Неделя пролетает незаметно, в делах и заботах. В субботу едем с Максом за город, повидать родителей. Подсознательно меня тянет в отчий дом. Это как островок спокойствия в бушующем море моих мыслей и чувств.

С порога замечаю озабоченность на мамином лице. На вопрос, что случилось, отвечает уклончиво, кося взглядом на папу. Понимаю, что дело как-то связано с ним. Считываю беззвучный сигнал — позже поговорим.

После обеда дед с Максом уходят в кабинет, чтобы сыграть партию в шахматы. Макс хочет показать папе, чему научился на внеурочных занятиях на прошедшей неделе.

Остаёмся с мамой вдвоём. Остервенело натирает бокалы полотенцем. Подхожу к ней и мягко забираю посуду из её рук.

— Ты так дырку в нём сделаешь.

Мама всхлипывает.

— Что случилось? — дурное предчувствие ядовитой гадюкой ползёт по позвоночнику.

— Папа не хочет волновать тебя, Алёнушка…

— А я всё равно волнуюсь! Я же вижу, что-то происходит. Говори, мам!

— У папы неприятности, доча. Большие неприятности.

— Что это значит? Я ничего не понимаю.

— Проверка какая-то.

— Что за проверка? Отца проверяют? Зачем?

— Так часто бывает. Когда уходят с такого поста, как твой отец. И уходят неожиданно. По собственному желанию. Это вызывает подозрения.

— Папа был прокурором почти двадцать лет. И никаких нареканий. Что они могут там найти?

— О, доча. При желании найти можно многое. Смотря как искать.

— По отцу и не скажешь, что происходит что-то плохое, — продолжаю недоумевать. — Ты, наверное, путаешь, мам.

— Это при вас с Максом он держит «лицо», Алёнушка. Ты же знаешь его. Он всегда так. Когда мы наедине, всё иначе. Никогда не видела его таким растерянным. Я… я боюсь.

Нижняя губа мамы дрожит, она вот-вот заплачет.

— Так! Прежде всего надо успокоиться. Где у тебя лекарства?

Мама прижимает полотенце к раскрытому рту, пытаясь сдержать рыдания.

Лихорадочно обыскиваю аптечку. Нахожу успокоительное. Несу ей вместе со стаканом воды.

— Выпей.

Послушно глотает.

Усаживаю её на диван, сама — рядом.

— С папой, я так понимаю, нет никакого смысла начинать разговор об этом.

Мама мотает головой.

Смотрю на край стола, мучительно соображая. Решаю, что папино спокойствие важнее моей гордости.

— Я поговорю с Лёшей. Он поможет.

Мама испуганно восклицает:

— Ни в коем случае!

— Почему? Мам! Он прекрасно относится к отцу… и ко мне, — добавляю после паузы.

— Потому… потому что инициатор проверки непосредственно сам прокурор. То есть Литвинов.

Бокал, оставленный мною на краю стола, падает, разбиваясь на мелкие осколки.

Порыв ноябрьского ветра развевает занавески на маминой кухне.

Вот оно как…

* * *

Следующую неделю провожу, как в аду. Мой мозг отказывается принимать реальность, в которой Лёша хочет посадить моего отца.

В моей реальности Лёша нежно целует меня в тёмном салоне своего авто.

В моей реальности он заглядывает внутрь меня, стоя на зеленой лужайке с одной чашкой кофе на двоих.

В моей реальности он обнимает меня в моей постели, прижимаясь своим горячим телом сзади и шепча на ухо пошлости.

Нет, это сюр какой-то.

Получается… что он ночевал в доме моего отца. Ездил с моим братом на рыбалку. Пожимал руку моему сыну. А сам… сам планировал эту грёбаную проверку?

Я отказываюсь в это верить.

Но факты — вещь упрямая.

Ведь это тот самый Лёша, который хладнокровно растоптал мои чувства в парке, поцеловав другую девчонку.

Тот самый Лёша, который предпочёл карьеру нашим первым юношеским чувствам.

Тот самый Лёша, который выкрал из моего дома папку с документами, перед этим засунув руку в мои трусы.

И что теперь делать?…

Я знаю одно. Я должна помочь своему отцу.

Я приезжаю в прокуратуру во вторник. В окошке, образовавшемся между судебным заседанием и деловой встречей. Направляясь из пункта А в пункт Б, резко поворачиваю руль своего авто и съезжаю на улицу, засаженную тополями. Здесь расположено прокурорское логово.

