Мы ползли, шаг за шагом, буквально в нескольких метрах от них, когда я почувствовал, как напряглось тело. Все рефлексы обострились до предела. Легко ли это — убивать с ножом? Нет, не легко, но сейчас, в этой ситуации, ничего другого не оставалось. Один неверный шаг — и вся операция может провалиться. Жилин стиснул нож в руке, коротко кивнул мне — готов.

Я подал знак, и мы двинулись вперёд в последний рывок.

Первого японца я достал в мгновение ока. Он даже не успел повернуть голову, как нож вошёл ему под лопатку, и он рухнул на землю без звука. Лёгкий, быстрый толчок — и враг мёртв. Я даже не успел осознать, что сделал. Всё произошло слишком быстро. Как и учили, в общем. Жилин в это время уже расправлялся с другим. С точностью хищника вонзил нож в горло японца, и тот захрипел, выпуская из рук винтовку. Упал на землю, корчась в судорогах. Всё произошло за считаные секунды, и ни одного выстрела, ни одного звука, кроме редкого тихого вздоха.

Я взглянул на троих камикадзе, которые остались. Они были полностью заняты своими тротиловыми связками и, кажется, не подозревали, что происходит всего в паре метров от них. Это был последний момент для решающего удара. Когда эти психи нас заметили, было слишком поздно. Первого я уложил точно в шею. Лезвие ножа вошло, как в масло, и он даже не вскрикнул. Я чувствовал, как его тело обмякло подо мной, и солдат повалился мешком на землю, ещё не понимая, что произошло. Второй был мишенью Жилина — тот тоже сработал быстро и эффективно.

Оставался последний, тот, что ковырялся с проводами, ещё не до конца готовый к бою. Увидев, что происходит, метнулся было за винтовкой, но нож нашего бойца догнал его прежде, чем он успел что-либо предпринять. Последний камикадзе упал на землю с коротким криком, и в лесу снова воцарилась тишина.

Я стоял, тяжело дыша, оглядываясь на наших. Все были целы, никто не пострадал. Я почувствовал, как сжимается грудь от напряжения, но это было хорошее напряжение. Мы справились. Никто не ранен. Идём дальше. Жилин тщательно вытер нож о рукав мертвеца, и мы переглянулись.

— Ловко сработали, — сказал я, стараясь успокоить дыхание.

— Факт, — коротко подтвердил Жилин, бросив взгляд на тела японцев. — Хорошо, что так вышло. Если бы они успели с этими шашками…

Я кивнул. Мы оба понимали, насколько близко всё было к катастрофе. Один неверный шаг — и смертники похоронили бы нас с собой. Мы ещё раз осмотрелись, убедившись, что всё сделано, что никто не остался в живых. Затем двинулись дальше, оставив позади первую ячейку. Пробирались через лес, внимательно вслушиваясь в каждый шорох. Воздух был тяжёлым, словно наэлектризованным от напряжения. К счастью больше взрывы не гремели. Танкисты постреливали в нашу сторону, но неприцельно. Скорее, давали понять: ещё одного нападения не позволят. Да камикадзе и не спешили больше.

В течение часа нам удалось обнаружить ещё две группы японцев, каждая из которых также насчитывала по пять человек. Они оказались не такими осторожными, как первая пятёрка, и с ними справились быстро. Ещё десять трупов остались лежать в тени деревьев. Но это был, как вскоре оказалось, не конец.

Мы продолжали двигаться, как тени, поглощённые густым таёжным лесом. Тщательно осматривали окрестности, чтобы не пропустить никаких неожиданностей. Прекрасно понимали, что даже один оставшийся смертник, если притащит с собой несколько килограммов взрывчатки, может много бед наделать.

Вскоре наткнулись на последнюю яму. Она была хорошо укрыта среди кустарников и деревьев. Я засёк её лишь потому, что один из японцев выглянул на секунду и ударился каской об ветку. Она покачнулась. Солдат быстро схватил её рукой и придержал, чтобы не вибрировала. Мы залегли, стали наблюдать. Вскоре стало понятно: в ячейке двое. Двое рядовых. Третий оказался чуть поодаль, в трёх-четырёх метрах, в отдельном окопчике. «Ишь, брезгует с подчинёнными в одной яме торчать», — насмешливо подумал я, всматриваясь в бинокль.

