И почти сейчас же эту тьму прорезал еще более отчаянно-испуганный вопль:

— Крест! Огненный крест!..

Теперь мною снова овладел холодный ужас. Эти вопли были настолько дики, страшны, что я весь похолодел. Я выглянул из нашего прикрытия и увидел на плитах пола два светящихся креста.

Мимо нас, почти задев меня, пронесся призрак. Путилин выхватил фонарь и без всяких предосторожностей бросился вслед за призраком.

Еще переход, еще несколько шагов, и вслед за призраком мы ворвались в заповедное хранилище монастырских сокровищ.

— Отец Валентин, выходите! — загремел Путилин. Одним прыжком он очутился около призрака, в ужасе простершего руки вперед, и направил на него яркий свет фонаря.

— Ну, серафимоподобный Серафим, предстаньте теперь перед нами в своем естественном виде, а не в этой дурацкой мантии! — насмешливо обратился к нему Иван Дмитриевич. — Довольно маскарада в святых стенах почтенной обители.

Резким движением Путилин сдернул капюшон с головы «призрака».

Огромная шапка-шатер красивых золотистых волос. Ангелоподобное лицо с синими глазами, в которых сверкал теперь непередаваемый ужас.

— Вот, достоуважаемый отец настоятель, творец огненных видений-знамений и «страшный призрак» в сером стоит перед вами собственной своей персоной.

От пережитых волнений, страха, необычности всего происшедшего, от удивления, граничащего со столбняком, бедный старец Валентин еле стоял на ногах (так что я вынужден был поддержать его) и чуть слышно шевелил губами:

— Всемогущий Боже!.. Что это?.. Серафимушка... Ты?

— Он, он, отец Валентин. Ну, драгоценности сюда!

Миг — и келейник-вор, задумавший столь безумно смелое преступление и, надо отдать ему справедливость, столь блестяще едва не выполнивший его, с воплем бросился на колени.

— Простите! Пощадите! Сам не знаю... По наущению Сатаны.

Он ползал на коленях, стараясь схватить ноги отца настоятеля и Путилина.

— Как мог ты помыслить?! — шептал отец Валентин.

— Наваждение... Смилуйтесь!

— Пойдемте, господа! — позвал Путилин. — Я вам сейчас покажу, каким путем Сатана проводил благочестивого келейника в ад. Потрудитесь принять от него драгоценности. Ну, а с ним вы можете делать все, что вам угодно. Лично мне этот молодчик не нужен. Если вы решите судить его не своим, духовным, а общим судом, — я к вашим услугам.

Минут через двадцать мы подходили к знаменитой железной двери потайного хода.

— Ну, любезный сын Сатаны, показывайте ваши далеко не святительские фокусы! — насмешливо бросил преступнику келейнику Иван Дмитриевич.

Тот замялся в страхе, смятении.

— Ну, ну, живее! — дал резкий, повелительный окрик Путилин.

Дрожащими руками серафимоподобный келейник отнял с пола две каменные плиты.

Под ним углубление-яма, которое я уже знал.

— О, Господи! — в ужасе шамкал престарелый отец настоятель. — Эдакое злодейство. И кто же? Кто — ворог страшный? Свой! Свой, монашествующий! Келейник мой!

— Да, отец Валентин, должен сознаться, что подобная штука была бы по плечу иному гениальному мошеннику. Ну-с, — повернулся он к негодяю в послушнической рясе, — кому идти туда первому? Угодно вам, чтобы я первый спустился, или вы будете любезны проследовать вперед?

И с этими словами Путилин бесстрашно скрылся в зияющей яме.

— Доктор, — крикнул он мне, — не спускайте глаз с молодчика!

Прошло несколько минут.

Я и отец архимандрит с замиранием сердца ожидали, что будет дальше.

Вдруг дверь загремела с той стороны, залязгали болты и замок, и с протяжным скрипом дверь распахнулась.

На пороге стоял гениальный сыщик.

— Здравствуйте, господа! — весело проговорил он.

— Что это... кто это?.. — в один голос вырвалось у меня с отцом настоятелем.

— А я-с под дверью прошел. Маленький подкопец. Вот откуда он начинается.

