— Я купила мандаринов.

После этих мандаринов мне долгое время не доставалось никаких фруктов. Да и вообще толком никакой еды. Боли в сочетании с постоянным голодом — от этих мук тело почти разрывалось, хотя внутри было пусто. Я в нетерпении ждала, когда все это закончится.

Однажды утром Сю-тин принесла лишь жалкий пучок увядшей зелени.

— Рыбы сегодня нет.

Я ударила ее, так что овощи рассыпались по грязному полу.

— Хочу мяса! Найди мне мяса!

Девочка выбежала за дверь в слезах, оставив меня снова наедине с моим ребенком и моим потным, грязным телом.

Я испытывала недостаток не только в еде, но и в общении. Все были голодны и измучены, никому не хотелось идти по удушающей жаре к сумасшедшей и вспыльчивой беременной женщине. Я могла бы с тем же успехом поселиться на луне, все равно Ченг Ят меня не навещал. Мне отчаянно хотелось с ним встретиться, хотя бы для того, чтобы поговорить о блокаде.

Она продолжалась слишком долго. Сколько военных кораблей взяли нас в кольцо? По слухам, от пятидесяти до ста пятидесяти хорошо вооруженных боевых джонок блокировали пути на север и юг. Конечно, у нас были суда и команды, чтобы противостоять противникам. Но единственный план состоял в том, чтобы выжидать до тех пор, пока их командир, скучая по домашнему уюту и наложницам, не решит, что добился своего, и не доложит новому генерал-губернатору о победе над бандитами, а тот, в свою очередь, отрапортует в столицу о первом достижении на посту.

Разница в том, что у нас не было командира. Мы представляли собой не боевую силу, а лишь три шайки воров, загнанные в ловушку, как крысы в клетку, и никто не мог нас вывести. Тунгхой Пат считал себя главным просто потому, что это была его база. У By Сэк-йи имелось самое большое количество кораблей, а Ченг Ят считался наследником древнейшей и самой опасной пиратской династии в регионе. Мелочная ревность не позволяла ни одному из них взять на себя роль лидера и не оставляла места для смелых действий. Все устали ждать окончания блокады, а я устала ждать, пока наши мужчины о чем-то договорятся.

Это были не просто праздные мысли, порожденные скукой. Меня преследовали кошмары. В то самое утро я с трудом вырвалась из сна о тлеющем городе, почерневших головах на столбах, шепчущихся призраках, бродящих по набережной.

Даже при одной только мысли о той картине меня так затрясло, что миска с водой выскользнула из рук и разбилась. С трудом переводя дыхание, я прислонилась к стене, помассировала икры, чтобы избавиться от судорог, и снова подумала о Ченг Яте. Я больше не винила мужа в своем состоянии и не сердилась за странный способ выражать заботу и суеверия. Он не знал другой жизни. Никто больше не принимал решений за него. Может быть, это последняя возможностью перехватить бразды правления, которые когда-то были у его покойного брата. Муж нуждался в моей поддержке, а то и ждал, что я стану его подстрекать. Иначе мои кошмары сбудутся. Надо найти его, несмотря на адскую жару и мое состояние. Я с трудом всунула в тапочки опухшие ноги и вышла за дверь, а затем поспешила обратно, чтобы прихватить кошелек: мне понадобятся деньги, чтобы нанять сампан, который отвезет меня на джонку.

Когда я добралась до торговой улочки, лицо у меня горело под беспощадным солнцем, а легкие так сжались, что не могли втянуть достаточно воздуха. Улица была пустынна, даже собаки не лежали в тени; возможно, их попросту съели. Я с трудом преодолела три квартала: каждый шаг давался с трудом, спина ныла, как ветка, которая вот-вот сломается. Темный двор храма через дорогу манил прохладой. Я нырнула под навес, уворачиваясь от пепла сгорающих благовоний. Монах в черном одеянии дремал, положив голову на стол рядом с чашей для подношений.

Несколько свечей и масляная лампадка отбрасывали тени на зал для богослужений, придавая драматичности возвышающемуся краснолицему идолу Куан Тая. Я зажгла несколько ароматических палочек и расставила их вдоль алтаря, а потом наконец опустилась на стул и принялась обмахивать лицо веером.

