— Дим, а мы когда увидимся? У меня ощущение, что ты от меня бегаешь. Я даже, знаешь… Пару раз приезжала к тебе. Постояла у дома. Окна не горят.

— Кира… Я правда не могу.

— Это потому что я тебя по поводу не сделанного предложения укусила?

— Нет…

— Предложение будет?

— Мхм… — невнятно мычу я. — Потерпи пару недель, ладно? Работа.

Медсестра открывает дверь палаты.

— Не могу говорить, Кирюш, Извини.

Скидываю вызов.

— Литвин, к вам посетители.

— Кто?

Неужели Кира нашла? Бля-я-ять…

— Сослуживцы.

— А-а…

— Пригласить?

— Конечно!

Инвалидное кресло уныло стоит у окна.

Друзья, присев на подоконник, хмуро скользят взглядами по моим ногам, спрятанным под простыней. Их широкие плечи и крепкие тушки делают палату зрительно ещё меньше.

Я дико устал от этой палаты!

— Ёб твою так… Танго, — делает фейспалм Гордей. — Как это могло произойти с тобой? Где был твой хваленый телесный интеллект?!

Я — "Танго". А Гордей у нас "Псих", Тимофей — "Йода". Это — позывные, оставшиеся ещё со времён военного прошлого.

— Поохотился, да? — скептически вздыхает Йода. — Только — согласно кодексу Джедаев оружие в руки надо брать.

— Ну, ты знаешь, тоже не вегетарианец!

Друзья приехали сразу, как вернулись со сборов.

Вздыхаю.

— Долго ты здесь уже?

— Третья неделя… Курить хочется, жуть.

Йода открывает пошире окно. Прикрывает плотнее дверь палаты и даёт мне сигарету.

— Спасибо, друг.

Гордей бесцеремонно приподнимает край простыни, оглядывая масштаб трагедии.

— Не подглядывай, — невесело пытаюсь шутить я.

Качает головой.

— Эк тебя расхерачило…

— Кира твоя где? — щелкает мне зажигалкой Йода. — Медсестры сказали, что к тебе кроме тетки и жены Ершова не приходит никто.

Божена, жена Гордея, ходит исправно, то еды домашней принесет, то на кресле этом злоебучем по больничному парку прокатит. Я очень благодарен.

А Киры моей здесь не было. И не будет.

Жадно затягиваюсь дымом. В палате курить нельзя. А из палаты без чужой помощи мне не выбраться.

— Я Кире не сообщал.

— Почему? — складывает руки на груди Гордей.

— Кира… — вздыхаю я. — Она немного из другой вселенной. Она не про "мясо". Не представляю ее в роли сиделки.

— То есть, предложение она хочет, в "богатстве, счастье и здравии" — принимает, а в "горе, болезни и бедности" — не ее вселенная?

— Какое сейчас предложение, Гордей? Я члена-то своего, считай, не чувствую. Пойми, мне тяжело с женщиной общаться. Я, хер знает, чем все закончится. С Боженой вот, как с сестрой могу, с тёткой могу… А так — мне даже с молодыми медсёстрами неловко, блядь.

Йода забирает у меня сигарету, стряхивает пепел в окно и возвращает.

— Что врачи говорят?

— В госпитале том затрапезном… воткнули мне что-то серьезное от болевого синдрома и чтобы расслабить мышцы. Куда-то в район копчика. Чтобы мои гипертрофированные мышцы не смещали геометрию раздробленных костей. Кости худо-бедно срослись, чувствительность не восстанавливается. Расслабили, блядь! Что-то пошло не так. Я нихуя не чувствую… И ноги почти не слушаются. Меня предупреждали о таких рисках, когда ставили, но… я в шоковом был. Нихера не мог оценить.

— Когда сможешь ходить?

Пожимаю плечами.

— Неврологи говорят ждать возвращения чувствительности. ЛФК, массаж, витаминки… А так — вот мое ближайшее будущее.

Киваю на инвалидное кресло.

— Могу и вообще не встать.

— Н-да… Дела, — вздыхают друзья.

— Мужики, из съемной квартиры нужно мои вещи забрать. Поможете?

Снимаю я на пятом этаже в доме без лифта. Мне туда ни при каком раскладе не подняться сейчас.

— Конечно, братишка. Какие планы теперь? Чем помочь?

Хороший вопрос…

— В родительский дом поеду. В квартире я чокнусь. Отвезёте?

— Не вопрос. И пандус надо там сделать… — обсуждают друзья. И поручни — в ванной и у кровати. У меня дед инвалид был. Спасали очень.

