Старший приказчик-изувер вскочил.

Его всего трясло. Лицо стало багровым.

— Гляньте, как живете вы, что вы делаете? Вожделение содомское, плотское похотение, лобзание и осязание, скверное услаждение и западение — вот ваши утехи, ваши бози. Аще реку вам: «Не заглядывайтесь братья на сестер, а сестры на братьев! Плоть убо взыскует плоть, вы же духовное есте и, яко сыны света, вослед батюшки Искупителя тецыте, истрясая в прах все бесовские ополчения. Бойтесь, страшитесь! Трепещите! Накроет вас земля и прочие каменья за ваше к вере нерадение!»

Несколько минут после этой страстной сектантско-изуверской проповеди в ритуальной комнате царило гробовое молчание. Все были подавлены, поражены, словно пригнулись. Но... прошли эти минуты, и при пении: «Дай к нам Господи, дай к нам Иисуса Христа» — словно чудом все преобразилось. Куда девался страх на лицах, понурость, смиренство! В глазах изуверов и изуверок засверкали прежние безумные огоньки. Мужчины стали приближаться к женщинам.

Клубы кадильного дыма стали обволакивать комнату, фигуры сектантов. Вся комната наполнилась как бы одним общим порывисто-горячим дыханием. Чувствовалось, что то безумие, которое властно держит в своих цепких объятиях эту массу людей, вот сейчас, сию минуту должно прорваться и вылиться в чем-нибудь отвратительном, гадком, страшном. И действительно, так и случилось.

Я увидел, как около красавицы — волжской купеческой дочери — завертелся на одной ноге рыжий детина.

Вдруг вся масса сумасшедших людей закружилась, затопала, завизжала и, подобно урагану, понеслась друг за дружкой в круг, слева направо.

Страшная комната задрожала. Отрывочные слова песни, ужасная топотня голых ног о пол, шелестение в воздухе подолов рубах, свист мелькавших в воздухе платков и полотенец — все это образовало один нестройный, страшный, адский концерт. Казалось, в одном из кругов ада дьяволы и дьяволицы справляют свой бесовский праздник.

— Ах, Дух! Ах, Дух! Царь Дух! Бог Дух! — гремели одни.

— О, Eгa! О! О, Eгa! Гоп-та! — исступленно кричали другие.

— Накати! Накати, благодать, накати! — захлебывались третьи.

— Отсецыте убо раздирающая и услаждающая, да беспечалие приимите! Струями кровей своих умойтесь и тако с Христом блаженны будете! Храните девство и чистоту! Неженимые не женитесь, а женимые разженитесь! — высоким, тонким бабьим голосом до ужаса страшно кричал старший приказчик. — Отсеку! Отсеку! Печать царскую наложу! В чин архангельский произведу! Божьим знаменьем благословлю! Огненным крестом окрещу! Кровь жидовскую спущу!..

Но старика приказчика теперь плохо слушали. За общим гвалтом, за этим диким ужасным воем его слова терялись. Едва ли не один я их слышал. Огни вдруг стали притухать. Я увидел, как бесновато скачущий перед красавицей Аглаей Обольяниновой рыжий парень в белой рубахе исступленно схватил ее в свои объятия и повалил на пол.

Времени терять было нельзя. Надо было воспользоваться удобным моментом общего повального безумия, ибо началась отвратительная по своему бесстыдству оргия.

Я тихонько выполз из-под стола и пополз по направлению к выходной двери комнаты, ведущей к той, откуда можно было выбраться через люк.

Благополучно миновав — благодаря полутьме — это пространство, я бросился к лестнице люка и быстро поднялся по ней. Но лишь только я попал в верхнюю пристройку, как передо мной выросла огромная фигура.

— Стой! Откуда? Почему до «пролития благодати»? — раздался свистящий шепот.

Я почувствовал, как железная по силе рука схватила меня за шиворот.

— Сатана бо есмь! Сатана бо есмь! — дико вскрикнул я и, быстро выхватив свой фонарь, направил свет его на лицо державшего меня.

Я забыл вам сказать, что пальто свое я снял и спрятал за ткацким станком, что я находился в моей мантии Антихриста. Страшный крик ужаса вырвался из груди рыжего детины.

Он отпрянул от меня и застыл.

