и женщинами, моими соседями по этому треклятому кораблю. Абордажная сабля словно по собственной воле взметнулась в воздух.

— Я просто шлюха-танка, ты, подонок!

Патрульный со стоном повалился на палубу: острие сабли вошло ему в плечо. Я провернула лезвие в ране, потом вытащила окровавленную сталь и побежала.

Я даже не потрудилась подумать, куда бегу, и не понимала, где я. Не слышала звуков, не ощущала жара и крена корабля, а словно мчалась в одиночестве через безмолвный театр, где по обе стороны от меня сражались фигуры-марионетки. На мгновение мне показалось, что я уже умерла и падаю в чистилище.

Знакомый голос вернул меня в мир: Ястреб выкрикнул мое имя — или, вернее, прохрипел сквозь кровоточащее горло. Его грудь и живот покрывали множественные раны, некоторые такие глубокие, что торчали кости. Пунти тащил моего товарища за ноги к противоположному борту от того, где ждала патрульная джонка. Он собирался бросить поверженного Ястреба в море.

Как мне рассказывали позже, я налетела на пунти с диким воплем хищной птицы. Тот упал навзничь, ударившись головой о якорную лебедку. Горячая кровь залила мне руку, и только потом я поняла, что вонзила противнику абордажную саблю в живот. Я схватилась за рукоять обеими руками и рванула вверх, чувствуя сопротивление плоти. Лезвие аккуратно скользнуло между ребер и застряло. Пунти дернулся, после чего испустил дух.

Ястреб корчился на палубе, каждый болезненный вдох тревожил раны у него на груди. Над одним коленом пузырилась кровь. Я попыталась остановить ее рукой и рукавом, но тут вспомнила о шелковом платке от Чёнг Поу-чяя. Я закрепила жгут как раз в тот момент, когда сознание начало ускользать.

Моя рука нашла лодыжку Ястреба; ее тепло, подергивающиеся мышцы, упрямый пульс и грубый, но очень живой кашель успокоили меня.

Сквозь полуприкрытые веки фигура Ченг Ята показалась мне размытой. Он сыпал проклятиями, которые перемешивались с предметами, которые он скидывал на пол.

— Они забрали мою печать! Эти животные забрали мою печать!

Налетчики открыли и разворошили сундук, его содержимое было свалено вокруг. Ченг Ят снова выругался и отшвырнул что-то в сторону.

Я не могла понять, утро сейчас или вечер, прошел один день или несколько; не помнила, как вернулась в каюту и сколько пролежала тут, я лишь знала, что ноги и плечи у меня горят, голова раскалывается, а глаза больно открывать.

Что-то разбилось о стену.

— Какого черта им потребовалась моя императорская печать?!

Должно быть, капитан имел в виду ту штуку в желтой шелковой шкатулке, хотя я ни разу не видела, чтобы он даже взглянул на нее.

Я попыталась перевернуться на бок, но рука заболела. Попробовала заговорить, но горло было забито слизью. Я откашлялась и снова попыталась подать голос.

— Их нет?

Я-то имела в виду пунти, но Ченг Ят, наверное, решил, что речь идет о шкатулке и печати, и это вызвало новый приступ ярости. Он кинул что-то в стену рядом со мной.

— Вот! Оставили твои уродские красные тапки, которые ты и не носишь!

Я крепко зажмурилась, но слезы не остановились. Теперь сна не было ни в одном глазу, хотя я мечтала забыться. Минувшие события проигрывались передо мной, словно на сцене. Вот лезвие мелькает в воздухе, кромсая мясо, пока не застревает в грудине противника. Его последний вздох — я видела его снова и снова — словно агония выброшенной на берег рыбы: голова свесилась набок, широко раскрытые глаза смотрят вниз, в ад, и только я виновата в ужасной смерти пунти.

Неужели это было на самом деле? Я не сплю? У меня не получалось отделить сны от воспоминаний

Влажная тряпка коснулась лба. жидкость потекла по косу. Я позволила миру пробиться ко мне Ченг Ят стоял подле меня на коленях, глядя с необычайной нежностью Он еще paз окунул тряпку в миску и вытер мне щеки. Жидкость пахла чаем.

— Он жив. Серьезно ранен, но ты его спасла..

Но я же видела, как этот негодяй пунти… Я не сразу поняла, что капитан говорит о Ястребе. Значит, я еще и спасла кого-то.

Я задержала дыхание, чтобы подольше не задавать страшный вопрос, потом сглотнула и произнесла:

— Я правда убила человека?

— Вся команда только о тебе и судачит. Те, кто стал свидетелями случившегося, говорят, что никогда не видели такой женской ярости.

— Ответь мне. Я убила человека?

Ченг Ят посмотрел на меня по-отечески и вытер мне губы и подбородок. На тряпке осталось красное пятно.

Наконец он пожал плечами.

— Многие из нас убивали.

Я свернулась калачиком у стены, слушая, как он складывает вещи обратно в сундук, затем открывает кувшин с вином и напивается перед сном.

Неужели жизнь человека ничего не значит? Этот человек был пунти, змеей, пытавшейся убить моего друга. Мне не было жаль врага, но от холода в душе сжался желудок, желчь подкатила к горлу, и я не смогла дышать, когда попыталась сглотнуть. Обратного пути нет. Из всех поступков, что я успела совершить в этой жизни, последний был необратимым, неизлечимым. Его яд навеки пропитал мою душу. Ченг Ят узнал это чувство и своим небрежным отношением признал: внутри меня что-то изменилось.

Я стала убийцей. Стала пираткой. Теперь я одна из них.

Проснулась я оттого, что сквозь окошко брызгал мелкий дождь. Уже рассветало. Ченг Ят сидел на корточках перед поврежденным алтарем.

Жестокий и свирепый боец, так беспокоящийся о своем лице, которого так заботило уважение, молился о медной печати громче, чем о погибших товарищах и кораблях. Боги, молитвы, ружья и петухи не помогли ему. Так что он разбирался сам, как мог… Ченг Ят ни был ни хорошим, ни злым: он просто не стал тем, кем мог бы.

А я стала той, кем могла бы? У меня всегда была цена, но по-настоящему меня никто не ценил. Я принадлежала определенному месту лишь потому, что меня туда продали. Полжизни я мечтала о побеге. Может, пришло время наконец самой отвечать за себя.

Стать одной из них.

Должно быть, я охнула, когда села. Ченг Ят перестал петь молитву и повернулся.

— Хочу свадьбу, — заявила я.

Он кивнул и снова затянул молитву.

Я была прикована к постели в течение нескольких дней, меня мучила лихорадка, а руку закрывала плотная повязка от плеча до локтя. Какую бы еду ни приносила A-и, тело отвергало все, кроме жидкой каши. То же самое я могла сказать о просачивающихся новостях насчет последствий атаки патрульных из Тинпака.