Фидель отрицательно покачала головой:

— Чушь какая-то. — Фидель повернулась к Крау и с улыбкой положила руку ему на плечо, — В этом месяце уже в любом случае не получиться. Отряд уже сформирован. Так что у тебя есть время хорошенько все обдумать и вернуться, если окончательно решишься.

Крау положил на нее свою руку и перенял ее выражение лица:

— Я слишком хорошо знаю, чего стоит ненадолго отложенное решение. Не успеешь оглянуться, как уже никогда не сможешь его принять.

Девушка тяжело вздохнула:

— Я напомню — в башню могут войти лишь пятеро, и эти пятеро уже предопределены.

— Но я ведь знаю, что ты можешь немного скорректировать планы судьбы.

Фидель скорчила гримасу отвращения:

— Чтобы я когда-нибудь предала клятвы, которые дала в стенах Подиума… Никогда. Уходи, Крау.

Крау встал на колени и, взяв ее руку прислонил к своему лбу. Не отводя от нее взгляда, он заговорил:

— Были и другие клятвы. Ты клялась, что, если когда-нибудь мне будет нужна твоя помощь… все что угодно, Крау. Фидель, если я не войду в Кафиниум, я умру здесь. Я уже не молод, но я никак не могу понять, чего я хочу. У меня в сердце зияет такая пустота… Она кричит и не дает мне заснуть по ночам. Выпивка ненадолго унимает это чувство, но вместе с этим она отнимает у меня здоровье и разум. Я не хочу этого… Всю жизнь мой брат словно знал, чем здесь и сейчас он должен заниматься. Словно некая рука вела его. А я хватался за его руку в надежде, что она поведет меня. Но он ушел. Он умер. — тлеющие, словно угли глаза наполнились слезами, — А я так и не узнал у него, чему мне следовать. На небе нет такой звезды, что указала бы мне путь. Всегда я шел по его стопам, но, когда я наступал на его следы, мои же ноги казались мне лживыми. Я больше ничего не хочу. Мне не нужны ни женщины, ни богатство, ни слава… Я хочу смысл. И если я не найду его в башне — значит его нет нигде. Но я должен убедиться в этом лично. Знай же, Фидель, если сегодня ты отправишь меня домой с ничем, я погибну. Я задушу себя своими же руками, даже если я и не хочу этого. Мне нужно туда… Пожалуйста. Я тебя умоляю.

Ее сердце сжалось, а тело жалостливо содрогнулось. Она отступила на два шага и прижалась спиной к стене. Крау опустил руки, словно он был куклой, у которой обрезали все нити. Немного погодя, взгляд его стал пустым-пустым. Ничего не выражающим, безразличным ко всему миру.

— Прости, Крау. Когда закончилась война… мне нужно было хотя бы навестить тебя! А я… А я забыла о тебе…

Это хуже, чем нарушить клятву — знала она.

— Ничего бы не изменилось. — ответил Крау.

Он поднялся с места и медленно пошел к двери.

Фидель остановила его, схватив за руку:

— Оставайся сегодня здесь. Я обо всем тебе сообщу после обеда.

Крау покачал головой:

— Спасибо.

Багровый закат пламенем горел на горизонте. Малиновые волны языками огня целовали их ступни. Матросы неустанно грузили ящики на борт гигантского торгового корабля. Скоро он отправится к берегам Терадонской республики, все еще находящейся в чудовищном упадке. Гудели песенные трубы, провожавшие мореплавателей в изнурительное и долгое путешествие. В космической колыбели загорелись первые звезды, а в метре над землей, словно вторя им, подрагивали магические огни. Отсюда, с берега молодые ученицы академии запускали в небо красноватые фонари. Они отпускали свои сердца в свободный полет, чтобы их когда-нибудь поймал их будущий муж. Говорят, чем больше ты соорудишь фонарь, чем больше огня ты в него вложишь — тем красивее и вернее будет суженный.

Медленно-медленно они уплывали в диск дремучего солнца. Вскоре огонь потухнет, и огни угаснут в море. Волшебство действует только пока ты рядом.

Крау с тоской и улыбкой смотрел на свою самую любимую картину. Именно закаты в Линемийском порту всегда провожали его. Не важно куда: на войну или к друзьям, на поиски брата или в башню. Восхищение всегда было одинаково. Теперь же, когда он был здесь в последний раз, он хотел запечатлеть все в настолько мелких деталях, чтобы потом, перед смертью, оказаться только тут и больше нигде.

