Она переживёт. Или найдёт общий язык с "богом" этого мира. Или придумает что-нибудь ещё... Ко́ра Блайз справится. Разве это не их с Томом, дочь?

Лив лежала на улице, на тёплом ещё солнышке ранней осени, и вспоминала эту прекрасную историю, с именем их дочери...

Она, когда узнала, что будет девочка, загорелась назвать её Персефоной. А что?.. Раз она Деметра, то кто ещё может быть у неё в дочках? Том тогда только улыбнулся и промолчал.

К разговору вернулся чуть позже. И очень деликатно сказал жене, что дочь не скажет им спасибо за такой "подарок". Лив, воспитанная на классической литературе, возмутилась. А он предложил ей компромисс. Конечно, это же Том! Если не получается "так", он пройдёт "этак"!

Сказал, что Персефона из легенды имела ещё одно имя, более привычное слуху современного человека. Ко́ра. Они могут назвать девочку так. А дома пусть будет Персефоной.

Лив думала и, в итоге, пришла к мысли, что её муж мудрый и дипломатичный. И любит её по-настоящему. Он не сказал ей в лоб, что она поглупела из-за гормонов или оторвалась от реальности, или ещё что-нибудь... А значит, она тоже пойдёт ему навстречу.

Как оказалось, это было более чем мудрое решение. К пяти годам имя "Перси" осталось только для родителей и для бабушек-дедушек. И то, только наедине. Пожалуйста!.. Если вам так хочется!

Дочь просто пришла к ним с мужем как-то, в свои пять лет. Встала перед ними, заложив руки за спину, как один из самых старых преподавателей на кафедре Лив.

- Для солидности,- сообразили родители и поняли, что разговор будет серьёзный.

Так и вышло. Дочь начала его с трагичной фразы:

- Я плохо сплю!

По их наблюдениям всё у неё было в порядке со сном. Да и с остальным тоже. Тем не менее, они слушали очень и очень внимательно. И подтолкнули разговор дальше:

- Почему, дорогая?

Дочь строго посмотрела на родителей:

- Мне снятся сны!

Том тут же встрял:

- Это нормально!

Девочка нахмурилась, и мать задала "правильный" вопрос:

- Какие сны, солнышко?

Солнышко хмурилось, как тучка перед бурей. И обвиняло родителей:

- Я знаю, что вы хотели назвать меня Персефоной. Официально!

Том давным давно привык к имени дочери. Оно казалось ему теперь прекрасным и благозвучным. К тому же, он защищал бы Лив всегда:

- Отличное имя! Классическое!

Лив едва не расхохоталась тогда. Вспомнила, что говорил он об этой "классике" сначала. Дочь, ставшая хмурой, как осенний день, трагично закончила:

- Вот мне и снится, родители, что вы зовёте меня перед всеми "Сифа"! И остальные повторяют. А знаете ли вы, что это ваше сокращение похоже по звучанию на название венерической болезни? "Сифа" и "сифилис"! Гениально!..

Сначала родители возмутились. Никто не сокращал её имя так! Потом повздыхали, что иметь слишком умных детей проблемно потому, что они учатся читать по медицинским справочникам!

И быстро смирились. В конце концов, дочь права. Имя её, и жизнь её тоже. Она, к тому же, была великодушна и позволила им называть себя Перси. Наедине.

А потому, иногда, когда они бывали дочкой недовольны, то грозно звали на разбирательство не "Перси", а "Сифу"...

***

Хмурым осенним днём Мел сказала Атарику и Перси, что всё. Следующая ночь будет последней.

Они, все трое, внешне спокойно говорили об этих, таких ужасных для любого человека, вещах. А что делать? Всё случилось уже. Осталось только отпустить и проводить...

Лив почти всё время спала. Сильные снадобья помогали, и она не страдала. Была спокойной, отстранённой. И они не тревожили её слезами, и скорбью. Пусть уходит спокойно.

Атарик почти всё время проводил с ней. Наплевал на то, что должен изображать равнодушие. Какое это имеет значение?.. Перси на всю жизнь врезалась в память сцена, которую застала она однажды, когда пришла утром от Мел.

