Я положительно не знал, куда броситься.

— Так... так... так... — бормотал Путилин, — я это знал, я это знал...

— Ради Бога: что ты знал? В чем дело, повторяю? Я ровно ничего не понимаю.

— Большой гвоздь мне мешает открыть форточку.

— Да зачем тебе открывать форточку? — возясь над больной девушкой, бросил я Путилину. — Поверь, что и без притока свежего воздуха она скоро придет в себя. У нее — один из ее обычных припадков.

Раздался звон. Револьверной ручкой Путилин разбил стекло форточки.

В комнату ворвался резкий, чуть-чуть холодный воздух. Признаюсь, меня охватила мысль, что мой друг сошел с ума. — Иван Дмитриевич, в чем...

— Тсс! Ни звука! Я слышу шаги. Идет дядюшка-опекун.

Я увидел, как Путилин быстро спустил гардину над окном.

Одним прыжком он очутился около больной и взял ее за руку.

В спальню входил Приселов.

Его лицо, далеко не старое, казалось особенно устало-утомленным. Должно быть, клуб его порядочно поизмял.

Около лица он держал платок, от которого несло благоуханием сильных духов.

— Как, господа?! Вы не спите? Неужели всю ночь вы провели около моей бедной племянницы?

— Да, я спал очень мало, господин Приселов... — резко ответил Путилин.

— Не оттого ли вы так бледны, дорогой профессор? — насмешливо спросил дядя-опекун.

— Очень может быть.

— Вы напрасно себя так утомляли, профессор... Доктор, ваш коллега, кажется, очень внимательно следит за течением болезни моей племянницы.

Я не спускал взора с лиц моего друга и Приселова. Совершенно ясно я увидел, как они обменялись взглядом, полным взаимной угрозы и смертельной ненависти.

«Что все это должно означать?» — мелькнуло у меня в голове.

После впрыскивания малой дозы морфия больная тихо заснула.

— Могу я вас попросить, господа, в столовую? Я думаю, что чашка крепкого кофе подкрепит ваши силы после почти бессонной ночи.

И с этими словами Приселов быстро вышел из комнаты своей опекаемой племянницы.

Мы пошли за ним следом.

В узком коридоре Путилин мне шепнул:

— Не пей кофе. Не пей ликера. Ничего не пей. Он узнал меня.

— Как?!

— Очень просто. Повторяю тебе, он узнал меня. «Великий», как ты называешь меня, сыщик столкнулся лицом к лицу с не менее великим негодяем... Между нами начинается ожесточенная борьба.

— Ты, стало быть...

— Теперь для меня все ясно: девушку, твою пациентку, действительно отравляют...

— Но чем?.. — прошептал я, глубоко пораженный.

— Вот это-то и надо расследовать, мой плохой доктор... — шепнул мне Путилин.

В роскошной дубовой столовой был сервирован утренний завтрак — кофе по образцу английского ленча.

— Прошу вас, господа! — любезно пригласил нас дядюшка-опекун. — Я, право, не знаю, как благодарить вас за ваше сердечное отношение к моей больной девчурке.

Путилин пристально разглядывал одну бутылку.

— Откуда у вас, господин Приселов, этот редчайший нектар? — быстро задал он вопрос хозяину дома.

— Из Индии... Я путешествовал по ней и вывез оттуда несколько бутылок.

— Давно вы путешествовали?

— Я вернулся несколько месяцев тому назад.

— Когда вы вернулись, ваша племянница была здорова?

И опять я увидел, что Путилин и Приселов обменялись взглядами холодного бешенства. Точно два врага, готовые броситься друг на друга...

— Да, она заболела несколько позже, хотя еще и раньше она страдала нервозностью.

— Как жаль, что вы не могли предугадать возможность ее заболевания! — покачал головой Путилин.

— Почему? — вырвалось у Приселова.

— Да очень просто: в Индии, в этой стране всевозможных чудес, в этой колыбели человечества, находятся величайшие мудрецы, которые знают замечательные рецепты для исцеления больных от различнейших болезней. Как вам известно, вся европейская медицина началась с Востока.

— А... а вы хорошо знаете, профессор, культуру Востока? — усмехнулся еле заметно Приселов. — Прошу вас, чашку кофе...

