Цикл

То исцелит огонь

"Что не исцеляет лекарство, то исцеляет железо,

что не может исцелить железо,

то исцелит огонь"

Алая птица

Алая птица взмахнет крылом.

Вспыхнет стоявший веками дом,

Пепел развеют ветра зимы

С моря до самой седой луны.

Пали дворцы. Средь чужой земли

Духи скрывают дитя любви.

Алая птица заплачет вслед:

Нет короля, и короны нет.

Слепы сердца и мечи остры —

Днями-ночами горят костры.

Выше небес и судьбы закон,

Что охраняет кровавый трон,

Отнятый силой в пылу войны,

Не признающий своей вины.

Алая птица к Солнцу взлетит,

Мир своей яростью покорит.

Зима пришла в Дубовый Перевал неожиданно рано. Старики судачили: все из-за войны на севере. Будто бы тамошние духи обозлились на безумного короля и восставших колдунов, от того и наслали на них лютый мороз, захлестнувший даже далекий юг.

Ингеборге по возрасту полагалось сидеть рядом со сплетниками, укутанной в шали и шубы, но она только посмеивалась со своих соседок да тасовала потертую колоду карт. Кому, как не ей, знать, что духам нет дела до людей.

В ту ночь сыпала мелкая ледяная пыль, больше насмешка, чем настоящая метель. Ингеборга сидела за столом при свете единственной лучины, не желая тревожить дочь, за день умаявшуюся с годовалой внучкой. На душе у нее поселилась неясная тяжесть.

Старушка подслеповато щурилась на карты. Арканы упрямо молчали, скрывая будущее, только Маг глядел, будто насмехаясь. Ингеборга хрипло вздохнула, едва поколебав дыханием огонек лучины. Способностей к магии у нее отродясь не было, вот карты и молчали, да, может, и к лучшему. Отчий дом она давно похоронила в памяти.

Старческий слух с трудом уловил робкий стук в закрытые ставни.

«Не к добру», — подумалось ей, — «опять у соседки с младенцем беда?»

Однако на крыльце ее встретила женщина со свертком на руках. Серые глаза отражали свет лампы как два серебряных зеркала.

— Ингеборга, матушка, смилуйся, — женщина опустилась на колени прямо на заснеженное крыльцо. — Помнишь ли ты еще меня? Я Каямина Эсталинор.

Звуки напевной эскальтской речи наполнили ночь. Будто бы в ответ на них, ледяной ветер взвился и недовольно загудел среди тонких сосен.

Ингеборга сама едва не упала ничком рядом с ней.

— Княжна, как же можно… Скорее, вставай и входи в дом!

Каямина протянула охнувшей старушке ворох одеял, укрытый не по-зимнему тонким плащом. Ее руки посинели от холода, губы едва шевелились на обескровленном лице.

— Прошу, не дай ей сгинуть! Они никого не пощадили: ни детей, ни женщин.

— Милая, не трать силы, отогрейся скорее!

Княжна схватила старую кормилицу за руку, не позволяя сдвинуться с места.

— Нет, я должна защитить Айрин. Марсар увел их за собой, но скоро они нападут на мой след. Расскажи ей, когда она будет готова, — жесткое лицо княжны озарилось светлой улыбкой. — Я назвала ее в честь небесных огней. Ты помнишь?

— Конечно, милая. Заклинаю, войди в дом!

— Ты помнишь, — Каямина в последний раз взглянула на дочь в руках Ингеборги и задрала рукав льняной рубахи, открыв взору свежий шрам в виде сложного узора. — Теперь время забывать.

К утру на старом кладбище за озером появилась безымянная могила. Земля звенела от мороза, как хрусталь, разлеталась осколками. Снег укрыл лицо северной княжны вместо белого с серебром покрова. Не было совершено для нее обрядов, не было спето прощальных песен. Только выли вдали волки.

