Богатый старик откупщик Никифоров... Высокий, кряжистый, с некрасивой, почти безобразной головой. На шестом десятке, вдовец, вдруг безумно влюбился в молоденькую красавицу девушку из семьи бедного мещанина, Федосью Тимофеевну.

«Краля» была девица — что и говорить. Высокая, кровь с молоком, походка — лебединая, брови — соболиные, глаза — искрометные.

Деньги что не делают? Повенчались.

«Я уж тебя ни в чем стеснять не буду, раскрасавица ты моя!» — захлебывался в экстазе последней старческой любви старик миллионер.

«Ни в чем?» — сверкала глазами мещанская дочь-красавица.

Но это уверение было только до свадьбы. Лишь только окрутились, старик из тихого голубя обратился в лютого волка. Он начал ревновать свою пышную жену до безумия, до болезненного уродства. Уходя куда-нибудь, он запирал ее в роскошном доме на ключ, на «крепкие запоры». Прошло около года. И вдруг старик заболел. Болезнь была диковинно страшная: день-два — здоров, потом — рвота, мучительные колотья в кишках. Половина медицинского Петербурга перебывала у экс-откупщика. Доктора взапуски, утирая нос друг другу, старались поставить верный диагноз, дабы сорвать солидный гонорар за исцеление миллионера.

— Вылечите! Ничего не пожалею!.. Бери сколько хошь тыщ! — умолял старик муж, мучающийся втройне: и физической болью, и ревностью, и сознанием, что он пасует перед молодой женой.

Это была тяжелая картина... Глаза старика вылезали из орбит, он судорожно хватался за руки докторов. Но — увы! — ничего не помогало. Страдания все усиливались и усиливались, доктора теряли голову, ничего не понимая.

Случайно ему, Путилину, довелось услышать о страшной болезни Никифорова. Сильно заинтересованный, он учредил негласный надзор над семейством, домом миллионера.

«Да, да, я помню, что у меня сразу мелькнула мысль, не отравляют ли старика каким-нибудь особенным образом...»

Он встал с кресла и прошелся по комнате больной девушки. Что это с ним? Как тяжелы и холодны его ноги, каким неровным биением бьется его сердце, какое сильное стеснение в груди!..

Да, так о чем думал он сейчас? Ах, вот, о старике миллионере. Ну, он и принялся за свое исследование.

После целого ряда розысков ему удалось узнать, что у молодой красавицы купчихи имеется зазноба в лице красавца, молодого мануфактуриста Холщевникова. Это еще более усилило его подозрение об отравлении мужа-старика.

«Да, да, тогда я безошибочно начал выводить мою «кривую»...» — вспоминал Путилин, с удивлением замечая, что его недомогание все усиливается и усиливается.

Так же вот, как и теперь, врачи категорически отрицали возможность отравления, приписывая лютую болезнь старика припадкам острого хронического катара. Но он верил в свой нюх сыщика. И вспоминается ему та ночь, когда он спас несчастного старика миллионера. Спрятавшись за тяжелую портьеру спальни, он провел всю ее на ногах, не спуская глаз с кровати больного. Старик минутами охал, минутами, когда боли стихали, все звал свою ненаглядную супругу — Федосью Тимофеевну.

И она входила, здоровая, сильная, блещущая какой-то плотоядной красотой. С дрожью брезгливости и с выражением ненависти в красивых глазах подходила она к своему мужу.

— Ну, что тебе? Опять все охаешь?.. — чуть заметно усмехалась она. — Ах ты, а еще молодую жену имеешь.

Эти слова приводили старика в необычайное волнение и в состояние как бы бешенства. Он исступленно схватывал красавицу жену за руки и притягивал ее к себе.

— Фенечка... лебедка моя... Постой, скоро поправлюсь... — раздавался его хриплый шепот.

— Поправишься! — насмешливо бросала она, отстраняясь от старика мужа. — Как же ты поправишься, когда ты почти ничего не ешь? Ты докторов-то умников поменьше слушай, а ешь побольше, вот тогда скорее поправишься, в силу войдешь. Хочешь, я тебе кашки на курином бульоне принесу?..

— Хочу, хочу... неси, — с невыразимой нежностью глядя на молодую жену, отвечал Никифоров.

