Муж, пошатываясь, убрался восвояси, и я так и не поняла, услышал ли он меня.
Однажды я осталась дома одна, наглухо заперев дверь, чтобы спастись от агрессивных мух. Раздался стук, и на пороге появилась жена Тунгхой Пата. Я открыла окно не столько для света, сколько для того, чтобы проветрить комнату ради моей гостьи.
Мне никогда не нравилась жена Тунгхой Пата: она считала себя аристократкой благодаря положению жены главы местных преступников. Она оделась так, словно желала напомнить мне об этом, выбрав узорчатое шелковое платье, слишком официальное для подобного визита. Седые волосы были собраны в пучок и закреплены гребнем цвета слоновой кости, а лицо казалось таким бледным, словно она только что вышла из пещеры.
— Я кое-что для тебя принесла, — заявила она, ставя на стол красную картонную коробку и поднимая крышку. Два отделения были наполнены арбузными семечкам и орехами. — Сейчас трудно найти, пока они там… — Она дернула плечами в сторону гавани и военно-морских блокад за ней. — Но я хорошо помню, чего хочется будущей матери.
В знак благодарности я предложила ей стул, а сам села на край кровати. Орехи, судя по вкусу, были не особо свежими, но хрустящие семечки показались райским наслаждением.
Жена Тунгхой Пата улыбнулась:
— Должно быть, у тебя ощущение, что ты вернулась домой.
— Честно говоря, я так быстро никакое место не называю домом.
— Не глупи. Вы же здесь поженились. Этого достаточно. Я чувствую себя почти как твоя мать.
Какая еще мать! Впервые на моей памяти мы с ней остались наедине. У меня росло подозрение, что ее визит вызван не столько материнской заботой, сколько желанием установить, кто будет матриархом среди пиратов после кончины жены Ченг Чхата.
— Дорогая, ты выглядишь измученной, — сказала она. — Приляг, ни к чему церемонии.
Ее участие не вязалось с холодностью голоса. Тем не менее у меня болело под ребрами, и даже в положении сидя спина напрягалась. Я устроилась полулежа, облокотившись на кучу подушек.
— Иногда я проклинаю Ченг Ята за то, что он сделал со мной.
У жены Пата был хриплый смех.
— Я знаю, о чем ты. Поверь, как только ты возьмешь сына на руки, то забудешь обо всей боли.
— Я не уверена, что это сын.
— Конечно, мы все на это надеемся.
Я сделала глоток воды, у нее был землистый привкус.
— Мальчик, девочка, обезьяна или поросенок, мне все равно.
— Не смей говорить такие глупости. Мальчик или девочка, в любом случае тебе понравится.
— Разве недостаточно просто подарить мужу ребенка?
Или мне тоже полагается радоваться? — Это был вопрос, который я постоянно задавала себе, и теперь дала жене Пата тот же ответ, что и себе: — Я буду рада, когда он наконец вылезет из меня, чтобы я могла вернуться к корабельным делам.
— Милая! — Жена Пата подошла и взяла меня за руку. — Ты ведь наверняка шутишь. Не женское это дело. Может, когда станешь старше…
— Хочешь сказать, ты никак не участвуешь в делах мужа?
Жена Пата убрала руку и посмотрела на стену, словно скрывала какие-то секреты.
— Я поддерживаю мужа. Этого достаточно. Пока ты молода, хватит и работы матерью.
— Уж прости, но я не просила о такой работе. Я и не собиралась становиться матерью. А ты? Но мужчинам нужны сыновья.
— Возможно, я более старомодна, чем ты, милая, но об этом не думают, когда нет выбора… — Ее губы приоткрылись, но она сдержала слова, которые хотела бы произнести дальше, хотя ее мысли явственно читались: «…Если только ты не шлюха, которая принимает горькие травяные снадобья». Она улыбнулась и пожала плечами, как будто вовсе не имела в виду ничего подобного. — Да, это ответственность. Но любовь к своему малышу застигает врасплох. Скоро сама узнаешь.
— Ага, как у моего папаши. Так любил меня, что продал за лодку.
— Милая, ты путаешь…
— Нет, ничего я не путаю. Я все понимаю. — Я погладила выпуклый живот. — Эй, слышишь? Удиви меня. А не то я тебя продам!
Лицо гостьи скривилось, словно от боли. Чего она ожидала, ворвавшись и отчитав меня? Если судить по ее словам, любовь сродни болезни. Моя мать определенно любила маленького нерожденного мальчика, который в конце концов убил ее. Когда жена Ченг Чхата потеряла своих любимых сыновей, то стала блуждающим призраком. Материнская любовь — смертельный недуг.
