Отъявленные воры, пьяницы-золоторотцы, проститутки — все свили здесь прочное гнездо, разрушить которое было не так-то легко.

Подобно московскому Ржанову дому Хитрова рынка, здесь находились и ночлежки — общежития для сего почтенного общества негодяев и мегер, и отдельные комнатки-конуры, сдаваемые за дешевую цену аристократам столичного сброда.

Притаившись за грудой пустых бочек, мы увидели, как страшный горбун, быстро и цепко поднявшись по обледенелой лестнице, заваленной человеческими экскрементами, вошел на черную «галдарейку» грязного, ветхого надворного флигеля и скрылся, отперев огромный замок, за дверью какого-то логовища.

— Ну, теперь мы можем ехать! — задумчиво произнес Путилин, не сводя глаз с таинственной двери, скрывшей чудовище-горбуна.

— Ты что-нибудь наметил? — спросил я его.

— Темно... темно... — как и вчера ночью, ответил он.

В Сыскном Путилина ожидал сюрприз.

Лишь только мы вошли, предварительно переодевшись, в кабинет, как дверь распахнулась, и в сопровождении дежурного агента вошла, вернее, вбежала, небольшого роста худощавая пожилая женщина.

Одета она была так, как одеваются мещанки или бедные, но «бла-а-а-родные» чиновницы — «цироки»: в подобие какой-то черной поношенной шляпы, прикрытой черной косынкой, в длинном черном дипломате.

Лишь только она вошла, как сейчас же заплакала, вернее, заголосила:

— Ах-ах-ах... ваше... ваше превосходительство...

— Что такое? Кто эта женщина? — спросил Путилин агента.

— Мать вчерашней девушки, найденной перед церковью Спаса... — доложил агент.

Лицо Путилина было бесстрастно.

— Садитесь, сударыня... Да вы бросьте плакать... Давайте лучше побеседуем... — пригласил Путилин.

— Да ка-а-ак же не плакать-то?! Дочь — единственная... Леночка моя ненагля-а-а-дная... Видела ее, голубушку...

Из расспросов женщины выяснилось следующее. Она — вдова скромного канцелярского служителя, умершего от запоя. После смерти кормильца в доме наступила страшная нужда.

Она шила, гадала на кофейной гуще, обмывала даже покойников — словом, делала все усилия, чтобы «держаться на линии» со своей Леночкой.

— А она-с раскрасавица у меня была! Характеру Леночка была гордого, замечательного, можно сказать. И-и! Никто к ней не подступайся! Королева прямо! В последнее время тоже работать начала. На лавки белье шили мы... Шьет, бывало, голубушка, а сама вдруг усмехнется да и скажет: «А что вы думаете, мамаша, будем мы с вами богатые, помяните мое слово!» Да откуда, говоришь ей, богатство-то к нам слетит, Леночка? А она только бровью соболиной поведет. «Так, — говорит, — верю я в счастье мое...»

Сильные рыдания потрясли вдову-чиновницу.

— А вот какое счастье на поверку вышло! А-а-ах!..

— Скажите, сударыня, ваша дочь часто отлучалась из дома?

— Да не особенно... Когда работу относить надо было.

— Когда последний раз до катастрофы ушла из дому ваша дочь?

— Часов около семи вечера. Жду ее, жду — нет. Уж и ночь настала. Тоскует сердце. Ну, думаю, может, к подруге какой зашла, ночевать осталась. Ан — и утро! А тут вдруг услышала: девушку нашли мертвой у церкви Спаса. Бросилась туда. Говорят, отвезли уж куда-то. Разыскала.

— Скажите, а ведомо ли вам, что за лифом вашей дочери были найдены сорок девять тысяч семьсот рублей?

На вдову нашел столбняк.

— К... как? Сколько? — обезумела она.

Путилин повторил.

— А... где же деньги? — загорелись глаза с «цикорки».

— У нас, конечно, сударыня.

— А вы... куда ж их денете? Я ведь мать ее, я — наследница.

Мы невольно улыбнулись.

— Нет уж, сударыня, этих денег вы не наследуете, — ответил Путилин. — А вот лучше скажите: откуда, по вашему мнению, у вашей дочери могла взяться такая сумма?

Вдова захныкала.

— А я почем знаю, господин начальник.