В коридоре братских келий, у железной двери, виднелась такая же дыра-спуск. Около нее тоже были приподняты две плиты.

— Ну, а дверь я открыл моим ключом, по слепку, сделанному мною вчера ночью.

Путилин повернулся к обезумевшему от ужаса преступнику:

— Вот только куда вы, голубчик, землю от подкопа девали?

— Я... я бросал ее в отхожее место, пронося под плащом.

— Сколько времени вы изображали из себя роющую крысу?

— Семь месяцев. Когда все спали, я выходил и начинал подкоп. Но однажды недавно я чуть не попался, так как отец Герсеваний страдал бессонницей и часто выходил в коридор.

— И тогда вы решили устрашить братию, дабы ей неповадно было мешать вашей дьявольской работе. С этой целью вы придумали чертовски остроумный фокус. Вы достали большой кусок фосфора и — честное слово! — очень эффектно представили на стене страшное огненное явление.

Наш разговор в коридоре был услышан некоторыми не спящими монахами.

Двери келий осторожно, боязливо полуотворились, и из них показались испуганные лица отрешенцев от мира.

Мы все поспешно вошли в помещение отца Валентина.

— Но как, замечательный вы человек, дошли до раскрытия этой премудрости? — обратился еле державшийся на ногах настоятель к моему другу.

— Как? — со смехом ответил он, не спуская глаз с творца огненного креста. — Вот Серафим вел себя не очень опытно. Когда я спросил его, где, на каком месте стены он увидел огненное знамение, он указал мне на место, на котором оно не могло появиться.

— Почему? — живо спросил я.

— Потому, доктор, что от него не пахло фосфором, оно не было испещрено теми характерными полосами, какие оставляет после себя этот химический продукт.

— Но он мог вымыть стену.

Путилин усмехнулся:

— Тогда бы и руки его, Серафима, утром были чистыми, а между тем... крючок от моей шубы выдал его.

— Как так крючок?

— Очень просто. Помните, у меня крючок шубы зацепился за мой вицмундирный фрак? Сделал я это нарочно. Мне необходимо было посмотреть руки, обнюхать их у этого молодца. Я попросил его отцепить крючок. Один взгляд, и я многое понял: пальцы его правой руки желты. Это от фосфора.

— А как вы, уважаемый Иван Дмитриевич, посмотрели на эту загадочную надпись.

Путилин улыбнулся:

— Ключ хотите, отец Валентин? Извольте. «Года шестого, то есть настоящего; января шестого; в шесть часов утра». «Аще через злато погибель» — указание на цель запугивания — на монастырские деньги. Когда я увидел дверь, ведущую из коридора в сокровищницу монастыря, мне все стало ясно. Две плиты около двери издавали при ударе по ним ногою пустой звук. Я догадался о подкопе. На следующую ночь, когда меня чуть-чуть не изжарили в печи, я проник в него, в этот подкоп, найдя фальшивые плиты. Остальное вы знаете...

Это было в 187... году, вскоре после назначения моего друга начальником сыскной полиции. Надо вам сказать, что два последних года перед этим были особенно чреваты зверскими кровавыми происшествиями. Путилин просто с ног сбился. Иногда ночью он посылал за мной:

— Друг мой, мне нужна твоя помощь. Определи, сколько времени, по-твоему, мог жить этот убитый после полученной им раны. Мне это необходимо знать.

Так как Путилин никогда не спрашивал ничего зря, я всегда старался дать ему как можно более точный ответ.

Был февраль. В воздухе уже пахло весной.

Я сидел у Путилина, в его служебном кабинете.

Вдруг послышался нервный стук в дверь.

— Войдите! — крикнул Путилин.

На пороге кабинета стоял старший дежурный агент, взволнованный, бледный.

— Ваше превосходительство, страшные преступления! — заикаясь, проговорил он.

— В чем дело? — озабоченно спросил Путилин.

— Сию минуту нам сообщено, что в трех различных районах города найдены три трупа.

— Что же в этом особенно страшного, голубчик? — слегка усмехнулся Путилин.

— Вы не дослушали меня, ваше превосходительство. Дело в том, что все три трупа без головы.