Судя по знакам отличия, лейтенант. Рожа, как и у большинства офицеров императорской армии, надменная. Но больше всего не физиономия его меня заинтересовала, а катана, которую японец бережно положил рядом с окопом на кусок ткани. «Бережёт, как фамильную реликвию», — я решил, что непременно заберу себе этот трофей. Вдруг и в самом деле окажется не штамповкой какой-нибудь, а раритетом?

Когда настал удобный момент, мы пошли в атаку. Первых убрали быстро, без лишнего шума — ножи сверкнули в темноте, и смертники рухнули, даже не успев вякнуть. Но третий, офицер, оказался не таким простым. Как только его подчинённые испустили дух, он мгновенно выскочил из ямы, ловко, словно зверь, отбежал на несколько метров, зарычал диким зверем, оскалившись, и выхватил катану.

Мы все застыли, когда он, встав на краю небольшого пригорка, поднял над головой длинное лезвие. Его лицо было напряжено, в глазах горел фанатичный огонь. Он заорал что-то неразборчивое на своём языке, что-то яростное и безумное. Кажется, обещал всем смерть, если подойдём. Кричал так громко, что даже слюна изо рта полетела.

— Кажется, псих нам попался, — задумчиво проговорил Жилин, кашлянув. — Может, кончить его и дело с концом? — он даже вытащил из-за спины ППС.

Я видел, как солдаты напряглись. Некоторые уже тоже потянулись к автоматам, но я поднял руку, останавливая их. Стрелять в него сейчас — значило поднять шум. Мало ли, вдруг другие смертники есть? Да и не хотелось так просто убивать офицера. Может, из него что-то получится выжать. Хотя бы информацию о том, сколько их ещё здесь прячется.

Я сделал шаг вперёд, сжимая автомат в руках, но офицер тут же отреагировал, размахнувшись катаной в воздухе. Остриё сверкнуло, словно предостерегая меня от дальнейших шагов.

— Что, убьёшь нас всех? — спросил я по-японски.

Он снова заорал, угрожая всем и каждому. Я видел, что это был не просто отчаянный крик, а готовность драться до последнего, искреннее желание умереть с оружием в руках, увлекая нас за собой. Это был тоже, по сути, смертник, который решил, что его последний бой должен быть кровавым.

Я обменялся взглядами с Жилиным. Оба понимали, что просто так он не сдастся. Этот офицер был опасен, фанатичен и до безумия предан своему делу. В руках он держал свою смерть, и если броситься на него — шансы остаться в живых будут минимальны. Тем более свою катану я оставил в виллисе.

— Ладно, попробую кое-что, — сказал я сержанту, потом сделал шаг вперёд и поднял руку, призывая японца к тишине. — Сдавайся, — сказал я громко на его языке, не отпуская автомат. — Япония капитулировала.

Офицер, застыв, уставился на меня. Его глаза сузились, в них мелькнуло недоверие, но ярость и фанатизм не исчезли. Он сжал рукоять катаны ещё крепче и медленно шагнул в сторону, словно готовясь к атаке. Молчал, но по его лицу было видно, что мои слова до его ослеплённых бешенством мозгов не доходят. Он не верил. Или не хотел верить.

— Ты лжёшь! — выкрикнул он, его голос дрожал от ярости. Катана слегка опустилась, но он всё ещё держал оружие наготове.

— Я не лгу, — продолжил я, всё ещё наблюдая за его каждым движением. — 10 августа Япония официально заявила представителям США о готовности принять Потсдамские условия капитуляции. Правда, с оговоркой — сохранение структуры императорской власти и личная неприкосновенность императора.

Японец замер, его глаза округлились, и я заметил в них тень сомнения. Он будто не знал, что сказать на услышанное. Я сделал ещё один едва заметный шаг вперёд, стараясь говорить спокойно, уверенно.

— Твоя страна проиграла, — сказал я твёрдо. — Война закончена.

Офицер стоял неподвижно, катана в его руках медленно опустилась. Он продолжал смотреть на меня, но теперь в его взгляде не было прежней ярости. Только сомнение и растерянность.

— Ты врёшь, — повторил он уже тише, но в его голосе не было прежней уверенности.

— Это правда, — ответил я, не сводя с него глаз. — И чем раньше ты это примешь, тем больше жизней будет спасено.