Она уже почти ступила в круг света, как вдруг услышала восклицание:

— … неуважение! Из-за нее у моего сына останется шрам. Подумаешь, обнял слишком пылко, так кровь молодая!

— И она не явилась на сбор сена. Что это такое, Марсия?

— Да-да, и посматривает недобро. Ты бы воспитала ее.

— А мой сынок ей подарки таскает, вот бесстыжая девка! Куда ты смотришь-то? Вот был бы жив Йоран…

Едва услышав это, Айрин выскочила из укрытия и, громко стуча каблуками, направилась к женщинам. Те дружно обернулись и умолкли. Не дойдя до них пары шагов, Айрин остановилась и удостоила каждую тяжелым взглядом.

Матушка, вся красная, стискивала ручку плетеной корзинки, в которой принесла угощения для Новолетия. Десятки гневных и ядовитых слов вертелись у Айрин на языке. Она сцепила зубы, чтобы удержать их внутри, иначе ее резкость могла вернуться тысячекратно в виде гадостей и подлянок.

— Ужин готов, матушка, пойдем скорее.

Бабушка бы ею гордилась.

Ужин прошел в узком кругу. Агнес так и не появилась, а Нарс задержался на собрании Совета села. После смерти отца он, как старший и единственный мужчина в семье, взвалил на себя все заботы и работал наравне с остальными. Матушка сильно тревожилась, потому что все еще считала его ребенком, а по мнению бабушки двадцатипятилетний лоб вполне способен организовать хозяйство и четырех разумных женщин. Айрин же молча считала, что сама в состоянии организовать себя.

— Ночью мы с Агнес идем на реку, — подала она голос, поглаживая кончиками пальцев край расписного блюда. — Ночь Новолетия считается волшебной.

Бабушка хлопнула ладонью по столу, испугав обеих.

— Никакого ведьминого часа, Айрин. Ты же знаешь, с закатом грань между нашим миром и загробным слишком сильно истончится. В другую ночь — пожалуйста, но не в Новолетие.

— Но со мной будет Агнес!

— Еще лучше: увидит что-то не то и растреплет всему свету.

— Мама, — попыталась заступиться Марсия.

— Что, «мама»! А то ты своих дочерей не знаешь? — Ингеборга перевела укоризненный взгляд на поджавшую губы внучку. — Учу-учу тебя, а ты не понимаешь! Думала, я не замечу, что карты магические таскаешь? Много нагадала за моей спиной?

Айрин не ответила.

— Колдовство, которым ты владеешь, отличается от рейненбернской магии. Я мало о нем знаю, но Каямина заплатила жизнью, чтобы оградить тебя от Эскальта и всего, что с ним связано. Не обесценивай ее жертву. Ты меня поняла?

— Тогда позволь мне уехать! Что толку запирать во мне силу, если однажды я могу не справиться с ней?

Свеча на столе затрещала и прогорела до основания.

Бабушка сокрушенно покачала головой. Айрин же не осмеливалась взглянуть на мать. Она вообще не была уверена, что после того, что сотворила три года назад, ей позволят остаться в этом доме. Она бы ушла. Она хотела уйти.

— Я согласна с Айрин, — напряженно произнесла Марсия. — Ей нужно учиться. Ты же видишь, дело тут далеко не в одних рунах. — На какое-то время повисло тягостное молчание, затем она повернулась к Айрин: — Агнес попросила меня отпустить тебя на ярмарку. Ты давно рвешься в столицу.

— Слишком опасно, — отрезала Ингеборга, но без прежней твердости. — Десяти лет не прошло, как погасли костры. Ничего ты там не найдешь, девочка моя. Король очень постарался, чтобы любые упоминания об Эскальте обратились пеплом. Я не хочу тебе той же судьбы, что постигла Каямину.

— Так научи меня сама, — взмолилась Айрин. — Или лиши магии навсегда! Я только и делаю, что прячусь и боюсь навредить кому-то еще!

— Уберу посуду, — Марсия бросилась относить за печь тарелки с недоеденной кашей.

Ингеборга печально вздохнула.

— Айрин, я всего лишь бывшая служанка. Эст… Семья Каямины была добра ко мне и позволила выучиться наукам. Я лишь хочу, чтобы ты счастливо дожила до преклонных лет подальше от колдовства. Ладно! — каркнула она, сдаваясь. — Обещай, что не полезешь в Академию Магии! Если они узнают, тебя может ждать костер, ты это понимаешь?