Жена Пата снова наполнила наши чашки водой из кувшина и протянула мне одну.
— Пей. Думаю, жара сводит тебя с ума, — сказала она. — Может, я и кажусь тебе иссохшей старухой, но, по крайней мере, я познала любовь мужчины и любовь ребенка.
— Что ж, поздравляю!
— Извини, что явилась сюда и побеспокоила. Беременность странным образом влияет на голову, так что прощу твою грубость. Но тебе повезло: у тебя хороший муж и скоро родится ребенок.
— Я согласна, Ченг Ят хороший человек. Добрый, с уважением ко мне относится и защищает. Да, можно сказать, что мне повезло в этом смысле. Ну а все остальное уже сказки.
— О, я тебя умоляю, милая… Давай сменим тему. — Она предложила мне горсть семечек, но я отказалась.
— Ну нет, ты сама заговорила о любви. Может, ты старше меня и мудрее, так научи. Я-то любовь видела только в уличных операх. Это фальшивка, скрытая под гримом. Поэты строчат словеса про любовь, чтобы манипулировать нашим сердцем. На цветочных лодках я давно научилась подделывать любовь. И точно солгала бы, сказав, что люблю это существо у меня в утробе.
Глаза гостьи превратились в щелочки. Она захлопнула крышку коробочки и встала, собираясь уйти.
— Тебе очень и очень грустно, — изрекла жена Пата напоследок. — Но мне тебя не жаль.
— Спасибо. Я не хочу жалости. Я хочу пить. Не передашь мне вон ту чашку перед уходом?
Визит жены Пата обеспокоил меня, вернее, меня взволновали мои же слова. Несмотря на все каирн ju и непредсказуемость Ченг Ята, я понимала его, а он понимал меня. Мне действительно повезло, что у меня такой муж, хотя мне было трудно признаться в этом самой себе. И почему я упомянула поэзию? Что я на самом деле знала о поэзии? Само это слово пугало меня не меньше морских пучин.
Но после ухода гостьи я и правда погрузилась в пучину, утонув в собственном поту и собственной боли. Сколько подушек ни подложи под спину, я не могла лежать на жесткой циновке, а огромный живот мешал сидеть. Над лицом жужжали мухи. Я съела половину арбузных семечек, но теперь желудок требовал чего-нибудь сладкого — дыни или сахарного тростника. Куда подевалась Сю-тин?
Жаркий солнечный свет лился в окно. Я позвала служанку по имени. Если она не вернется в ближайшее время, попрошу следующего же прохожего принести мне фруктов. У меня есть деньги, я жена известного человека. Но никто не проходил мимо. Переулок был безжизненным, как будто все местные разбежались.
Раз никого нет, то ничто не угрожает моей скромности, если расстегнуть халат, чтобы дуновение ветерка охладило пот. Грудь запела от облегчения, открываясь навстречу свежему воздуху. Младенец зашевелился, тыча крошечной ножкой или ручкой мне во внутренности. Поморщившись, я нащупала это место и слегка придавила ладонью.
Ребенок пнул меня в ответ.
Видимо, это ступня, крошечная пятка. Он пытается выйти? Играет? Или там настоящий, жаждущий любви ребенок, тянущийся к матери? Будет ли он — или она — действительно любить меня? Никто не любил меня с того дня, как умерла мама, так с чего вдруг начинать сейчас?
Я ткнула пальцем в живот, но ничего не произошло. Тогда я ткнула в другое место, и мне ответили решительным пинком.
— Ого, да ты боец, да? — Еще один тычок, на этот раз поглубже, пока не стало больно. Малыш нанес ответный удар. — Да! Так и надо! — Я со смехом похлопала себя по животу, тыкая пальцем снова и снова. — Давай, сражайся! Сразись со мной сейчас! Только так ты выживешь в этом жалком мире. — Еще один тычок, и еще один. — Дерись! Дерись! Дерись!
— Ченг Ят-соу, я не смогла найти дыни, и у них кончились цыплята… Ай-я!
Я не слышала, как открылась дверь. Служанка промчалась через всю комнату и схватила меня за запястья, отрывая ладони от обнаженного живота. Я почти не сопротивлялась, но она прижала мои руки к спинке кровати, дыша мне в шею со свистящими всхлипами, будто птица. Что-то скатилось с кровати на пол.
