— У нас тоже были витиеватые титулы и прозвища, — призналась я с легкой улыбкой.

Жена Чхата моргнула, все еще смущаясь.

— На последней цветочной лодке мне велели называть себя Драгоценной Шпилькой.

Моя собеседница закусила губу. Я видела, что ее распирает от смеха.

— Впрочем, это лучше прозвища, которое мне дали поначалу на предыдущей лодке. Готова услышать? Пурпурная Кукушка!

Ее смех взорвался мне в лицо, пока я вспоминала другие прозвища за эти годы: Черный Нефрит. Смеющийся Цветок Сливы и мое любимое — Ароматный Персик.

— Ой, я тоже хочу псевдоним для цветочной лодки. Придумай и мне, а?

— Ну, не знаю. Если я выберу тебе имя девушки легкого поведения, это значит, что ты работаешь на меня, и тогда тебе придется…

— Он и так часто называет меня шлюхой.

Теперь уже я не могла перестать смеяться, даже головой ударилась о лебедку.

— М-м-м, дай подумать… такая молодая и хорошенькая… о, еще и новенькая, так что наверняка девственница. Ты будешь Милой Тучкой[46].

— Мне нравится Пурпурная Кукушка. Имя ведь не занято, да? Кукушка! Кукушка!

— Отлично. Добро пожаловать на борт, Пурпурная Кукушка.

— Спасибо, Драгоценная Шпилька.

Я покачала головой:

— Новая лодка, новое имя, новая плева. Лучше я буду Милой Тучкой. А теперь ложись и приступай к работе!

Мы рухнули на ненадежные доски, выкрикивая имена Друг дружки и отгоняя насекомых, как будто они тоже являлись частью шутки. Наконец легким стало не хватать воздуха, и я больше не могла смеяться. И тут женщина, которая прежде так пугала меня, потянулась к моей руке.

— Пожалуйста, называй меня старшей сестрицей, — попросила она.

В моем сердце распахнулась дверца, и оттуда хлынули слова, истории, которые я никогда никому не рассказывала, но которые грызли меня изнутри: предательство отца, безвкусный мир цветочных лодок, напыщенные и жестокие клиенты, безжалостные хозяйки борделя. Я выплевывала девичьи мечты, как горькие семена гнилого плода. Моя новоиспеченная старшая сестра засыпала меня вопросами и смахивала слезы. Наши пальцы сплелись, и мы говорили до середины ночи. Мое тело начало таять от усталости… или это была радость?

Наконец она ушла, чтобы воспользоваться туалетом, и не вернулась.

Ее голос пронзил тьму:

— Ах ты, ублюдочное отродье чумной жабы!

Свет лился из открытой двери каюты. Жена Чхата шла по трапу за шатающимся мужем и Чхан Тхим-поу. Перекинув одну ногу через планшир в ожидающий его сампан, Чхан Тхим-поу на прощание обнял Ченг Чхата за плечи. Они явно обо всем договорились.

— Ах ты, козел! Мы никуда не поплывем! — Моя невестка сплюнула в сампан, а затем набросилась на мужа: — Ты паршивый кот! Твои обещания — как моча в чайнике! Слышишь, Чхан Тхим-поу? Что бы ни обещал тебе мой муженек, он просто помочился тебе в чай!

By Сэк-йи так напился, что едва мог доковылять до противоположного планшира.

— Я откланяюсь, прежде чем мне плеснут из этого чайника, — пробормотал он и скорее перекатился в свою лодку через борт, чем залез в нее.

В дверном проеме появилась высокая тень Ченг Ята.

Я поняла, что хочу этого — быть важной персоной, женой адмирала. Нет, даже не так. Я хотела завершить начатое, хотя и не догадывалась, что начала новую страницу своей жизни, покинув цветочные лодки, а в итоге став женой Ченг Ята. Я хотела убежать от той, кем была раньше, и превратиться в кого-то совершенно другого, пусть даже придется оставить позади эту проклятую страну. Я приняла бы новую личность — не воображаемую, как Милая Тучка, а новую себя внутри и снаружи, протеже императора. Я исследовала бы новые места, пробовала новые блюда, говорила и думала на новом языке. Всего этого можно было достичь, просто сказав «да» в ответ на предложение Чхан Тхим-поу. Такие мысли роились у меня в мозгу, хотя у меня не хватало духу признаться в этом моей названной старшей сестре. Но когда-нибудь я это сделаю. И она меня поймет.