Путилин сдал вдову на руки своему опытному помощнику. От нее надо было взять подробные сведения о всех знакомых вдовы, о тех магазинах, куда Леночка сдавала работу. Соответственно с этим целая рать агентов должна быть направлена по горячим следам.

Но я ясно видел, что Путилин распоряжался как бы нехотя, словно сам не доверял целесообразности тех мер розыска, которые предпринимал.

Я хорошо изучил моего гениального друга. Я чувствовал, что делает он все это больше для пустой формальности, для очистки совести.

— Позовите мне X! — отдал он приказ.

X был любимый агент Путилина. Силач, бесстрашный и находчивый.

— Слушайте, голубчик, сейчас мы с вами побеседуем кое о чем.

Затем он обратился ко мне:

— Поезжай, дружище, домой и ожидай меня ровно в восемь вечера. Сегодня ночью мы продолжим наши похождения. Только отпусти лакея.

Стрелка часов показывала ровно восемь, когда раздался звонок. Я поспешно открыл дверь и попятился, удивленный: первой вошла в мою переднюю... девушка, которую я вчера видел убитой на Сенной площади.

Крик ужаса готов был сорваться с моих уст, как вдруг раздался веселый смех Путилина, вошедшего вслед за девушкой.

— Не бойся, дружище, это — не привидение, а только моя талантливая сотрудница по трудному и опасному ремеслу.

— Фу-у, черт возьми, Иван Дмитриевич, ты всегда устроишь какую-нибудь необыкновенную штучку! — вырвалось у меня. — Но, Боже мой, какой великолепный маскарад! Совсем она!

Я, подробно осматривавший труп, заметил даже большую черную родинку на левой щеке девушки.

Путилин был искусно загримирован, но в обыкновенной сильно поношенной и продранной триковой тройке.

— А мне в чем ехать? — спросил я.

— Да так, как есть... Только сомни воротник и обсыпь себя мукой или пудрой...

Я исполнил повеления моего друга, и через несколько минут мы вышли из квартиры.

У ворот нас ждал любимый агент Путилина.

— Все?

— Все.

«Малинник», знаменитый вертеп пьянства и разврата, гремел массой нестройных голосов.

Если ужасы Вяземки днем были отвратительны, то неописуемые оргии, происходящие ночью в «малиннике», были поистине поразительны. Все то, что днем было собрано, наворовано, награблено, — все вечером и ночью пропивалось, прогуливалось в этом месте.

Тут, мнилось, Бог совершенно отступался от людей, и люди, опившиеся, одурманенные зверскими, животными инстинктами, находились во власти Сатаны.

Когда мы подошли, стараясь идти не вместе, а поодиночке, к этой клоаке, Путилин сказал:

— Барынька, вы — останьтесь здесь. Мы с доктором войдем сюда и, наверное, скоро вернемся.

Мы вошли в ужасный притон.

Первое, что бросилось нам в глаза, была фигура страшного горбуна.

Он сидел на стуле, низко свесив ноги, свои страшные длинные ноги. Было такое впечатление, будто за столом сидит только огромный горб и огромная голова.

Лицо горбуна было ужасно. Сине-багровое, налившееся кровью, оно было искажено пьяно-сладострастной улыбкой.

На коленях его, если можно только это назвать коленями, сидела пьяная девочка лет пятнадцати.

Она, помахивая стаканом водки, что-то кричала тоненьким сиплым голоском, но что она кричала — за общим гвалтом разобрать было невозможно.

— Горбун! Дьявол! — доносились возгласы обезумевших от пьянства и разврата людей.

Кто-то где-то хохотал животным хохотом, кто-то плакал пьяным плачем.

— Назад! — шепнул мне Путилин.

Мы быстро, не обратив на себя ничьего внимания, выскочили из этого смрадного вертепа.

Я был поражен. Для чего же мы отправились сюда?..

— Скорее! — отдал приказ Путилин агенту и агентше, поджидавшим нас.

Нас толкали, отпуская по нашему адресу непечатную брань. Кто-то схватил в охапку агентшу, но, получив здоровый удар от агента, с проклятием выпустил ее из своих рук.

— Дьявол! Здорово дерется!..

Минуты через две мы очутились перед той лестницей, ведущей на «галдарейку» флигеля, по которой сегодня утром подымался горбун.