— Свят, свят, свят!.. Сатана... дьявол... Чур меня!..

— Погибнешь! — грянул я и быстрее молнии бросился бежать к воротам.

Стражник, прислуживающий около них, при виде развевающейся белой фигуры с изображением красных чертей, мчащейся с фонарем, бросился лицом наземь. А остальное вы знаете.

Да, остальное мы знали, я и агент, чуть не три часа стоявшие и мерзнувшие под прикрытием забора.

Мы видели, как около трех часов ночи из ворот таинственного дома выскочила белая фигура.

— Это он! — шепнул мне агент.

Мы бросились к этой фигуре, которая оказалась действительно Путилиным.

Агент накрыл его своим пальто. Мы не шли, а бежали и вскоре очутились в нашей гостинице.

Таковы были приключения первого московского похождения. Таков был рассказ Путилина.

Стрелка часов показывала около шести часов утра. Путилин был спокоен, хотя немного бледен.

Мы с агентом слушали его, затаив дыхание.

— Вот что, голубчик, сию минуту летите на телеграф и сдайте эти депеши! — обратился Путилин.

Он быстро набросал несколько слов на двух листках, вырванных из записной книги.

Когда мы остались одни, Путилин подошел ко мне и сказал:

— Запомни на всю твою жизнь, что я никогда не испытывал такого леденящего кровь ужаса, какой я испытал несколько часов тому назад. Я, закаленный в сыскных боях, был близок к обмороку.

— Скажи: есть ли практическая цель твоего безумного риска?

— Как посмотреть на этот вопрос... — загадочно ответил он.

— Но ты ведь разыскиваешь сына миллионера?

— Да.

— Какое это имеет отношение к нему?

— Никакого. И, представь, в то же время — большое. Ты знаешь мою «кривую»? Если она вывезет меня завтра, я буду триумфатором. Я упрям. Я — если хочешь знать — скорее упущу дело, чем разрушу эту «кривую». Но мне кажется, что я не ошибаюсь в данном случае.

— Стало быть, завтра предстоит похождение...

— Решительнее сегодняшнего... — усмехнулся Путилин. — Честное слово, или завтра твой друг совершит что-то, или московские сыщики будут смеяться над «знаменитым» Путилиным. Дай мне рюмку коньяку. Я чувствую себя прескверно... Сейчас я засну.

Действительно, минут через десять послышалось мерное, ровное похрапывание Путилина, не спавшего почти трое суток.

На другой день Путилин исчез с утра.

Уходя, он бросил нам:

— Я вернусь ровно в семь часов вечера.

Признаюсь, я провел отвратительный день. Мысль о том, что сегодня ночью должен разыграться финал таинственной истории, не давала мне покоя.

«А если вместо успеха — полное фиаско?» — проносилось в голове.

Мы с агентом передумали и переговорили немало. Ровно в семь часов вернулся Путилин.

— Телеграммы нет?

— Есть, — ответил я, подавая ему полученную около трех часов дня депешу.

Путилин быстро проглядел ее и потом протянул мне. Вот что стояло в ней:

«Мчусь с экстренным заказным. Машинист старается вовсю. Прибуду к восьми часам.

Бахрушинский».

— Сию же минуту, голубчик, летите на вокзал и встретьте его! — отдал приказ Путилин агенту. — Везите его сюда.

Когда мы остались одни, я спросил его:

— Мы его будем ожидать?

— Да. Но только до девяти часов. Если с поездом случится замедление, агент доставит Бахрушинского на место... Ну что, доктор, сегодня ты хочешь присутствовать со мной на последнем розыске?

— Ну, разумеется! — ответил я.

— Отлично, отлично! — потер руки мой друг.

— Ты сегодня без переодеваний? Без своей страшной мантии?

— Да. Сегодня это не потребуется...

В половине девятого дверь номера нашего распахнулась, и в него ураганом влетел миллионер-старик.

Он так и бросился к Путилину:

— Господи! Ваше превосходительство! Да неужели нашли?

— Пока — нет еще. Но, кажется, напал на след... — уклончиво ответил Путилин. — Я вызвал вас так спешно потому, что, может быть, вы понадобитесь... — И обратился к агенту: — Вы помните тот трактир, где мы были?