Айрин была совсем малышкой, когда в Рейненберне сменилась власть: молодая королева внезапно овдовела, но вскоре надела корону на мужчину, которого в дальнейшем прозвали Реджинальд Освободитель. Случилось это после войны в Эскальте — на далеком севере, хотя, казалось бы, при чем тут север.

Новый король повелел строить дороги, перевалочные пункты, постоялые дворы, снижать налоги. При нем в лавках появились заморские ткани, фрукты, специи и крупы, диковинный разноцветный чай, а еще горький имперский шоколад на вес серебра. Старики твердили: началось золотое время.

Однако на северной границе народ все еще опасался, что до них докатится отголосок войны, погрузившей Эскальт в хаос. Даже двадцать лет спустя о холодном королевстве говорили не иначе, как шепотом.

Неспокойно жилось и у побережья на востоке. Аймаррские пираты бесстрашно пересекали Катомесское море, обманывали рейненбернские корабли и совершали разгромные набеги на беззащитные села. Но буйный восток не так страшил, как безмолвный север. Пираты и их ведьмы — люди из плоти и крови, с ними можно скрестить клинки, от них можно откупиться.

А про северян с диким еретическим колдовством ничего не было известно наверняка. Рвавший облака Снежный Хребет и вечно зеленые леса стояли на страже процветающего Рейненберна незыблемой стеной, и за все прошедшие годы ни одна живая душа не нарушала этих границ. Рейненбернцы сначала в шутку, а затем в серьез начали предполагать, что северяне перебили друг друга подчистую, и по их пустующим землям теперь рыщут голодные демоны.

— Рано.

Айрин вернула крышку на место и обернулась к бабушке.

— Разве? Думаю, пора снимать с огня.

Ингеборга даже не посмотрела в ее сторону. Завернувшись в пеструю шаль из плотной шерсти, она недобро поглядывала в окно, за которым ветер гнул стволы молодого березняка на соседском дворе.

В том доме — с просевшей от времени крышей и вросшим в землю крыльцом — жила старая Сойле, уроженка Шарибской Империи. Это была необъятная жаркая страна, где, по слухам, дома строили из золота и мрамора, а ее жители одевались в шелка, драгоценности и пили по утрам ледяные вина. Почти тысячу лет она расширяла свои границы на суше и на море, также отхватив себе большой кусок плодородной земли, принадлежавшей когда-то Рейненберну. Никто, даже сами имперцы, не знали, как далеко на юг простираются границы их земель — они растворялись в мареве щедрых на миражи пустынь материка Хиферишат.

В народе гуляла присказка: видел Шариб — видел весь мир. Туда, за море, в качестве невесты предстояло отправиться прекрасной принцессе Мериэл и скрепить мир между Шарибом и Рейненберном счастливым брачным союзом.

Любителям послушать сказки смуглая желтоглазая Сойле рассказывала истории из своей молодости, каждый раз обязательно приукрашивая на новый лад. То она влюбилась в пирата с Аймаррских островов и вместе с ним бежала от его ревнивой жены-ведьмы, то, наоборот, вызволила бедную девушку из лап жестокого работорговца. Каким шальным ветром шарибку занесло в самое сердце Рейненберна, для всех оставалось загадкой. Искренний интерес грел одинокое старое сердце Сойле. Каждого слушателя она называла на певучий шарибский манер. Айрин и ее сестре Агнес в свое время достались чудные прозвища: hat malashenal lellafe — две маленькие принцессы.

— Рано, — повторила Ингеборга. — Слишком рано пришла зима.

Айрин сняла крышку с горшка, затем осторожно зачерпнула деревянной ложкой овсяную кашу.

— Бабушка, только-только осень началась, даже Новолетие не отпраздновали. Ты в последнее время много тревожишься по пустякам. — Осторожно подув, она попробовала собственную стряпню. — Кажется, готово. Звать всех к ужину?

— Доварила-таки или опять поросят покормим? — ехидно прищурилась старушка, вогнав внучку в краску. — Зови-зови.