— Пиздец… — закрываю глаза. — "Инвалид". Дайте ещё сигарету.

— Ну-ка, не сдуваться, капитан Литвин. Прорвёмся…

— Димочка, ты оладий хочешь?

А "Димочка" — конь в сто кило мяса и ему уже тридцать четыре. У него за спиной спецназ, опыт боевых действий и несколько ранений. Но для тетки я всегда — Димочка.

Она живёт недалеко от родительского дома, и присматривает за ним. А сейчас и за мной.

— Хочу…

Скучая, пытаюсь поднять кресло на задние колеса и сделать пируэт.

А — да… ещё, бальные танцы по детству. И гитара.

И все это счастье умещается в инвалидном кресле.

С тоской смотрю на костыли в углу. Не получается пока на них толком.

Эх…

Ничего я не хочу. Ни оладий, ни борща. Да только тётку расстраивать не хочется. У нее кроме меня никого нет.

А так — я теперь затворник. Никого не хочу видеть. Ни с кем не хочу общаться.

Депрессняк?

Да.

Здесь у нас, конечно, шикарно. Природа, все удобства.

Дом я полностью отреставрировал и достроил высокую террасу.

Разглядываю маленький соседский домик до неприличия уже увитый плющом. Там хороший сад. Низкий заборчик между их садом и нашим обрушился. И нужно делать. Или, наоборот, совсем убрать.

Последний раз тут жили, когда я ещё был ребенком.

Там жила старая грузинская бабушка, к которой на лето приезжала мелкая и невыносимая греза Татико! В какие только прегрешения не втягивала меня эта тощая рыжая заноза со смешной дыркой между зубами. Смешливая и нелепая оторва!

Улыбаясь, вспоминаю, как постоянно получал пиздячек за ее воплощённые идеи. Последняя — достать упавшего в колодец кота. А потом всем селом доставали меня! И горела от ремня моя жопа ещё неделю.

А потом эта бабушка умерла и Татико перестали привозить.

Все пришло в запустение.

— Может, соседский сад выкупить, тёть Валь?

Земля здесь стоит копейки.

Тётя Валя переехала сюда уже позже, после смерти родителей.

— Купили, говорят…

— Почему не следят?

— Не знаю.

— А что с массажистом?

— Сходила я в нашу поликлинику… Да какая там у нас поликлиника. Четыре врача. Нет у нас массажиста. Придется из города вызывать.

Тыкаю пальцем в бедро. И чувствую давление где-то очень глубоко, не кожей и больше через палец.

Спускаюсь по пандусу, сооруженному друзьями, в сад.

Останавливаюсь перед сломанным проёмом.

Чувствую легкий запах дыма.

Отводя в сторону высохшую ветку, заезжаю к соседям.

Тот самый старый, заваленный как пизанская башня, колодец. И на старой черешне, на уровне моих глаз "Митяй и Тати", корябали ножом, прорезались оба. Сейчас, практически не разобрать, кора затянулась. Это не классическое признание в любви в сердечке, типа Саша плюс Маша. Никакого плюса. Никаких сердечек. Мы были кентами. Но дохера романтичного было в той детской дружбе.

Вот бы встретиться хоть раз уже взрослыми!..

Какая она стала?

Меня точно ни за что не узнает. Я был белобрысый, тощий сколиозник, с брекетами. Бр-р… И единственный спорт куда меня удалось пристроить — спортивные танцы. Там всегда не хватало пацанов, и брали все, что может хотя бы постоять рядом с партнёршей для антуража.

Волосы мои давно потемнели, зубы выровнялись, а тело изменилось диаметрально.

Не узнает, в общем, даже если где-то случайно пересечемся.

Веду пальцами по коре.

Вздохнув, еду обратно.

Много думаю о Кире. Она ждёт предложение… И я хотел бы, наверное. Только вот чего конкретно я хочу? Брак по версии Киры умещается в само событие свадьбы и в дальнейшем сожительстве. А я хочу большего. Хочу тыл. Хочу "дом". Как у Гордея хочу. У них, вот уже второй на подходе. Я немного завидую. По-доброму. Но Кира… Кира — это не Божена, которая за Гордеем и в огонь, и в воду. Кира она… хочет сильного мужчину, чтобы иметь возможность остаться беззаботной. Кира настроена на лёгкую приятную жизнь. Она не то, что к инвалиду, она к ребенку не готова. А кто не хочет лёгкую жизнь? Сложно ее винить за это, да? Она молода и прекрасна.