— Гроб?!

— Да.

— О, какие у вас случаются необычайные преступления! — удивленно всплеснул руками итальянский ученый.

Начался подробный осмотр.

Профессор, живо всем интересуясь, поражал своим блестящим знанием многих орудий преступления.

— Боже мой! — шамкал он. — У нас в Италии точь-в-точь такая же карманная гильотина!

— Простите, профессор, я вас покину на одну секунду. Мне надо сделать одно важное распоряжение относительно допроса только что доставленного преступника... — обратился помощник Путилина к профессору.

— О, пожалуйста, пожалуйста! — любезно ответил тот.

Я направился следом за помощником.

— Так что, ваше высокородие... — проговорил я, скрываясь за дверью соседней комнаты.

Прошло секунд пять, а может быть, и минута. Теперь это изгладилось из моей памяти.

Вдруг страшный, нечеловеческий крик, полный животного смертельного ужаса, прокатился в кабинете-музее.

Я похолодел.

— Скорее! — шепнул мне помощник Путилина, бросаясь на крик.

Мы оба бросились туда и, распахнув дверь, остановились, пораженные.

Гроб стоял, приподнявшись!

Из него в полроста вырисовывалась фигура Путилина с револьвером в правой руке.

Около гроба, отшатнувшись в смертельном страхе, стоял с поднятыми дыбом волосами ученый-профессор.

Его руки были протянуты вперед, словно он защищался от страшного привидения.

— Ну, господин Домбровский, мой гениальный друг, здравствуйте! Сегодня мы квиты с вами? Не правда ли? Если в этом гробу я проводил вас, зато вы встретили меня в нем же.

— Дьявол! — прохрипел Домбровский. — Ты победил меня.

На Домбровского надели железные браслеты. Он перед этим спросил, как милости, пожать руку Путилину.

— Знаете, друг, если бы вы не были таким гениальным сыщиком, какой бы гениальный мошенник мог выработаться из вас!

— Спасибо! — расхохотался Путилин. — Но я предпочитаю первое.

— Как ты все это сделал? — спрашивал я вечером Путилина. Триумф был полный.

— Как?.. Видишь ли... И объявление, и статья — были делом моих рук. Это я их напечатал. Гроб, который ты видел, был второй гроб, в дно которого я и спрятался. Я был убежден, что Домбровский, случайно оставивший изумруд в гробу, явится — при таком щедром посуле — за ним. Когда мне подали карточку «профессора», я знал уже, что это — Домбровский. Когда вы вышли из кабинета-музея, негодяй быстро подошел к потайной части гроба. Он лез за поисками драгоценного изумруда. В эту секунду я, приподняв фальшивое дно, предстал перед ним. Остальное тебе известно.

Я только что вернулся после визитации больных, как услышал знакомый звонок моего друга Путилина.

— К тебе, доктор! — входя в мою приемную, проговорил Путилин. — Фу-у, устал! Ну и зима же выдалась, будь ей неладно! Столько дел, столько дел...

— Но ведь ты без этого — как рыба без воды.

Путилин рассмеялся.

— Ты прав. Моментами страшно хотелось бы отдохнуть, но... при первом намеке на выдающееся дело — я встряхиваюсь и бросаюсь на розыски с юношеским жаром и пылом. Нет, видно, горбатого только могила исправит.

Он протянул мне письмо на плотной хорошей бумаге.

«Ваше превосходительство милостивый государь Иван Дмитриевич! Я решаюсь обратиться к Вам с всепокорнейшей просьбой расследовать некоторые таинственные явления, кои за последнее время стали твориться в нашем монастыре, настоятелем коего я состою. Поелику вследствие недуга не могу посетить Вас лично, убедительно прошу не отказать приехать в нашу обитель. Призывая на Вас благословение Божие, с истинным почтением слуга Ваш покорный о. архимандрит Валентин, настоятель Н-ского монастыря».

— Что ты на это скажешь?

— Ты был уже там?

— Нет. Я заехал за тобой. Если хочешь, поедем вместе.

— Хочу ли я! Ну конечно, мой великий друг, но... будет ли удобно?

