— Тебе больно? — спрашивает Шон.

Он кивает, и я нажимаю кнопку вызова медсестры. Она быстро приходит с обезболивающими препаратами, после того как мы объясняем, в чем дело.

— Через несколько секунд это поможет справиться с болью, — ее глаза встречаются с нашими, на лице ясно читается сочувствие.

Неважно, какую физическую боль он испытывает, эмоциональная гораздо сильнее. Я целую Остина в макушку и бормочу ему на ухо о том, какой он сильный и как мы справимся с этим.

Он плачет.

Я плачу.

А потом, спустя еще несколько минут, его глаза закрываются, и он засыпает.

Шон подходит к окну, вытирает рукой лицо, глядя на улицу.

— Этот ребенок никогда не будет прежним, — говорит он, не поворачиваясь ко мне.

— Нет, никто из нас не будет.

— Я потерял мать в его возрасте, и это изменило всю мою жизнь. Все меняется, когда ты теряешь родителей. Все.

Все изменится для всех нас. Я двигаюсь к нему, желая прикоснуться к нему, обнять, почувствовать хоть какой-то комфорт, который он дает, но прежде, чем я успеваю дотянуться до него, раздается стук в дверь.

Мы поворачиваемся и видим там моих родителей.

— Он уже проснулся? — спрашивает папа.

— Да. Мы ему сказали.

Мама закрывает рот руками, но я все равно слышу ее приглушенный крик.

— Мы бы хотели посидеть с ним, — объясняет папа.

— Конечно.

Мы с Шоном выходим в коридор, потому что знаем, что ничего не можем сделать, пока Остин спит. Я чувствую, как с него спадает напряжение, и мой очень ласковый парень кажется мне далеким. Я знаю, что ему больно, и он имеет на это право, но я сделала то, что должна была сделать, чтобы защитить свою семью, и теперь мне придется сделать это снова.

Шон

Прикоснуться ли мне к ней? Держать ли ее за руку? Хочет ли она, чтобы я был рядом с ней? Я задаю себе миллион вопросов, пока мы возвращаемся в комнату ожидания. Еще час назад я не задавался этими вопросами. Я просто знал. Я знал ее. Я знал нас. А теперь ничто не имеет смысла.

«Я его биологическая мать».

Она не может быть его матерью. Это не… Джаспер и Хейзел…

Мы заходим пустую комнату и садимся. Ее карие глаза, похожие на глаза Остина, смотрят на меня. Раньше я этого не замечал. Я не обращал внимания на тонкое сходство в форме или цвете их глаз. Когда мы оказались внутри, я начал искать другие вещи, которые пропустил. Его нос почти такой же формы, и цвет волос у них похож.

— Пожалуйста, — умоляюще произнесла Девни. — Скажи что-нибудь. Я знаю, что ты расстроен. Я знаю, что все это шок, и я…

— Он твой сын? — спрашиваю я на всякий случай, вдруг я неправильно поняла.

— Да, она встает и делает шаг ко мне, глазами умоляя меня понять. — Он мой биологический ребенок, но в то же время нет, потому что он не мой сын. Он сын Джаспера и Хейзел.

— Я понимаю.

Обида переполняет меня. Считайте это эгоизмом. Назовите это нелепостью, но она есть. Женщина, которую я люблю, которой я раскрыл свои секреты, не сделала того же. Она не доверяла мне, и мне чертовски больно. В мире нет ни одного секрета, который она могла бы мне рассказать и который заставил бы меня любить ее меньше, даже этот. Но она не сказала мне, пока у нее не осталось другого выбора. Я испытываю чувство предательства, на которое не имею права.

Девни придвигается еще ближе.

— Прости меня. Это то, о чем я хотела поговорить сегодня вечером. У меня был секрет, который нужно было рассказать. Я знаю, что скрывала его от тебя, и столько раз мне хотелось поговорить с тобой об этом, но, чтобы защитить всех, я не могла.

— Я тебе все рассказал.

Мой голос звучит немного резче, чем хотелось бы. Я злюсь, но не по той причине, о которой она, вероятно, думает. Просто я был уверен, что после того, как я рассказал ей про аварию, у нас не осталось секретов. Ничего, что было бы похоже на это.

— Я знаю. Я должна была рассказать тебе, но сначала мне нужно было поговорить с Джаспером. Дело было не только во мне или в тебе. Я не хотела, чтобы ты узнал об этом таким образом.

