Путилин рассмеялся.

— Конечно, подозревал. А говорил я тебе это для того, чтобы уготовить тебе неожиданный эффект. Ты знаешь мою слабость. Я люблю эффектные концы моих розысков.

— Как ты дошел до отыскания ключа к этой таинственной истории?

— Видишь ли, доктор... — начал он после паузы. — Ни на одну минуту я не верил, что тут замешаны таинственные явления загробного мира. Я ведь, как ты меня называешь, реалист чистейшей воды, да и профессия моя приучила меня считаться с фактами реальной жизни, а не оккультно-мистической. Мне сразу пришла мысль, что я имею дело с типами «воров-могильщиков» или же... впрочем, об этом после. Памятник «медного змия» сразу обратил на себя мое внимание. Нужно тебе сказать, что история его мне хорошо была известна, и я старика сторожа расспрашивал о ней с целью узнать, как легенда разукрасила ее. В общих чертах он передал историю страшного памятника верно. Представь себе, что, действительно, и змеи были. Сын настаивал на том, что его родители упросили старика приказчика положить все их огромное состояние в их гробы, дабы ничто не досталось их сыну, которого они прокляли за «безбожие», «разврат» и воровство. И вот у меня мелькнула догадка, не замешан ли в таинственных видениях сын, то есть не он ли желает дорыться до гробов, якобы хранящих сокровища. Я, как ты видел, очень внимательно осмотрел памятник и вдруг заметил поперечный разрез медного бассейна. Очевидно, стоило только приподнять одну из половин его, как весьма легко можно было начать подкапываться к могиле.

Осматриваясь по сторонам, я увидел в решетке склепа комья земли. Решетка была закрыта старым ржавым замком. Я попробовал его открыть, и... он оказался взломанным. Спустившись в склеп, где стоит гроб, я увидел свеженабросанные кучки земли. Для меня стало несомненным, что могилу под памятником «медного змия» подкапывают. Но кто? Вот вопрос.

Этот таинственный свет, это появление призрака был фокус, устраиваемый с целью устрашить сторожа и иных, дабы никто не решился ночью подходить к страшной могиле и тем мешать страшной работе. Вчера, вернее, сегодня я навел справки о сыне погребенных под «медным змием». Оказывается, десять месяцев тому назад он умер от тифа в одной из больниц. Вчера я получил письмо от Домбровского.

«Не он ли?» — мелькнула у меня мысль. И, как видишь, я угадал...

Около двух часов дня в служебный кабинет Путилина курьером была подана визитная карточка.

«Сергей Николаевич Беловодов», — стояло на ней.

— Попроси!

В кабинет походкой, изобличающей волнение, неловкость, смущение, вошел высокого роста красивый, изящный молодой человек лет двадцати пяти. В его фигуре, в манерах видна была «хорошая порода».

— Чем могу служить? — обратился Путилин к вошедшему. — Прошу вас.

И он указал на кресло, стоящее у письменного стола.

Молодой человек сел, но, по-видимому, от волнения не мог в течение нескольких секунд проговорить ни слова.

Наконец, сделав над собою огромное усилие, он начал:

— Простите великодушно, что я позволяю себе отрывать вас от занятий... вообще беспокоить вас...

— Но вы ведь, господин Беловодов, явились ко мне по делу?

— Ах, если бы я мог наверное знать, быть вполне уверенным, что по делу! — вырвалось у молодого человека.

Путилин несколько удивленно и очень пристально поглядел на странного визитера.

— Простите, я не вполне понимаю вас... Скажите, что привело вас ко мне.

— Ваша слава гениального сыщика и репутация гуманнейшего, добрейшего, сердечного человека.

Путилин мягко улыбнулся, наклонив свою характерную голову.

— Спасибо на добром слове, но... к кому же из меня двоих: к умному сыщику или к сердечному человеку — привела вас судьба?

— К вам двоим, господин Путилин. Я в глубоком отчаянии, и верьте, что вся моя надежда только на вас.

— В таком случае давайте беседовать. Расскажите ясно, подробно, в чем дело.

И Путилин, приняв свою любимую позу, приготовился слушать.