Пока мы плыли на сампане обратно к нашему кораблю, Ченг Ят навалился на меня, как обмякший кальмар, и я не осмелилась спросить, принимал ли он участие в решении вопроса, или же его двоюродный брат принял решение за них обоих.

— Какое звание тебе предложили? — спросила я.

Его голова безвольно перекатилась по моей шее.

Я помогла ему подняться на борт нашей джонки и дойти до каюты, где я уложила его прямо в одежде на циновке. Я смертельно устала, но понимала, что не засну. Я накинула на плечи одеяло и поднялась на палубу, где прислонилась к поручню и смотрела, как загораются и тухнут звезды в поле моего зрения.

— Небо смилостивилось надо мной, — прошептала я, — и у меня появилась подруга.

Я скучала по ней с той самой минуты, как мы отплыли из Тунгхоя.

Гадание утверждало, что следующее утро великолепно подходит для начала плавания, поэтому, несмотря на сильный туман, вместо того чтобы ждать еще восемь дней, когда духи в очередной раз будут благоволить поднятию парусов, наши флотилии двинулись на запад.

Дымка тянулась вдоль всего побережья Лойтяу, краткие проблески виднелись только в районе мангровых болот и маленьких поселений, которые попадались все реже по мере нашего продвижения на юг. Эскадра Ченг Чхата шла впереди, наша — посередине, а флотилия By Сэк-йи защищала нас с тыла. Чхан Тхим-поу уплыл на север, чтобы еще кого-то завербовать, а Тунгхой Пат остался дома. Очень редко я мельком видела корабль, на борту которого плыла моя новая подруга. Как бы далеко ни был Аннам, я ужасно хотела добраться туда побыстрее. A-и шила тапочки рядом с резервуаром для питьевой воды. — Кажется, туман никогда не рассеется, — проворчала она. — Смотреть не на что, делать нечего. Готова поклясться, тебе сейчас даже тапочки понравится шить. — Она отодвинула в сторону сумку, освобождая место для меня.

А почему бы и нет? Я еще не успела толком устроиться, как A-и уже положила мне на колени целую гору обрезков циновки, ткань и длинную иглу, которая могла бы служить боевым оружием.

— С каблуком сложнее всею, так что лучше начать с него, — посоветовала она.

Старуха что-то бормотала себе пол нос, а я в основном взвизгивала: должно быть, палец я продырявила куда больше раз, чем ткань. Но какими бы уродливыми ни получались у меня швы, по крайней мере, они держались.

— Очень весело! — заявила я.

— Ты лжешь еще хуже, чем шьешь. Ха! На, попробуй! — Старуха показала, как пользоваться иностранным наперстком. По крайней мере, я пролила меньше крови, пока работала над подъемом стопы.

— Итак… У Ченг Ята когда-то была другая жена, верно?

— Ай-я! Так вот что у тебя на уме. А я-то почти поверила, что тебе захотелось шить. Почти.

— Нет. Да. Ой! — Наперсток соскочил, и игла вонзилась мне в палец.

— Ты спросила его?

Я кивнула, засунув палец в рот.

— Он сказал, что это все пустая болтовня. Мол, прошлое прошло, он не хочет растрачивать дыхание на вчерашний день.

— Ха! Это в его духе. Когда другие галдят, как гуси, о старом набеге или сражении, он ни слова не вставит.

Старуха была права. После того рассказа о юности Ят никогда сам не упоминал о своем прошлом. Мне казалось, он просто упрямится.

— Что ты можешь рассказать мне о ней?

— Эта заготовка у тебя в руках скорее похожа на растерзанного цыпленка, чем на тапочек. Больше мне тебе сказать нечего. — A-и завязала узелок и улыбнулась: — Может, тебе следует поучиться у своего мужа. Плыть вспять не получится, так зачем беспокоиться о волнах за спиной?

Я поняла, что мы доплыли до суши, когда как-то раз присела в уборной, спустив штаны. Тысячи петард взорвались в каждом углу нашей палубы и на каждом корабле в пределах слышимости. Когда я оправилась от шока, то поняла, что матросы отпугивали злых духов перед входом в новые воды.

Когда шум стих, я услышала, как кто-то рядом смеется, но не узнала голос.