Боль в ее глазах слишком сильна, чтобы вынести ее. И все же я должен это услышать. Я сохраняю ровный голос и беру ее руку в свою. Не знаю, пытаюсь ли я утешить ее или себя, но я знаю ее уже более двадцати лет и люблю до глубины души. Я не могу смотреть, как она плачет, не тогда, когда вижу, что она старается быть храброй.

— Я просто в замешательстве, Дев. Как ты носила ребенка девять месяцев и не сказала мне? Как ты могла скрывать это от меня?

— Это было нелегко. Это было самое трудное, что я когда-либо делала. Я столько раз брала трубку, чтобы позвонить тебе. Мне удалось дозвониться только один раз, но я была так расстроена, что струсила и пришлось соврать, почему я так разбита. Ты помнишь?

Я пытаюсь вспомнить время, когда она была в полном замешательстве десять лет назад.

— Это было, когда ты сказала, что хочешь, чтобы я сбежал с тобой?

Она кивает.

— Я умоляла тебя. Я была так разбита. Мне просто нужен был кто-то, кто сделает все лучше, и я позвонила тебе.

Черт. Я был таким болваном тогда. Я думал, она просто тоскует по дому, и я помню, как пытался ее успокоить.

— Я не знал…

— Так и должно было случиться. Именно в ту ночь я решила, что должна отдать его брату. Я была… Не знаю, я просто не могла справиться с эмоциями.

И ради нее мне теперь приходится справляться со своими. Она разбивается в море боли и неопределенности, и я не стану причиной ее дальнейшего падения. Она нужна мне больше всего на свете, и я хочу, чтобы она доверяла мне.

— Ты расскажешь мне все?

Слезы текут по ее щекам, когда она бросается в мои объятия. Я крепко обнимаю ее, целую в макушку и вдыхаю все, что есть в Девни. Я не знаю, сколько мы так просидели, но когда она отстраняется, я понимаю, что это было недолго.

Она берет мои руки в свои, а затем делает глубокий вдох.

— Когда я была с Кристофером, у нас были правила. Мы встречались только в моей квартире или в отеле, никуда не ходили, что в то время имело смысл, поскольку наши отношения были под запретом. Но примерно через семь месяцев все стало… по-другому. Мне нельзя было звонить в определенные дни, или он срывал наши планы в последнюю минуту. Это были мелочи, которые заставляли меня чувствовать себя неловко. Потом он без всякой причины сменил номер телефона, и у меня в нутрии появилось какое-то щемящее чувство, которое никак не хотело утихать. Я проследила за ним и увидела ее. Его жену. Она стояла в дверях их дома, улыбалась ему, а он схватил ее за талию и поцеловал так же, как при встрече со мной.

Ярость пронзает меня, когда я представляю, как Девни сидит в своей машине и смотрит на это. Молодая девушка, невинная и наивная настолько, что думала, будто отношения с ее профессором могут быть успешными. А потом ей пришлось на собственном опыте убедиться, насколько подлыми могут быть некоторые мужчины.

— Продолжай, — прошу я.

— Я была… ну, я была раздавлена. Все то время, что я думала, что он меня любит, оказалось ложью. Каждое прикосновение казалось грязным. Каждый поцелуй был испорчен тем фактом, что он изменял своей жене, а я была любовницей. Я хотела умереть, Шон. Я хотела… Я думала о… Я не могла с этим справиться. Он пришел на следующее утро, и я сказала ему, что все знаю. Он был вне себя от злости, что я пошла за ним, — она слегка смеется. — Да, он был зол на меня за то, что я пошла за ним, но не на то, что он всем врал. Помню, я думала, что все это безумие. Мы поссорились, и я назвала его виновным в каждой лжи, которую он мне когда-либо говорил. Он все время говорил, что я сумасшедшая и ничего не понимаю, но я понимала.

— Он не заслуживал тебя, Девни.

— Это не имело значения. Я любила его и несколько мгновений, даже после того, как узнала, надеялась, что, возможно, он выберет меня. Вот это и есть самое больное. Я была настолько зависима от любви к нему, что хотела разрушить семью — пусть даже на несколько мгновений. Я плакала и угрожала покончить с собой… — она снова смотрит на меня, губы дрожат, глаза блестят. Мой желудок скручивается от одной мысли о том, что она могла даже подумать об этом.