Какой у меня план? Никакого плана. Это интуитивно.

Мария Фёдоровна смотрит на меня удивлённо сквозь линзы своих неизменных очков в золотистой оправе.

— Алёнушка? Какими судьбами?

— У Лёш… у Алексея Викторовича сейчас свободно? — глупо, но я указываю на его дверь. Как будто здесь по Алексею Викторовичу в каждом кабинете.

— Уточню, свободен ли он, — многолетняя работа в качестве прокурорского секретаря позволяет Марии Фёдоровне быстро вернуть свою обычную невозмутимость. — Присаживайся, пожалуйста.

Пока она, по старинке, не пользуясь коммутатором, осторожно стучит в прокурорскую дверь, украдкой утираю пот, скатывающийся вниз по моей шее. Напряжение уровня — «красный».

Когда Мария Фёдоровна кивком головы приглашает меня внутрь, я уже почти справляюсь с дрожью в конечностях.

Задрав подбородок и расправив плечи, захожу в «святая святых». Литвинов сидит за столом. Кажется, новый. Насколько я помню, папин стол был вполне обычный. А этот по размерам напоминает скорее футбольное поле. Прокурорский пиджак небрежно закинут на спинку стула.

— Привет.

— Здравствуй. Признаться, я удивлён. Приехала сама. Я что, опять забыл у тебя рубашку?

— Э-э-э… нет, я просто… — лихорадочно соображаю, с чего начать разговор. И вообще, о чём говорить? Я не подготовилась.

Телефон Литвинова звонит. Смотрит на экран, нахмурившись.

— Прости, я должен ответить.

Встает из-за стола, отворачивается и отходит к окну в дальнем конце кабинета. Ведёт разговор приглушенным тоном, но я всё равно не прислушиваюсь. Всё мое внимание приковано к папке в черном переплёте, лежащей на столе. На обложке стикер. Черным маркером на нём выведено «Ядвига А. Б.».

Мои глаза мечутся по прокурорскому кабинету. Я усиленно соображаю, что сказать, и как заполучить эту грёбаную папку.

Схватить и сбежать? Это смешно.

Врать у меня получается из рук вон плохо. Да и какой у меня может быть повод заехать к Литвинову на работу посреди дня?

Боже. Думай, Алёна, думай.

Литвинов заканчивает разговор. Вздыхает устало. Телефон оставляет на столе, опершись на него бёдрами и развернувшись в мою сторону. Слегка закатывает рукава своей белоснежной рубашки, обнажая предплечья. Зачарованно слежу за движениями его сильных пальцев.

— Ну? — торопит меня. — Извини, у меня совещание через… — смотрит на часы, — … девять минут.

— Ничего. Я быстро.

Делаю шаг, сокращая разделяющее нас пространство. Разжимаю пальцы. Сумка падает на пол.

Ещё шаг. Прижимаюсь к нему всем телом, и, обхватив ладонями лицо, целую.

Обнимает меня за талию, отвечает горячо.

Чувствую вкус кофе на его языке. Гладу руку на грудь. Вторую спускаю ниже. Он твердый.

Переворачивает меня, усаживая на стол. Вклинивается между раздвинутых ног. Моя юбка, длиной до середины бедра, бесстыже задирается. Делает толчок тазом, прицельным ударом задевая клитор. Я стону, ошпаренная кипятком неожиданного возбуждения. Наклоняет меня чуть ниже. Опираюсь на локти, позволяя расстегнуть верхние пуговицы на блузке. Отгибает чашечку бюстгальтера слева. Его ладони слегка шершавые. Катает сосок между пальцев, затем наклоняется к нему ртом…

В мареве желания, распятая на прокурорском столе, изо всех сил стараюсь сфокусировать взгляд на черной папке слева.

Он же не будет… не будет же?

Покрывает жадными влажными поцелуями мою грудь.

В дверь стучат.

— Блть!

Отскакивает от меня. Руками потирает лицо.

— Алёна, блть, — смотрит на меня диким взглядом. Зрачки расширены.

Спешно вскакиваю со стола, на ходу застёгивая блузку.

Дверь приоткрывается.

Мария Фёдоровна.

— Алексей Викторович. Вас ждут на планёрке. Все уже собрались.

— Да… уже иду. Спасибо.

Цепляет меня глазами. В них угроза. Или обещание?