И она приносила свою «кашку» и сама кормила его. Как эта трогательная заботливость мало гармонировала с дьявольской усмешкой ее грубо-чувственного рта!..

— Колет... ой, что-то колет, Фенечка! — жаловался старик муж.

— Это у тебя в горле что-нибудь... — успокаивала она его. — Ну, а теперь спи! До утра я больше уж не приду... Сморилась я.

И вот когда она ушла, забыв на ночном столике тарелку со своей «кашкой на курином бульоне», он выбрался из своей засады и подошел к кровати больного старика. Тот при виде его испустил подавленный крик ужаса.

— Вор... тать ночной... Господи, кто это ты?.. — заметался в ужасе старик.

— Ради Бога, Никифоров, не бойтесь меня! Я не враг ваш, а друг ваш, явившийся спасти вас. Я — Путилин. У меня подозрение, что вас медленно отравляют. Я хочу спасти вас.

— Отравляют? Меня? Кто? — схватил он его за руку. Глаза старика были широко раскрыты от ужаса.

— А вот это я скоро узнаю.

И вот ему вспоминается, с какой трепетной жадностью он принялся в тишине ночи за исследование этой каши. Так и есть, так и есть: он не ошибся!

В каше он нашел кусочки истолченного стекла и мелко разрезанной острой свиной щетины, как бы из твердой головной щетки.

— Видите это? — показал он страшную примесь старику миллионеру.

Лицо того исказилось смертельным ужасом.

— Господи... кто ж это? Кто ж злодей-то?

— Вы хотите, чтобы я показал вам этого изверга?

— Хочу, хочу... родной, благодетель мой.

И вот шаги, шелест шелковой юбки. Должно быть, вспомнив о том, что «кашка» осталась на столе, в спальню торопливо вошла молодая жена-красавица.

— Ну, как ты... — начала было она и вдруг замерла при виде неизвестно откуда взявшегося постороннего человека.

— Ваша кашка, сударыня, приготовлена чудесно! И давно вы ею кормите вашего супруга.

Крик, полный животного страха, прокатился по спальне старика, и красавица грохнулась навзничь.

— Вот кто отравитель ваш, бедный господин Никифоров: ваша собственная жена.

Путилин при воспоминании об этом порывисто вскочил с кресла, но покачнулся, зашатался.

— Великий Боже, я, кажется, умираю... Я отравлен, как отравлена эта бедная девушка...

Сколько времени я спал — не знаю. Знаю только, что вдруг меня разбудило падение на меня какого-то тела.

Я быстро вскочил. Лучи солнца весело играли в гостиной. Смертельно бледный, с посиневшими губами, на краю тахты полусидел, полулежал Путилин.

— Окажи мне помощь, доктор, мне очень нехорошо... — услышал я подавленное бормотание Путилина.

— Ради Бога, что с тобой, Иван Дмитриевич? — вскричал я в испуге.

— Сам не знаю... Сильнейшее головокружение и удивительная слабость в руках, особенно в ногах... Сердце готово выпрыгнуть из груди.

Я быстро расстегнул сюртук и жилет и стал выслушивать биение сердца моего друга.

Оно билось неровно, давая особо характерные неправильные толчки.

Быстро намочив водой и эфиром салфетку, я приложил ее к области сердца.

— Скорее... скорее... открой форточку! — упавшим голосом произнес он...

Через секунду-другую ему стало, по-видимому, легче. Он глубоко вздохнул и сказал мне:

— Ну, а теперь мы должны подать помощь бедной девушке.

Я бросился в ее спальню.

Девушка лежала с почти посинелым лицом, с широко раскрытыми глазами. Зрачки их были до удивительности расширены. Капли холодного пота покрывали ее лоб, щеки, грудь, руки.

— Форточку открывайте, форточку, доктор! — приказал мне Путилин, слегка пошатываясь на ногах.

Однако прежде чем я успел подойти к окну, там уже был Путилин. Он схватился за форточку, и в ту же минуту до меня донесся его крик бешенства:

— Проклятие!

— Что? В чем дело? Что случилось?

Я совершенно растерялся. С одной стороны — припадок девушки-миллионерши, с другой — непонятно странное, внезапное нездоровье моего дорогого друга и его более чем странное поведение.