Жрец пытался молчать, молчать до конца, как то обещал и как надеялся на то, что сможет. Его кожа оказалась грубой, кровь практически не текла из глубоких, рваных ран, тело, казалось, умирало с каждой секундой, но при этом, оставаясь живым, то-ли от магии, то-ли благодаря многолетней выдержки. Он контролировал себя, боль сотрясала тело, но не его волю, позволяя держаться словно камень, стойко вынося каждый удар судьбы, сейчас, принявшей облик моей названной сестры. Мне вновь стало жаль его, но теперь, я уже не сомневалась в правильности нашего пути… Но ведь столько власти, столько контроля, он мог и дальше служить Близнецам, он мог пойти на войну, доказав свою свою веру и желание помочь Империи, несмотря на возраст, на дряблую кожу и пустой взгляд. Для него было великое множество путей, из которых, он предпочел единственный неправильный, только один из всех, кто привел к падению, к пыткам и смерти от тех, кто в себе сохранил веру. Он сам избрал этот тяжкий путь, решив, что сможет воспротивиться замыслу Богов, но разумеется, смертный ничто перед Ними, просто пыль... И даже несмотря на крах, на его скорый конец, жрец держался до последнего, он выдерживал пытки, мой напор, держа разум запертым, с его уст не слетело ни стона, ни боли, только бесконечное спокойствие и дрожь, которую тот не мог контролировать. Его сопротивление было долгим… но суд сделал свой выбор. Мы добились своего, справедливость... Обнаженная, окрашенная кровью, предстала перед нами.

Гвин… я впервые видела, чтобы ее лицо было скрыто за маской, в которых до этого, она никогда не нуждалась. Всю жизнь я видела их, притворные изваяние, скрывающие истинную суть вещей, терзающие правду и восхваляющие ложь. Редко кто носил маски в открытую, но каждый из тех, кто оказался наделен властью, неизменно скрывал лицо за их благими изваяниями из лжи. И я знала, почему. За масками скрывалось уродство, такие как я, скрывали шрамы, пороки, данные от рождения, которые становились нашим проклятьем и позором для всего рода. Многие прятали свои эмоции, фальшивые улыбки, наигранный гнев, сотканная из жадности печаль, это все могло играть в человеке, который в финале, лишь хотел больших привилегий, любви или мести. Все скрывали эмоции, в игре нельзя открыться, это было самым простым из правил…. Но скрывать мысли было сложнее, это сравнимо с актёрской игрой, когда вся личность, истинная личина человека, отдалялась, уступая свое место не просто бездушной маске, которая висела перед сотнями другими, а отдельной, искусственно созданной имитацией жизни. Образ человека, его походка и даже дыхание становилось другим более гладким, податливым, словно вместо личности оживало глиняное изваяние. Сейчас, я увидела, что Гвин тоже смогла создать себе маску, превосходящую даже мою.

Она резала плоть, жгла ее пламенем, отрывала кожу и ногти. Она пытала так, словно училась этому с детства, и при этом… словно в честь ритуала, скрыла лицо под одним из шлемов, лежащих в сундуках Аколита, возможно, опасаясь случайного взгляда жреца. Ее руки творили искусство, подлинное искусство причинения боли, которое становилось все изощреннее и изощреннее с каждым следующим шагом, который вновь и вновь не давал никаких плодов… пока наконец, она не нашла то единственное, что принесло жрецу истинную боль, сломав защиту и впустив в него реальность. Она бросила его книгу в пламя, и тогда, мир мужчины рухнул… словно его никогда и не было, словно вся его жизнь, заключалась в страницах из стали. Он пережил все, сломанные пальцы, колени и руки, кровоточащие участки тела, вырванные волосы, оторванную кожу и практически выколотый глаз, заплывший кровью, что уже ничего не видел, став белым, но лишение собственной книги… оказалось для него концом. В абсолютной тишине, среди запаха гари, раздался плач, его жалобный, воющий плач… После чего, мое сознание наконец слилось с его мыслями, так просто, будто никогда не было никаких преград. Кровь стала сотнями дорог, ведущих к воспоминаниям еретика, что уже не мог противиться, в огне пламени рухнули в бездну его доктрины, больше, уже нет никакого мира, только гарь, лежащая среди недогоревших бревен и боль. Бесконечная боль.

Он говорил для Гвин, отвечая на ее короткие вопросы и получая в награду возможность испить воды, смочив горло и смыв кровь с губ и лица. Но мне предстояло прочесть его линию жизни, понять, почему же сейчас, он обратился ко тьме, пытался саботировать принятие Мирены и как смог создать нечто, действительно способное замедлить восхождение жрицы к новому этапу жизни. Он не был способен на подобное в одиночку, он должен иметь связь с кем-то, и именно я должна была определить, с кем конкретно... Если Гвин не удастся узнать это у него. Пусть для этой цели мне и придется исследовать все в его жизни, я была готова… К сожалению, мои опасения уже очень скоро подтвердились. Несмотря на многие странные моменты, к абсолютной ереси, к ее началу, мужчину склонили исключительно собственные амбиции… и страх. Страх за того, кого он воспитывал, кого любил и кому помогал во всем, чем мог.

