Часы дорогие… Тату старая выцветшая на кисти, едва считывается "ВДВ". Армейская ещё наверное.

— Дмитрий, — пожимаю.

— Наши люди здесь вчера немного берега попутали. Побеспокоили хорошего человека… Мы просим нас извинить.

— А "мы" — это кто?

— А "мы" — это тоже хорошие люди. Профессионально Вы их укатали. Моё почтение.

— Да перестаньте… Темно, бревна, грабли… Сами убились, я только ментов вызвал.

— Ну да. Мы их сами накажем, Дмитрий. А вам беспокойство компенсируем. Просим Вас только забрать заявление. Хороший человек не хочет скандалов, связанных с ним. Он им таких приказов не отдавал. В чистом виде их тупая инициатива.

— Так уже вряд ли поможет. Их со стволами взяли. Заявление большой роли не играет.

— А это мы сами с ментами порешаем. Вы главное заберите. А мы Вам, хотите, в лучшем центре Москвы реабилитацию оплатим. Самую эффективную программу.

Пробили уже?

— Нет, спасибо. Я уже на самой эффективной программе.

И на ней и под ней, и вообще…

— Тогда… просто бабки. Бабки лишними не бывают.

— Это факт. Но нет. Денег тоже не надо.

— А что нужно?

А нужно взять вас под контроль, хорошие люди. Кто Вы. Что Вы. Нахрен Вам Татико. Да и вообще…

— Вы, Сергей, бывший военный…

— Хм.

— В звании подполковника ушли?

— Допустим.

— Сейчас — служба охраны? Охранное агентство? Служба безопасности?

— Последнее.

Ухмылка.

— После реабилитации, если попрошу, возьмёте к себе? Хочу "удочку, а не рыбку".

Задумчиво смотрит мне в глаза.

— Хорошие спецы всегда нужны.

— Ну тогда по рукам?

Жмём руки. Отдает визитку. Ну вот, уже информация.

— Заявление заберу.

А с Зольниковой Вы один хер не договоритесь. Она их уже запеленговала. Не вытащите.

— Ну и вопрос у меня… Соседи Ваши…

— Да спрашивали Ваши архаровцы. Может и живёт кто. Да я, знаете, встреч не ищу, — хлопаю по поручням кресла, намекая на свое состояние. — Один сюда приехал побыть. Не знаком с соседями.

— Ясно-ясно… Вы мне позвоните, если вдруг, кто-то там появится. Разговор у нас к человеку… Мы в долгу не останемся.

Киваю.

Охуенные у вас разговоры, пламенные!

— Всего хорошего тогда?

— Увидимся, — сдержанно улыбаюсь я. — Увидимся…

Забираю со скамьи секатор, чтобы перерезать пластик. Открыть их нельзя. Только срезать.

Возвращаюсь в дом.

Застаю ее за тем, что прикусив от боли губу и не моргая, она решительно вытягивает руку из пластиковой петли, организуя себе вывих большого пальца и сдирая напрочь кожу.

Я затянул лишь слегка и у нее есть шанс выдрать кисть. Но выдрать — не фигурально! А как лапу из капкана. С охуенными потерями!

Открыв от шока рот, просто смотрю, как она упорото тянет руку, упираясь второй в стену. И надсадно дышит, словно не в себе.

— Тати!

Вздрогнув, оборачивается.

— Какого хуя ты делаешь?! — задохнувшись, рявкаю на неё.

Хлопает растерянно глазами, словно приходя в себя.

— Ты чё?!..

Подъезжаю к ней, ловя руку. Все в крови.

— Ты что наделала?!

— Я испугалась… — медленно смыкаются и распахиваются ее ресницы.

Просто, блядь… нет слов.

И я, потеряв дар речи, развожу руками… взъерошиваю волосы обескураженно.

— Ну пиздец… Твою мать… — сжимаю переносицу.

Ее взгляд становится обиженным. Физически чувствую как закрывается. Натягивает на себе одеяло, словно почувствовав уязвимость передо мной.

— Разрежь… — смотрит на секатор в моей руке.

Отрицательно качаю головой.

— Дим?.. — настороженным шепотом.

— Нет.

Татико

Приступ панической атаки отступает.

Вообще моей психикой можно кирпичи ломать. Но иногда она внезапно подламывается, как ноги танцовщицы, которая в угаре танцевала всю ночь. И я со всего размаха лечу лицом об пол. Вот как сейчас… И утираю кровавые сопли.

Рука начинает пульсировать и ужасно болеть.