— Отчего же нет, мой великий ассистент! — улыбнулся Путилин.

Мы поехали.

Минут через сорок перед нами вырисовались ворота огромного и богатейшего Н-ского монастыря, столь популярного в Петербурге. У ворот находился страж, к которому и обратился Путилин:

— Скажи, любезный, как нам попасть к отцу настоятелю?

— А вот-с, все прямо, потом-с за большим правым белым собором свернете налево. Там — каменный корпус-флигель, в нем обитает его высокопреподобие.

Когда мы проходили огромным наружным помещением монастыря, в пространстве которого мог бы уместиться целый уездный городок тогдашней России, нам встретился какой-то не то монах, не то послушник.

Он внимательно и зорко оглядел нас, поклонился и мягко-вкрадчиво обратился к Путилину:

— Вы не к отцу ли Валентину, нашему архимандриту-настоятелю изволите следовать?

— Да, к нему. А вы почему же, отче, это знаете? — спросил Путилин.

— Отец настоятель приказал мне поглядывать вас, дабы проводить к нему. У нас здесь долго ли запутаться?.. Помещение, как изволите видеть, обширнейшее. Пожалуйте!

И монах повел нас, идя впереди.

— Это чрезвычайно любезно со стороны отца Валентина... и чрезвычайно глупо... — услышал я тихое бормотание моего друга.

Мы миновали один собор, другой — и вскоре очутились перед огромным белым каменным флигелем, расположенным полуциркулем.

В окнах виднелись белые кисейные занавески, горшочки с цветами герани, олеандра и «сережек» и деревянные клетки с птичками.

— Здесь кельи братии, отче?

— Да-с, а вот эти окна принадлежат помещению отца архимандрита, — предупредительно пояснил ведущий нас монах-отшельник.

Мы вошли в подъезд, поднялись по ступеням отлогой лестницы и, попав в длинный коридор, остановились перед красивой дверью светлого ясеня.

— Во имя Отца и Сына и Святаго Духа... — троекратно стукнул в дверь монах.

— Аминь! — послышался из-за двери высокий, приятного тенорового тембра молодой, звучный голос.

Дверь распахнулась.

На пороге стоял высокий, стройный юноша, одетый в черный подрясник.

Он был необычайно красив. Роскошные густые волосы светло-золотистого цвета шатром поднимались над белым, словно из мрамора выточенным лбом. Большие синие глаза, в которых горел пламень какого-то религиозного экстаза-фанатизма.

Это, если хотите, был блестящий тип первомученика-христианина, одного из тех, которые сотнями погибали на арене кровожадного языческого цирка Рима в лютых когтях хищных зверей или же на «иллюминационных» крестах роскошных садов безумного Нерона.

— К нашему отцу настоятелю... — показывая на нас, обратился к юноше монах.

— Пожалуйте! — с низким поклоном пригласил нас юноша, по-видимому келейник.

— Как позволите о вас доложить его высокопреподобию?

— Скажите, голубчик, что по письму отца Валентина, — уклончиво ответил Путилин.

Мы разделись и вошли в большую комнату — келью, своим роскошным убранством напоминающую скорее богатую гостиную, чем жилище отца сподвижников.

Тут были отличная фисгармония, мягкая мебель, крытая темно-синим бархатом, зеркала, цветы, ковер, картины-портреты в дорогих золотых рамах, правда, духовного содержания и духовных лиц — иерархов церкви.

В воздухе пахло каким-то ароматическим курением.

Красавец келейник скрылся за портьерой из синего бархата и вскоре вышел оттуда обратно.

— Идут-с!.. — проговорил он, бросая на Путилина неуловимо быстрый взгляд своих святительско-подвижнических синих глаз.

— Добро пожаловать, ваше превосходительство Иван Дмитриевич! — послышался мягкий старческий голос.

К нам подходил, сильно прихрамывая на правую ногу, с высокой палкой с золотым набалдашником в руках невысокий, довольно тучный старик архимандрит симпатичной наружности.

Путилин встал и подошел под его благословение.