С самых ранних лет... Когда жрец был молод, он шаг за шагом двигался вместе с Миреной, нанятый как ее учитель и наставник по делам церкви. Он стал тем, из-за кого она пошла в жрицы, вдохновившись образом юноши, он был с ней рядом на протяжении многих лет... Верно помогая, наставляя на истинный путь, веря в девушку так, как не верил в себя, как не верил в богов. Но ничто не вечно, и судьба резко изменила свои цвета для несчастного жреца, его жизнь стремительно погибала, падая в самую бездну, определив его дальнейший путь. Его брат был обвинен в ереси и сожжен, вынудив что Мирену, что Тревелья на время порвать с ним все связи, опасаясь лишнего гневал общественности. Его дом был уничтожен во время боев, несколько лет ужасного одиночества, странствий по монастырям и селам, разорённых войной с югом. Он видел мир, который скрыт от столичных жрецов, он увидел то, что боги... Не помогают смертным. Что они жестокие самодуры... И тогда, его подобрали те, чьих имен в его разуме нет, нет даже образов. Они просто исчезли, два года тьмы, не давшие мне ничего, слабость и зревший в душе гнев, который ослепил некогда праведенного, чистого от пороков жреца. Он бы никогда и не вернулся к Тревелья, он бы навсегда оставил жизнь на свету, но услышав, что его возлюбленная ученица, станет одной из сотен потерянных, не мог остаться в стороне. Он вернулся под крыло Тревелья героем, заново выстроил свой образ, собирая его по разрозненным кусочкам того, кем был раньше и кем пытался быть сейчас, испытывая счастье лишь от редких встреч с Мирен. Пока наконец, он не решился на то, чтобы прибыть к нам. Здесь, его жизнь оборвётся, и он это знал. Все было решено, поскольку Гвин тихо огласила свой вердикт, отходя от жреца... И кладя мне на плечо свою окровавленную руку, тяжко вздыхая.

- Смерть, вот мой приговор... Он достоин ее. Он сознался в преступлениях...

- Я согласна... За ересь, за пособничество ложным, за отравление матриарха... Марк Тарвер, вы приговорены к смерти... Да сохранят Близнецы вашу грешную душу. Ибо на свету... Ей больше нет жизни.

В главном зале повисла нервирующая тишина, смешанная с едкой боязнью и страхом, направленных только лишь в нашу сторону. Я видела ее в тех, кто не знал, какой путь мы с Гвин избрали. Они по прежнему думали, что я попросту дворянская дочка, которая с трудом сможет даже попросту взглянуть на кровь. Событие годовалой давности они либо забыли, списав все заслуги на Ревнителей и стражу, либо предпочитали думать, что подобное являлось лишь... Случайностью. Вряд ли счетоводы, фрейлины, даже мой собственный брат и лорд Тревелья могли подумать, что я способна на подобное. Последний и вовсе шокированно переводил взгляд с оставленного на всеобщее обозрение, растерзанного жреца, на нас, а после и смотрел в глаза Аколитов, что стояли позади, траурно склонив головы, словно ангелы хранители, что оберегали и укрывали нас от всякого праведного гнева, который возможно, вот-вот был готов обрушится. Сейчас, мы находились на глазах двадцати человек, рассматривающих изуродованное тело жреца, что не мог сдержать слез, продолжая со стонами дрожать и брыкаться в конвульсиях. Дерек не высказывал никакого интереса к происходящему, словно видел подобное сотни раз, потягивая виски из бокала, порой резко оглядываясь по сторонам и быстро запихивая в карманы небольшие, граненые рюмки, расписанные вручную, золотом, блестящим под светом тусклых факелов. Центурион пепла поглаживал свою бороду, замызганную остатками пищи, переводя взгляд то на нас, то на жреца, порой что-то хмыкая себе под нос и пытаясь утереть грязь. По-прежнему не вернулся учитель истории, но при этом, необычный интерес ко всей ситуации проявляла Аль. Внезапно, в глазах девушки не было никакого страха или ужаса, она видела подобное, не один раз, даже не два… в безумно простых, практически плоских глазах девушки, не имеющих никакой глубины, было бы так легко прочесть ее жизнь, но голова шла кругом, отказываясь подчиняться. Я с трудом держалась ровно, меня шатало из стороны в сторону, запахи вокруг ощущались так остро и болезненно, что вызывали рвотные позывы, оставаться на ногах мне помогала только лишь Аколит, еле видно держа на моем плече свою руку. Ощущение стылой крови жреца на моем теле раздражало, я ощущала себя грязной, почти что опозоренной ею. В больном, истощенном сознании родились безумные мысли содрать с себя одежду, а затем и эту проклятую кожу... Но дернув головой в сторону, я избавилась от них. И это все происходило даже несмотря на то, что Гвин отличилась куда сильнее, делая всю грязную работу и орудуя кинжалом, что превратил жреца в резанные куски плоти. Окропленная алыми брызгами, она стояла рядом, держа в руках опаленный пламенем и покрытый кровью клинок, данный ей юношей, не обращая никакого внимания на замершую толпу, при этом полностью совладав с своим телом, не нуждаясь в поддержке. Всеобщее молчание было вызвано пламенной речью наших наставников, а также подтвержденным вердиктом, который вынесли уже мы. Смерть, я видела отражения страха в глазах собравшихся, они не могли поверить в это, не хотели принимать то, что дети оказались способны на такое. И в то же время, они искали подвох, стараясь найти в нас уязвимости, лживые факты или противоречия, которые дадут им повод обесценить вынесенный вердикт. Тело било судорогой от страха, я устала находиться в центре внимания, желала как можно скорее вернуться в тени, хотя-бы в тень своей собственной наставницы… если это поможет укрыться от взглядов, пожирающих меня снаружи, и вызывающих страхи, что грызут душу внутри. Гвин было явно легче, она озиралась вокруг, словно взглядом уничтожая сомнения наиболее мирских из всех собравшихся, тех, кто вряд ли имел достаточно знаний или чутья, чтобы оценить всю тяжесть произошедшего и то, к чему действия жреца могли привести. Иные… и так должны понять грань дозволенного, ибо покушение на матриарха, попытка остановить божественный замысел... Слишком порочна, чтобы простить подобное.