Ей ничего не оставалось, кроме как кивнуть. Обещания, не скрепленные магией, держатся лишь на совести.

Ночью, проведя почти все празднество за плетением, Айрин вышла к утыканной фонариками реке и вслед за подругами бросила венок, который тут же поглотила река. Под дружный девичий смех Айрин развернулась на пятках и, не слушая Агнес, зашагала домой.

В ночь перед выездом Ингеборга подозвала Айрин якобы помочь взбить слежавшийся тюфяк. Стоило девушке пересечь порог бабушкиной комнаты, как та захлопнула дверь и вытащила из кармана платок — один из тех, что Айрин с Агнес наткали к ярмарке.

— Скажи, что мои глаза обманывают меня, и ты не вышила на них руны? — не дождавшись ответа, Ингеборга тяжело опустилась на скрипучую кровать. — Дурочка ты. Упрямая, совсем, как твоя мать. Где ты их взяла?

— С одеяльца, в котором меня… — она сглотнула и опустила глаза в пол.

Бабушка напряженно рассматривала платок у самой свечи, выискивала каждый символ, что-то нашептывала и беспрестанно хмурилась. Айрин в это время стояла на месте подобно статуе. Она не могла сказать, что подтолкнуло ее выбрать именно такой узор. Будто некто направил руку с иглой и кроваво-красной нитью.

Ингеборга опустила платок и с прищуром повернулась.

— Много нашила?

— Всего парочку, — первая ложь.

— Ты что-то слышала, пока вышивала? Видела?

— Ничего, — вторая.

— Узнаю, кажется, эту руну. Агнес ничего не заподозрила?

На этот раз Айрин уверенно покачала головой. Кроме Марсии, Йорана и Ингеборги, никто в Дубовом Перевале не знал их тайну, но с годами не становилось легче.

— Ты посмотри, какая покладистая! — всплеснула руками бабушка. — Всегда бы так. Принесешь мне все платки до единого. А потом иди спать. Вам отправляться с рассветом.

Уже переступив порог, Айрин услышала печальный вздох: «кровь берет свое». По хребту как гусиным пером прошлись. Айрин поежилась и от чего-то закашлялась в кулак.

«Меньше по ночам на реку бегать надо», — мысленно отругала себя она, лишь бы не вспоминать тень, мелькнувшую на границе взора, в то время как она вышивала руны. Тогда Айрин успешно убедила себя в том, что ей померещилось смазанное движение, но после бабушкиных слов вновь стало не по себе.

Махнув занятому подпругами брату, она вышла в сени и, не глядя, достала из тюка с тканями пару платков. Если выбирать все, на чем нашиты эскальтские символы, им нечего было бы вести на ярмарку.

«Магия же основана на ритуальных словах и жестах, а я ничего такого не делала», — успокоила себя Айрин. — «Поэтому ничего не случится!»

Затем она отнесла выбранные платки бабушке и поднялась в их с Агнес комнату. Сестра наградила ее загадочным взглядом, но на прямой вопрос не ответила, только подмигнула хитро.

Наутро под конвоем Лени и Гуго девушки выехали на ярмарку на старой доброй телеге, запряженной флегматичной Белой и беспокойным Громом, который то и дело норовил ускорить шаг. Потянулись долгие дни в дороге по холмистому тракту. Айрин рассказывала спутникам сказки, основанные на сюжетах из исторических книг, Агнес звонко напевала заводные песенки, а Гуго с Лени травили байки. Так пролетели несколько монотонных осенних дней.

— Айрин, ты чего смурная?

Девушка сморщила нос и отвернулась к другому краю телеги.

Гуго почесал в затылке и глянул на Лени, типа «чего это она?».

Тот только махнул рукой и подхлестнул лошадей.

— Живее, Гром! Таким темпом мы до города не к ночи, а к утру доберемся.

— Чо тут такого? — буркнул Гуго и откинулся на тюки с барахлом и мукой. — Подумаешь, еще раз в лесу заночуем, на свежем воздухе. Красота!

— Знаем мы твою красоту, — едко бросила ему Агнес. — Вон сидит, того и гляди взором своим пламенным в телеге дырку прожжет.

— Зря стараешься, Гуго, раз уж за два года девичье сердечко не украл, так уж одна ночь тебе не поможет! — хохотнул Лени.