Откат адреналина вызывает слабость и равнодушие. И это тоже скоро пройдет. Надо просто подышать.

Подтягивая ноги, съеживаюсь, и молча закрываю глаза.

— Тати, поговори со мной, пожалуйста.

Меньше всего сейчас я хочу говорить о чем-то. Внезапно чувствую себя уставшей, больной…

— Тати… Я сейчас принесу аптечку.

— Дай мне секатор.

— Чуть позже. Извини… — тянет руку к моему лицу.

Хмуро отстраняюсь, не позволяя. Ненавижу это… Когда насилие пытаются замазать потом лаской.

Смотрю в его глаза.

Ты точно знаешь этого мужчину, Татико? Столько лет прошло. Твой Митяй из прошлого не посмел бы сделать так. Люди меняются…

— Тати… — подрагивает его лицо.

Переживает.

Нет, Митяй это точно не источник моего пиздеца. Мне неприятно, что он сделал так. Но… Я это переживу.

Он возвращается с аптечкой. Хмурясь, аккуратно обрабатывает мне ссадины мирамистином.

— Давай, я сниму это, а ты никуда не уйдешь, — сосредоточенно протирает мои ссадины. — Я ведь даже извиниться искренне не могу Тати. Не сделай я так, тебя ведь уже бы не было, верно? Поговори со мной…

Срезает кусачками пластик.

Тяну к себе руку.

— Расскажи мне что у тебя происходит.

Встаю, поспешно натягиваю на себя ещё сырые вещи.

— "Татьяна Сударская". Погугли.

— Ну зачем ты так?

— Как?

Протирает лицо руками.

— Ладно. Могу искренне. Извини. Извини! Я не прав. Я слишком много на себя взял. Извини. Не уходи.

— Ты не останавливайся, пожалуйста, ладно? — веду пятерней по волосам. — Ты должен встать. Обещаешь? Ты можешь, все у тебя работает.

Вытягивает сигарету, щелкает зажигалкой прикуривая.

— Это мы так прощаемся? — сглатывает он тяжело.

Пожимаю плечами.

— А если я не хочу? Это так несправедливо! Я даже не могу тебя тормознуть.

— Жизнь несправедлива.

— Татико… Запиши мой номер, пожалуйста.

— Зачем, Дим?

— Может быть… Ты остынешь, и вспомнишь снова кто я, кто мы друг другу. Соскучишься. И… напишешь мне.

Этот большой и брутальный мужчина так раним сейчас, что я вдруг вижу в нем своего Митяя. В каких-то мимических тонкостях. А может, просто чувствую душой. Вот же он, вот он, просвечивается через эту щетину и мускулатуру.

— А может быть, тебе нужна будет помощь. И я буду рядом. Буду делать все для тебя.

— Дим… Давай теперь по честному. Я проблемная… ненормальная… не повзрослевшая идиотка. Со своими, — притрагиваюсь пальцами к виску. — Идеями фикс, неадекватным восприятием происходящего и, самое главное, нежеланием это исправлять. Со мной сначала весело. А потом я утомляю! Я и тебя утомлю. Гарантирую.

— Нет.

— Да.

— О чем мы спорим?! Ты уходишь не из-за этого! Я хочу понять почему ты уходишь от меня. Если из-за моей борзоты с наручниками, то я, блядь, прошу прощения, я не прав! — нервно срывается он. — Если по какой-то другой причине — озвучь ее честно и понятно для меня! Всё!!

Легко сказать…

— Димка, я тупая и импульсивная, можно я без объяснений?

— Нет, Тати, нельзя. Нельзя! Я живой человек. У меня есть чувства. Не надо со мной как с петрушкой!

— Ладно.

Я вдруг перестаю на него сердиться за наручники. Потому что может, с тупой я и погорячилась, но импульсивная, этого не отнять. И вот там накатило, а сейчас отпустило.

— За наручники — проехали, не сержусь.

— А чего ты мне тут херню несёшь про надоем-утомлю?!

— Это, Димка, обезболивающее.

— А причина?

— Я под следствием, Дим. Меня следак выпустила только потому что я подписалась следствию помогать. И как-то по тупости и наивности, мне вдруг показалось, что я могу увернуться от этого обязательства.

Выкрасть дочь и рвануть в Грузию, там затеряться.

— Но… следак мой — овчарка опытная. Не дала съехать. Короче, плохая девочка из меня выросла, Димка. А ты нормальный, хороший… У тебя все будет хорошо. А мне пора… отрабатывать доверие "органов".