— Я буду скучать по тебе. Наверное, больше всех прочих. — Рэдо медленно похлопал длинными ресницами.

Одет он был по случаю. Красная роба, подпоясанная золотом и черные матовые сапоги с юсдисфальским национальным узором.

Крау приобнял его за плечо:

— А я скучать не буду. Потому что… ты всегда будешь в моем сердце. Особенно теперь, когда ты разделил со мной этот вечер.

Рэдо улыбнулся — он редко себе это позволял. Всегда строил из себя серьезного подданного короны.

— Если когда-нибудь возьмусь за перо не только для того, чтобы подписать кучу указов… обязательно изложу историю нашего знакомства. Такие истории должны быть записаны, знаешь ли.

— Ха, самому тошно, что не сделал этого.

— Пройдемся?

— Сразу за тобой.

Они шли вдоль берега, мимо людей, мимо судов. Прохладный бриз обветривал губы. Морской запах пробирал до мурашек.

— Я подготовил все нужные документы. Тебе осталось только поставить свои печати… Не жалеешь? Вернее… жалеть, наверное, стоило бы мне. Прости, что подобрал тебе такую ужасную супругу.

— Все в порядке. Недавно я понял, что она не так уж и плоха. Просто мы разные. Мне даже пришла мысль, что если мы будем смотреть на один и тот же мазок на холсте, то если я с уверенностью скажу, что это красный, она увидит в нем отчетливо желтый. Такое бывает и это… не повод для вражды. Я правда жалею, но только о том, что некоторые вещи приходят ко мне слишком поздно.

— Но ведь так же и в этом случае! Я имею ввиду башню.

— Нет. С Кафиниумом все было предрешено. Это ясно, как солнце, всегда восходящее утром.

— На моей памяти все же был день, когда оно не взошло. Кажется, это наши академики называли затмением.

Крау рассмеялся.

— Знаешь, что я вспомнил? Незадолго до последней битвы с Шорданом. Той, что при Орилее. Он посчитал затмение дурным знаком, а потому не повел войска на наши в край ослабшие силы. Этого времени нам хватило, чтобы подготовиться к осаде. А ведь сейчас бы над Подиумом Юсдисфала развивался бы другой флаг…

— Чудеса случаются. — Рэдо остановился и сел на валун, намертво вросший в песок. — И в одно такое чудо мне очень хочется верить. Чтобы вернулся ты спустя много лет, пошли бы мы так же вдоль берега, а ты рассказал бы мне, где скитался, чего нового увидел… как любил и прощал. Как только ты умеешь любить и прощать людей.

Я сел рядом.

— Кто знает, Рэдо? Кто знает. — Крау протянул огрубевшие за годы руки к закату, — Но я бы тоже хотел вернуться. Однажды.

Мартин нервно держалась за бокал красного. Обнаженная она сидела на окне, даже не думая о чувстве стыда. Рьяма довольно постанывала в объятиях Крау. Представлять ее стоило, как кошку, напавшую на пригретое для нее местечко.

— Если ты внезапно вернешься, даже не думай о том, что для тебя найдется потом место. — Мартин бросила клубок слов в шелковую постель.

— Брось, Марти. Это же так романтично! Разве ты сама не предлагала недавно отправиться в путешествие?

Мартин позволила себе совершенно не женственный плевок в окно:

— Дура, ты хоть что-нибудь знаешь о Кафиниуме?

Рьяма захихикала и укралась одеялом.

Крау смотрел в потолок, и даже покрытая лаком древесина казалась ему искусством. Ведь надо же было богу задумать все эти предметы, окружающие его, и сделать их такими красивыми!

— Никогда не думал, что ты хочешь путешествовать. — пьяный язык Крау кое-как выдавил из себя слова.

Мартин хмыкнула и отвернулась:

— Ты, наверное, считаешь нас совсем падшими.

— Да, но зачастую на самое дно опускаются те, кто больше всех мечтает.

— Ха-ха-ха, Крау! — Рьяма шлепнула Крау по груди. — Да, мы мечтательницы. Я вот мечтаю о куче денег. А ты, Марти?

— О куче денег.

— А я мечтаю о бесконечной бутылке вина. — Крау схватил воображаемую бутыль и наклонил ее, чтобы отпить.