Воздух был на вкус как сажа, iarro сухой и прохладный Когда глаза привыкли к полумраку, я заметила в пределах досягаемости бамбуковую чашу, наполненную гадальными бирками. В последний раз я забавлялась такими вещицами много лет назад, когда мы с другими обитательницами цветочной лодки отправились на дневную прогулку. Мы всегда высмеивали подобные суеверия, но в глубине души относились к ним серьезно, отчаянно надеясь, что чудо поможет нам найти выход. Я потянулась к чаше, взяла ее, потом поставила на место, снова подняла и загремела ею. Монах захрапел, откашливаясь во сне.

Мне было неловко играть в игры с духами, но не успела я опомниться, как встала на колени и принялась трясти чашу, пока несколько бирок не оказались наверху, а одна и вовсе вывалилась. Дощечка была старой и изношенной, и различить номер не получалось. Я чуть было не запихнула ее обратно, но потом напомнила себе, что это просто шутка, отряхнула колени и отнесла чашу в помещение, где находился монах.

Служитель проснулся и следил за мной взглядом. Я положила бирку перед ним. Он постучал по краю чаши для подношений. Я открыла кошелек и выудила две монеты, а затем села на шаткий трехногий табурет лицом к нему. Он взглянул на номер на дощечке, бросил на стол пару игральных костей в форме лодок, затем порылся в коробке с бумажными предсказаниями. Я уже жалела о своем порыве. Случайная бирка, брошенная кость, мятая бумажонка: так общаются с нами боги?

Голова монаха покачивалась из стороны в сторону, пока он изучал предсказание.

— Отлично. — Он зачитал: — Сквозь суровые зимние ветры веселье за воротами порождает зависть, но предвестники весны сулят перемены в делах, а проницательность приносит обновление.

— И что это значит?

— Терпение, пожалуйста. — Он откашлялся и продолжил чтение: — Посреди хаоса не упускай возможность, и хотя вихрь сулит риск, мудрость и гармония восторжествуют.

— Не понимаю…

— Прочитать еще раз?

— Да нет, я и первый раз слышала. Что-то про хаос и возможности… — Меня пронзила боль, и я поерзала на табурете. — Мой муж — бандит. Я сама порождаю хаос и хватаюсь разве что за деньги. Как мне практиковать мудрость?

— А я откуда знаю. Это всего лишь предсказание.

— Я надеялась на более практичный совет. Может, вы еще мне что-нибудь растолкуете. — Я бросила очередную пару монет в чашу для подношений.

Монах сердито втянул воздух.

— Госпожа, вы намочили пол!

Лужа растеклась под табуретом. Остаток пути до набережной я ковыляла, скрутив халат под животом, чтобы поддержать плод. Только бы ребенок не выпал!

Солнечный свет ослепил меня. Камешки вонзались в подошвы тапочек. Последний поворот, и вот уже передо мной простирается гавань.

Пустая.

Все корабли уплыли.

После этого я помню только боль и громкие голоса.

Словно солнце, которое раскаляет все вокруг добела, боль ослепила меня и выключила остальные чувства: ни звуков, ни тепла, ни зрительных образов, только забытье. Должно быть, я ненадолго потеряла сознание, а через мгновение тело словно скрутили чьи-то огромные лапищи: дышать было больно, внизу все онемело.

Я лежала на циновке в невзрачном домишке, пока кто-то обтирал мне ноги мокрыми тряпками. Мне казалось, что со мной говорят, но звуки не складывались в слова: просто шум, крик, в котором я не могла ничего разобрать.

Я посмотрела в сторону, и там сидела А-и с каким-то свертком в руках и улыбалась, в то время как другая женщина обтирала завернутый предмет тряпкой.

Поначалу я не поняла, что там такое. Затем высунулась крошечная рука. Ребенок! Ручка двигалась.

Мы оба справились.

Крик младенца привел меня в чувство. Я попыталась что-то сказать.

— Мальчик! Мальчик! Мальчик! Ты что, не слышала?

Наверное, они звали слугу. Разве ребенок, переживший столько боли, мог быть не девочкой?!