— Рядом с нашим имением Н-ской губернии находилось и находится до сих пор богатейшее имение Приселовых. Владельцем его являлся отставной гвардии ротмистр Петр Илларионович Приселов, человек женатый, имевший всего одну дочь, Наталию. Жили они открыто, роскошно, богато. Мы водили домами самую дружескую хлеб-соль. Я был старше Натали Приселовой ровно на пять лет.

Оба подростки, мы были настоящими друзьями детства, играли, возились летом в великолепном парке, иногда даже дрались... Частенько до нас долетали отрывистые фразы из бесед наших родителей: «Эх, славная парочка! Впоследствии хорошо бы окрутить их». Вскоре, однако, посыпались несчастья. Скончалась от тифа мать Наташи, госпожа Приселова. Не прошло и года, как Наташа сделалась полусиротой, как вдруг новое горе обрушилось на ее бедную головку: на охоте ее отец, Петр Илларионович Приселов, опасно ранил себя выстрелом из ружья и через четыре дня, в тяжелых мучениях, скончался. Перед смертью он успел сделать духовное завещание такого рода: все свое состояние, движимое и недвижимое, он оставляет своей единственной дочери Наталии. Опекуном ее, а позже — попечителем, он назначает своего родного брата Николая Илларионовича Приселова. Наталия по окончании института должна поселиться в доме дяди-опекуна. Все огромное состояние, свыше миллиона, она имеет право получить от опекуна-дяди не ранее или ее замужества, или достижения совершеннолетия.

В это время Наташа кончала Н-ский институт, я — там же — привилегированное учебное заведение. Сначала мы виделись довольно часто: на балах, в спектаклях-концертах. Детская дружба перешла мало-помалу в любовь. Мы полюбили друг друга со всей красотой и силой первой молодости.

Некоторое время тому назад Наталья Петровна, окончив институт, поселилась в доме опекуна-дяди. Я стал бывать там, но с каждым разом замечал, что опекун-дядя относится ко мне явно враждебно. Причина такой холодности для меня была совсем непонятна. Ведь ему отлично были известны дружеские отношения, которые связывали наш дом с домом его погибшего брата. Дальше — больше, мне чрезвычайно тонко, но вместе с тем и чрезвычайно категорически дали понять, что мои дальнейшие посещения нежелательны. Для меня это было неожиданным ударом. За Наташей был учрежден удивительно бдительный надзор, так что нам очень часто не удавалось обменяться двумя словами. Около нас неизменно кто-нибудь торчал. За последнее время я стал замечать, что Наташа выглядит совсем больной. Вялая, апатичная, она произвела на меня несколько раз впечатление человека, пораженного серьезным недугом... На мои вопросы, что с ней, она отвечала, что сама не знает, что с ней делается.

«Так, слабость... головокружение...»

«Но отчего же, отчего же?» — допытывался я, с мучительной тоской и тревогой вглядываясь в дорогие мне черты лица.

«Право, не знаю, милый...» — тихо, чтобы никто не слыхал, отвечала она.

А вот недели две тому назад, когда я приехал, меня прямо уже не приняли.

«По случаю болезни барышни никого не принимают», — проговорил лакей, захлопывая перед моим носом массивную дубовую дверь.

И в течение десяти дней я получал все тот же ответ. А вот сегодня я решил приехать к вам.

— С какой целью, мой бедный юный друг? — тихо спросил Путилин, заметив крупные слезы, катившиеся из глаз молодого человека.

— Потому что... потому что вчера мне пришла в голову мысль, может быть и сумасшедшая, что мою невесту — пока еще только перед Богом... — И, близко наклонившись к великому сыщику, Беловодов что-то тихо прошептал.

Путилин отшатнулся от него, слегка побледнев.

— Почему вы это думаете? На чем основываете вы ваши подозрения...

— Сам не знаю... сам не знаю... — с отчаянием вырвалось у молодого человека. — Какой-то таинственный голос мне шепчет.

— Этого мало, голубчик.

— Я сам чувствую, но, однако, этот таинственный голос во мне так силен, что я сегодня утром почти было решил обратиться к властям с формальным заявлением моих твердых подозрений.