Она не хотела подсматривать. Всё вышло случайно... Сквозь полуоткрытую дверь спальни она увидела, как Атарик стоял на коленях перед кроватью. Голова его лежала совсем рядом с Лив, и она своей исхудавшей, полупрозрачной рукой гладила его густые, жёсткие волосы. Он судорожно обнимал её и, кажется, плакал. Лив смотрела на него с жалостью и... нежностью?..

В ту, последнюю ночь, они все остались в доме хэда. Атарик стеснялся и не знал, что может позволить себе при "посторонних". Перси сама сказала ему:

- Ляг рядом с мамой. Я с другой стороны. Мел в кресле. Иначе не поместимся. Комната маленькая. Атарик с огромным облегчением улёгся рядом с умирающей и привычно обнял её, словно защищая. Перси легла с другой стороны. Мел плакала, свернувшись в кресле, как печальная, старая кошка.

Перси с хэдом даже заснули. Он, конечно, услышал, когда Лив перестала дышать. Проснулся. Тихо заплакал. Мел беззвучно плакала в своём кресле... Девочку они разбудили только тогда, когда взошло солнце. Атарик осторожно положил свою здоровенную ладонь на хрупкое плечико и произнёс негромко, и непривычно мягко:

- Просыпайся, Ра. Пора прощаться...

Тело сожгли. Так было принято. После похорон Перси пошла к костру с четырьмя совсем небольшими ладанками из прочного стекла. Она специально училась неделю у умельцев клана и сделала их, с небольшой помощью, конечно. Ведь сосуды должны быть прочными и очень хорошо закрываться. Ещё у них были ушки, чтобы можно было продёрнуть верёвочку.

Она наполнила их пеплом из погребального костра. Подошла к месту, где стояли Атарик и Мел. Протянула каждому из них по одному сосуду. Замялась и неловко сказала:

- Я не знаю, принято ли у вас так. Но раньше, у некоторых народов так делали. Забирали частицу пепла из костра. На память.

Мел снова заплакала:

- Спасибо.

Хэд закостенел. Перси бережно завернула два других сосуда в мягкую ткань:

- Это для меня и папы. Ему будет легче, наверное, если он сможет похоронить маму...

Мел частенько плакала над своей ладанкой. Перси засыпала поначалу, только держа её в руке. Атарик продел шнурок в ушки и носил её под одеждой. До самой смерти.

***

Перси с трудом училась жить без мамы. Держалась изо всех сил, чтобы другие не видели, как невыносимо ей плохо... Немного помогали тренировки и Мел. Наступила зима. Снега нет, серые дни смотрят в окошки из толстого, мутного стекла. Дожди и слякоть. По Лесу особо не побегаешь. А тренировки, вот они, каждый день.

Она так загоняла себя, что Берг не выдержал как-то и сказал ей:

- Притормози немного. Сорвёшься.

Она глянула на старика остановившимися, сосредоточенными глазами:

- Я сорвусь, если не буду надрываться, учитель.

Старик молча кивнул. Правильно. Каждый справляется, как может... И Перси справлялась: тренировалась, помогала Мел в "больнице", посещала "лёгких" больных на дому. Уставала, конечно... И всё равно...

Отчаяние накапливалось, собиралось таким комком, что его было уже не пропихнуть назад в горло. Всё на что хватало девочку, это дождаться, в такие дни, вечера. Когда домик нёрс пустел, она подбиралась к пожилой женщине, устраивала голову у неё на коленях и плакала. Мел тоже давала волю слезам. Кажется, с облегчением...

Нёрс помогала девочке пережить горе. А сама Перси помогла Атарику. Бегала к нему в дом, как раньше. Каждый день. Помогала Марфе убираться и готовить. Таскала для хэда что-нибудь вкусненькое. Торчала иногда у него в доме вечерами. Когда он бывал особенно мрачным.

А весной, как обычно заскочив в дом с разбега и без стука, наткнулась на выходящую оттуда, не до конца одетую, но полностью довольную девицу из тех, что мечтали "окрутить" хэда. Она окинула Перси победным взглядом, фыркнула и ускакала. Делиться новостью, наверное...

Перси застыла в нерешительности. Что делать? Имеет ли она право беспокоить хэда сейчас? И вообще, насколько прилично ведёт она себя, таскаясь сюда каждый день? Почти что половозрелая девица! А вдруг местные подумают, что она имеет виды на Атарика?.. А следом пришла ещё более ужасная мысль: а что, если так подумает сам хэд?..