Путилин поднялся первый. За ним — агент, потом я, последней — агентша-сыщица.

— Вы ничего не знаете? — терзаемый любопытством, тихо спросил я ее.

— Да разве он скажет что-нибудь наперед? — ответила загадочно она.

Вот и эта галерея, вонючая, зловонная.

Она была почти темна. В самом конце ее только из крошечного окна лился тусклый свет сквозь разбитое стекло, заклеенное бумагой.

Перед нами была небольшая дверь, обитая старой-престарой клеенкой. Длинный засов, на нем — огромный висячий замок.

— Начинайте, голубчик! — обратился Путилин к агенту.

Послышался чуть слышный металлический лязг инструментов.

— А теперь, господа, вот что, — обратился уже к нам Путилин. — Если замка не удастся открыть, тогда я немедленно возвращусь в «малинник», а вы... вы караульте здесь. Смотрите, какое тут чудесное помещение.

С этими словами Путилин подвел нас к конуре, напоминающей нечто вроде сарая-кладовой.

Я недоумевал все более и более.

— Иван Дмитриевич, да объясни ты хоть что-нибудь подробнее.

— Тсс! Ни звука! Ну как?

— Великолепно! Кажется, сейчас удастся, — ответил агент.

— Ну?

— Готово!

— Браво, голубчик! — довольным голосом произнес Путилин.

— Пожалуйте! — раздался шепот агента.

— Прошу! — пригласил нас Путилин, показывая на открывшуюся дверь.

Первой вошла агентша, за ней я. Путилин остановился в дверях и обратился к агенту:

— Ну, а теперь, голубчик, закройте, вернее — заприте нас на замок таким же образом.

— Как?! — в сильнейшем недоумении и даже страхе вырвалось у меня. — Как?! Мы должны быть заперты в этом логовище страшного урода.

— Совершенно верно, мы должны быть заперты, дружище... — невозмутимо ответил мой друг. — Постойте, господа, пропустите меня вперед, я вам освещу немного путь.

Путилин полез в карман за потайным фонарем.

В эту секунду я услышал звук запираемого снаружи замка. Много лет прошло с тех пор, но уверяю вас, что этот звук стоит у меня в ушах, точно я его слышу сейчас. Чувство холодного ужаса пронизало все мое существо. Такое чувство испытывает, наверное, человек, которого хоронят в состоянии летаргического сна, когда он слышит, что над ним заколачивают крышку гроба, или осужденный, брошенный в темницу-подземелье, при звуке захлопываемой за ним навеки двери каземата.

— Ну, вот и свет! — проговорил Путилин.

Он держал впереди себя небольшой фонарь.

Узкая полоса света прорезала тьму.

Мы очутились в жилище страшного горбуна.

Прежде всего, что поражало, — был холодный, пронизывающе сырой воздух, пропитанный запахом отвратительной плесени.

— Брр! Настоящая могила... — произнес Путилин.

— Д-да, неважное помещение, — согласился я.

Небольшая комната — если только это логовище, грязное, смрадное, можно было назвать комнатой — была почти вся завалена всевозможными предметами, начиная от разбитых ваз и кончая пустыми жестяными банками, пустыми бутылками, колченогими табуретами, кусками материй.

В углу стояло подобие стола. На всем этом толстым слоем лежала пыль и грязно-бурая толстая паутина. Видно было, что страшная лапа безобразного чудовища — горбуна — не притрагивалась ко всему этому в течение многих лет.

Около стены было устроено нечто вроде кровати. Несколько досок на толстых чурбаках; на этих досках — куча отвратительного тряпья, служившего, очевидно, подстилкой и прикрытием уроду.

— Не теряя ни минуты, я должен вас спрятать, господа! — проговорил Путилин.

Он зорко осмотрелся.

— Нам с тобой, дружище, надо быть ближе к дверям, поэтому ты лезь под этот угол кровати, а я в последнюю минуту займу вот эту позицию. — И Путилин указал на выступ конуры, образующий как бы нишу. — Теперь — и это главное — мне надо вас, барынька, устроить. О, от этого зависит многое, очень многое! — загадочно прошептал Путилин.

Он оглядел еще раз логовище горбуна.

