Прижавшись к стене и держась одной рукой за железный болт оконной рамы, другой рукой он ощупывал окно.

— Ага, я так и знал!

— Что такое? — встрепенулся В.

Сыщик ничего не ответил и ловко спустился вниз.

— Фу-у! — вырвался у него вздох облегчения. — Однако, коллега, вы заставили меня на старости лет сделаться акробатом.

— Я ничего не понимаю... — смутился тот.

— Ничего, потом поймете. А сейчас мне надо бы проехать к вам.

Всю дорогу до Сыскного отделения Путилин молчал. По его лицу я ясно видел, что он упорно и сосредоточенно выводит свою «кривую». На наши вопросы он отвечал невпопад, и вдруг неожиданно сам обратился к В.:

— Вам приходилось когда-нибудь бывать в сумасшедшем доме?

В. даже побледнел.

— То есть как это?

— Ну, конечно, по делам службы.

— Нет, не бывал.

— А-а... — равнодушно ответил Путилин.

В служебном кабинете В. Иван Дмитриевич обратился к коллеге:

— У вас, конечно, есть список заявлений об исчезновении тех или иных граждан?

— Конечно-конечно, имеется.

— Так вот, нельзя ли мне его... За последнее время, недельки за две, что ли...

Принесли список, и Путилин углубился в просмотр его.

«Мещанин 33 лет Петр Онуфриев. Из дому... По заявлению жены... В ночь на 25 августа... Ремесло — столяр...»

Список пропавших, неизвестно куда скрывшихся был длинным.

— Девица... Сын отставного... — бормотал себе под нос Путилин.

Записная книжка и карандаш лежат около него, но Иван Дмитриевич не притрагивается к ним.

Губы В. кривит злая, торжествующая улыбка, глаза иронически смеются.

— Вы думаете что-нибудь почерпнуть здесь?

Путилин промолчал.

Вдруг я заметил, что он быстро занес что-то в записную книжку.

— Виноват, вы что-то спросили, коллега? — Голос Путилина звучал ровно, спокойно.

— Я спрашивал, глубокоуважаемый Иван Дмитриевич, полагаете ли вы почерпнуть что-либо полезное из этого списка.

Путилин пристально посмотрел на своего завистливого соперника.

— Я все это просмотрел, но...

— Но?

— Но не уловил ключа, — Путилин усмехнулся. — Не смею больше злоупотреблять вашей любезностью, вашим временем. Оно вам необходимо на текущие неотложные дела.

— Что вы, ваше превосходительство, помилуйте! Располагайте мной...

— Нет, пожалуйста, не надо. Иногда я могу действовать только сам, без помощников.

Сухо простившись, Путилин вышел из кабинета.

Когда мы отъехали от здания Сыскного отделения, Путилин бросил кучеру:

— В Сокольники, в желтый дом!

Жуткое, щемящее чувство охватило нас, когда мы подъехали к лечебнице. Огромный дом был действительно желтым. Нам надо было пройти мимо сада, в котором душевнобольные совершали ежедневные прогулки.

Замечу, что Путилин, не боявшийся ни револьверных пуль, ни бешеных выходок самых закоренелых злодеев, всегда стоявший лицом к лицу с опасностью, испытывал непреодолимый ужас при виде сумасшедших. Так было и теперь.

Завидев нас, несчастные живые мертвецы, для которых погас свет разума, устремились к решетке сада.

— Король идет! Здравствуйте, ваша светлость!

— Спасите меня! Меня мучают четвертым измерением пятого серпа луны!

— Черт, черт! Тьфу! Тьфу!

Путилин был бледен как полотно.

Навстречу нам вышел привратник в мундире с синим воротником.

— Что угодно, господа?

— Видеть директора, голубчик. Держи монету и немедленно беги с карточкой.

Получив мзду и увидев из карточки, что он имеет дело с генералом, сторож бросился сломя голову.

Через несколько минут мы были в кабинете директора московского «желтого дома».

— Весьма польщен... Прошу покорно... Чем могу служить?

Директор смотрел на нас умными усталыми глазами.