— Благодарю вас. Я по утрам ровно ничего не пью, за исключением стакана воды.

— Ого, какая воздержанность!.. Вы, доктор?

— Благодарю, я предпочел бы стакан чаю... — ответил я.

— Вы спрашиваете, хорошо ли я знаю культуру ядов Востока? — быстро задал вопрос Путилин.

— Виноват, сколько мне помнится, я ровно ничего не говорил про культуру ядов... — насмешливо ответил дядюшка-опекун.

— А, тысячу извинений, господин Приселов! Я страшно рассеян... Такова уж наша болезнь, ученых-чудаков... — пробормотал Путилин.

Наступило довольно продолжительное молчание.

— Могу я узнать, профессор, ваше мнение о болезни моей племянницы? — нарушил неловкость его хозяин дома.

— Я еще не пришел, господин Приселов, к окончательному выводу. Случай настолько сложный и замечательный, что поставить верный диагноз не так-то легко. Скажу вам только одно, что если мы не распознаем болезнь, то ваша племянница может умереть очень скоро, через несколько дней.

— Может быть, господа, вы желаете пригласить еще кого-нибудь из ваших коллег? Пожалуйста, распоряжайтесь по вашему усмотрению. Созовите консилиум, но только, ради Бога, спасите мою бедную девчурку.

— Вы — опекун ее?

— Да. То есть был им, а теперь — попечитель.

— У вас своих детей нет?

— Нет.

Путилин встал из-за стола, поблагодарил хозяина и направился вон из столовой.

— Я должен взглянуть на больную. Коллега, пожалуйте за мной!

Я быстро поднялся и пошел за ним.

Когда мы очутились в мавританской гостиной, смежной со спальней больной, Путилин схватился за голову.

— Боже мой, если бы только узнать, догадаться, каким ядом, каким ядом!

— Ты твердо в этом убежден, Иван Дмитриевич?

— Как нельзя тверже. Бедная девушка! Еще несколько дней, и ее не станет. Умрет в двадцать лет, обладая красотой, богатством, это ли не насмешка судьбы!

Путилин нервно прошелся по гостиной.

— Но я решился. Если сегодня я не раскрою гнусной и мрачной трагедии, разыгравшейся в комнате бедняжки, я пойду на отчаянное средство: я с помощью властей вырву ее из когтей этого дьявола.

— Но где же доказательства? Основываясь на каких данных ты можешь бросить в лицо этому человеку, родному дяде больной, столь тяжкое обвинение?

— Все равно, все равно... Пусть пострадаю я, зато я спасу, может быть, эту прелестную юную жизнь. А на основании каких данных? На основании моего нюха, моей «кривой» я подозреваю этого господина.

В спальне царил полумрак. Через разбитую форточку, прикрытую шелковой гардиной, проникал свежий воздух.

— Это опасно. Она может простудиться... — указал я на форточку.

— Оставь это, голубчик... Уверяю тебя, эта опасность — ничто в сравнении с другой.

Девушка проснулась, вернее, очнулась после наркоза морфия.

Ее грудь с жадностью вбирала свежий воздух.

— Как хорошо... как хорошо... — тихо прошептала она.

Мы стояли около ее кровати.

— Вам лучше, дитя мое? — с нежностью в голосе спросил ее Путилин.

Она доверчиво-благодарно взглянула на него.

— О да! Мне лучше... Я могу дышать... я не слышу этого ужасного сладкого запаха...

Путилин выразительно посмотрел на меня.

— Что это за запах, милая барышня? — спросил я мою горемычную пациентку.

— Я не знаю... я не могу его точно определить... — слабым голосом пробормотала она.

Путилин между тем обходил всю комнату, пристально во все вглядываясь, словно отыскивая что-то.

Я не сводил с него глаз и видел, как он заглядывал под диван, под мягкие низкие кресла, под зеркальный шкаф...

Он что-то тихо бормотал про себя.

— Ведь вы спасете меня? Не правда ли? Я не хочу умирать... мне страшно умирать... — шептала больная, с мольбой глядя на нас своими прелестными глазами.

— Спасем, спасем, барышня! — проговорил Путилин. — За вас просил меня об этом ваш милый жених, Беловодов.