— Гм... скверно... Но нечего делать! Придется вам поглотать пыли и покушать паутинки, барынька. Потрудитесь спрятаться вот за сию пирамидку из всевозможной дряни, — указал Путилин на груду различных предметов. — Кстати, снимайте скорее ваш дипломат. Давайте его мне. Его можно бросить куда угодно, лишь бы он не попадался на глаза. Отлично... вот так. Ну-ка, доктор, извольте взглянуть на сие зрелище!

Я, уже влезший под кровать, выглянул и испустил подавленный крик изумления.

Предо мною стояла — нет, я не так выразился — не стояла, а стоял труп Леночки, убитой девушки. С помощью удивительно «жизненного» трико телесного цвета получалась — благодаря скудному освещению — полная иллюзия голого тела. Руки и ноги казались кровавыми обрубками, вернее — раздробленной кровавой массой.

Длинные волосы, смоченные кровью, падали на плечи беспорядочными прядями.

— Верно? — спросил Путилин.

— Но... это... — заплетающимся голосом пролепетал я, — это черт знает что такое.

На меня, съежившегося под кроватью, нашел настоящий столбняк.

Мне казалось, что это — какой-то кошмар, больной, тяжелый, что все это не действительность, а сон.

— Ну, по местам! — тихо скомандовал Путилин, туша фонарь. — Да, кстати, барынька, зажимайте крепко нос, дышите только ртом. Тут слишком много пыли, а пыль иногда — в деле уголовного сыска — преопасная вещь... Тсс! Теперь — ни звука.

Наступила тьма и могильная тишина.

Я слышал, как бьется мое сердце тревожными, неровными толчками.

Время тянулось страшно медленно. Секунды казались минутами, минуты — часами.

Вдруг до моего слуха донеслись шаги человека, подходящего к двери.

Послышалось хриплое ворчание, точно ворчание дикого зверя, вперемешку со злобными выкликами, проклятиями... Загремел замок.

— Проклятая!.. Дьявол!.. — совершенно явственно долетали слова.

Лязгнул засов, скрипнула — как-то жалобно — дверь, и в конуру ввалился человек. Кто он — я, конечно, не мог видеть, но сразу понял, что это — страшный горбун.

Он был, очевидно, сильно пьян. Изрыгая отвратительную ругань, натолкнулся на край кровати, отлетел потом в противоположную стену и направился колеблющейся походкой в глубь логовища.

— Что? Сладко пришлось, ведьма? Кувырк, кувырк, кувырк... Ха-ха-ха! — вдруг разразился исступленно-бешеным, безумным хохотом страшный горбун.

Признаюсь, я похолодел от ужаса.

Вдруг конура осветилась слабым синевато-трепетным светом. Горбун вычиркнул серную спичку и, должно быть, зажег спальную свечу, потому что комната озарилась тускло-красным пламенем.

— Только ошиблась, проклятая, не то взяла! — продолжал рычать горбун.

Он вдруг быстро наклонился под кровать и потащил небольшой черный сундук.

Мысль, что он меня увидит, заставила заледенеть кровь в моих жилах. Я даже забыл, что у меня есть револьвер, которым я могу размозжить голову этому чудовищу.

Горбун, выдвинув сундук, поставил дрожащей лапой около него свечку в оловянном подсвечнике и, все так же изрыгая проклятья и ругательства, отпер его и поднял крышку. Свет свечки падал на его лицо. Великий Боже, что это было за ужасное лицо! Клянусь вам, это было лицо самого дьявола!.. Медленно, весь дрожа, он стал вынимать мешочки, в которых, видимо, было золото, а потом — целая кипа процентных бумаг и ассигнаций.

С тихим захлебывающимся смехом он прижимал их к своим безобразным губам.

— Голубушки мои... Родненькие мои... Ах-ох-хо-хо! Сколько вас здесь... Все мое, мое!..

Человек-чудовище беззвучно хохотал. Его единственный глаз, казалось, готов был выскочить из орбиты. Страшные, цепкие щупальца-руки судорожно сжимали мешочки и пачки. Но почти сейчас же из его груди вырвался озлобленный вопль-рычанье:

— А этих нет! Целой пачки нет!.. Погубила, осиротила меня!

— Я верну их тебе! — вдруг раздался резкий голос.

Прежде чем успел опомниться, я увидел, как горбун — в ужасе — запрокинулся назад.

Его лицо из сине-багрового стало белее полотна. Нижняя челюсть отвисла и стала дрожать непрерывной дрожью.