— Вы знаете, профессор, кто я?

— Знаю, господин Путилин. Вы тот, который творит чудеса в области сыска.

— Спасибо на добром слове. Я приехал... Впрочем, скажите: вы слышали о фантастическом привидении, пугающем Москву?

— На Сухаревой башне?

— Да.

— Слышал, хотя я и живу в особом мире, уйдя в печальные обязанности помогать несчастным страдальцам, но я не совсем отрешен и от жизни. Слухи о каком-то привидении дошли и до меня.

— Я приехал раскрыть это дело. Скажите, у вас исчез душевнобольной Николай Петрович Яновский?

— Да.

— Он отставной офицер, не так ли?

— Да. А откуда вы все это знаете, ваше превосходительство? Директор-профессор с любопытством поглядел на Путилина.

— Это не важно. Впрочем, вы ведь заявили об этом Сыскному отделению. Теперь же мне гораздо важнее узнать о характере заболевания вашего бежавшего пациента. Будьте добры, профессор, скажите, какой формой заболевания страдал Яновский.

— Тихий, безнадежный хроник... Mania grandiosa... Мания величия... Отчасти и mania persecutionis... Мания преследования... Да вот curriculum morbi sui — история его болезни.

Директор достал толстую тетрадь, испещренную пометками, и углубился в нее.

— Доставлен год тому назад теткой. Женат. Жена бросила его, бежала. Сначала был помещен в третье отделение, как страдающий припадками буйного умопомешательства. Потом улучшение, довольно редкий поворот к улучшению. Надежда на выздоровление. Перевод во второе отделение и... переход к неизлечимости.

Директор долго еще знакомил Путилина с описанием болезни несчастного офицера. Я не привожу здесь все медицинские подробности — они неинтересны.

— Вы, профессор, конечно, обращали внимание на особенности проявлений той или иной мании бежавшего Яновского?

— Разумеется.

— Вы помните их?

— Помню. У нас, психиатров, хорошая память.

— Насколько я знаю, — продолжал Путилин, — почти все сумасшедшие имеют свою исходную, отправную точку помешательства, так?

— Так.

— Они проявляют хоть в чем-нибудь свою страсть, свою склонность к тому, о чем порой, будучи здоровыми, мечтали?

— Совершенно верно.

— Так вот, не замечали ли вы в Яновском особой привязанности к чему-либо? Мне это очень важно знать.

— Изволите видеть... — начал профессор, — Яновский, по-видимому, очень сильно увлекался...

— Историческими легендами? — быстро спросил Путилин.

Психиатр откинулся на спинку кресла.

— Вы... вы и это знаете?

— Я вывожу свою «кривую». Простите, профессор, этого вы, впрочем, не знаете.

— Однако слава о вас идет недаром. Вы прозорливый человек, господин Путилин. Ну-с, совершенно верно. Яновский страшно любил легенды. Так, однажды он меня спросил: «Верите ли вы, профессор, в тайну Жигулевских гор, тех Жигулей, где пировал Стенька Разин со своими удалыми молодцами?» Я ответил то, что мне подсказывали моя наука, мой опыт, мой метод...

— А еще вам случайно не приходилось слышать от него каких-нибудь легенд?

— Нет, не упомню.

Путилин встал и протянул директору какой-то крошечный лоскуток.

— Скажите, профессор, такая материя идет на халаты у вас?

Директор всмотрелся в лоскуток и уверенно ответил:

— Да. Именно такая.

— Ну, вот и все. Простите, что побеспокоил вас. У вас ведь и так дел много.

Психиатр с чувством пожал руку Путилину.

— Я счастлив был познакомиться с таким замечательным человеком, как вы, господин Путилин. Прошу верить, что сегодняшний день останется у меня надолго в памяти.

Путилин стал расспрашивать профессора о наружности Яновского.

Наконец мы вышли из страшного дома. До нас долетали стоны, безумный хохот, вой, взвизгивания, проклятия.

На обратном пути Путилин был очень задумчив.

— Ты, кажется, можешь быть доволен, Иван Дмитриевич.