Вилис вздохнул.

— Закрой дверь, — велела Эйна, не поднимая головы. — И говори.

— Ага…

Он ожидал холодного приема, но все равно стало обидно. Вилис сел напротив наставницы, не отрывавшей взгляда от шитья. Лицо у Эйны было отстраненным и казалось чужим.

— Наставница…

— Не трясись, говори уже. Я тебя не съем, ты же знаешь.

Мальчик шмыгнул носом, чтобы набраться смелости.

— Расскажи мне про свои травы. Насколько они лучше обычных?

Иголка в руках Эйны остановилась. Потом наставница подняла на Вила удивленный взгляд.

— Твои травы ведь необычные? — еще раз спросил он.

— С чего этот вопрос? — поинтересовалась Эйна подозрительно.

— Да так…

До книги алаазийца Вилис не задумывался, насколько странным это считалось среди колдунов. Искра жизни растений не должна была лечить людей. Совсем.

— Ты ведь не любишь, — мальчик перешел на шепот, — это дело? Но пользуешься?

Эйна серьезно посмотрела на Вилиса, отложила шитье и опустила руки на колени. Куртка осталась лежать на столе бесформенным комом, который отбрасывал тень на лицо Эйны.

— Хорошо, Вил. Спрашивай, — произнесла она с тяжелым вздохом.

— Как это получается, наставница?

— Вилис, ты не видишь разницу между срезанием травинок и убийством живых существ?

Он почувствовал раздражение, которое постарался скрыть. Во время последней встречи с алаазийцем они долго обсуждали несправедливое отношение к колдунам.

— Колдовство есть колдовство. Думать иначе лицемерно.

Эйна фыркнула. Вряд ли наставница ожидала такого ответа — Вил был рад озадачить ее, пусть это и были слова алаазийца.

— Знаешь, ты прав.

— Прав?

— Для мира разницы нет. Разница существует только в твоей голове. Для тебя лично.

Эйна потянулась и постучала пальцем по лбу Вила. Увернуться он, как обычно, не сумел.

— Только она и имеет значение… Ладно! Ты ведь не отстанешь… Всякий колдун должен с самого начала решить, что и при каких обстоятельствах он готов делать, потому что потом будет поздно проводить границы. Он не сможет отказаться от полученных возможностей. Колдовство будет затягивать все дальше и дальше, размывая пределы дозволенного, пока он окончательно не потеряет себя… Травы — моя граница, пересечь которую я соберусь только ради спасения чьей-нибудь жизни.

Эйна замолчала. Теперь Вилис с трудом удержался, чтобы не рассказать ей про алаазийца, но мальчик сделал этого. Во ее взгляде появилось нечто непреклонное, совсем как у отца, когда тот сжигал бабкины тетради, не обращая внимания на мольбы Вила.

— Пожалуйста, наставница. Ты обещала, что расскажешь мне однажды о своем прошлом… Пожалуйста.

Она прикрыла глаза. Сейчас Эйна не выглядела нищей травницей, которая тряслась перед магами и их слугами. Вилис даже задержал дыхание, боясь спугнуть наваждение.

— Хорошо, Вил, — вздохнула она. — Садись рядом. Это займет время.

Мальчик приблизился, и наставница погладила его по голове. Вилис решил не сопротивляться, когда ее пальцы принялись разбирать его волосы на пряди.

— Я понимаю, почему ты так стремишься к этой силе. Ты хочешь почувствовать себя значимым.

— Это плохо? — спросил он.

— Да. Колдун однажды — всегда колдун. Поверь, я пыталась, но так и не смогла отказаться от этой силы. Я увязла уже накрепко, но для тебя еще ничего не потеряно.

— Как пыталась? — заинтересовался Вил. — Почему?

Ему казалось, что сейчас Эйна снова замолчит, но сегодня наставница была необыкновенно откровенной.

— После одного случая… Понимаешь, Вил, я ведь хотела делать добрые дела, хотела помогать людям… Совсем как кое-кто еще, да? — Эйна грустно улыбнулась, а потом вздохнула. — Наверное, все с этого начинали… Мне повезло остановиться, хотя однажды я и зашла слишком далеко.

— Чем у нас пахнет? Скорее подавайте на стол! Я готов наброситься на еду!

Низкий голос отца всегда звучал с неуловимой и необъяснимой теплотой. Хассмель смеялся редко, но мне постоянно казалось, что он собирается вот-вот разразиться хохотом.

Мой отец был крупным мужчиной с медвежьим ростом и могучими руками. Его голову покрывала шапочка жестких волос, постепенно переходившая в бороду светло-русого цвета. Густая растительность скрывала морщины, а нередкие седые волоски терялись в неаккуратной шевелюре, из-за чего Хассмель казался человеком без возраста. Ассолонь взяла меня в ученицы, когда мне только-только исполнилось десять, и с тех пор прошло без малого восемь лет. За это время отец почти не изменился, чего нельзя было сказать про меня.

— Папа, — сказала я, встав, чтобы разогреть ужин. — Мы заждались.

Сегодня его приветливый тон звучал фальшиво. Хорошо, что Клейта, постоянно погруженная в собственные переживания, почти не обращала внимания на происходящее вокруг.

— Я задержался. Уж извините.

Отец несколько раз топнул ногам, стряхивая снег с сапог. Его совсем не заботило скорое появление лужи за порогом дома.

— Зачем положен коврик? — забранилась Клейта. — У нас не хлев!

Я отошла к печи, не желая участвовать в ссоре. Отец принял меня в своем доме, но я чувствовала себе тут посторонней.

— Ну, извини… Извини…

Он развел руками, пока Клейта продолжала ругаться. Одной рукой невестка, еще совсем молодая женщина, придерживала живот, а второй грозно размахивала перед свекром. Я отвернулась, пряча улыбку. Чувства Клейты, недавно потерявшей мужа, надлежало жалеть и всячески щадить.

После смерти наставницы мне некуда было пойти, и я вернулась в родную деревню. Тут я помогала не могущественной колдунье, а юной вдовице, которой раньше приходилось в одиночку следить за большим хозяйством… Однако простая деревенская жизнь оказалась не так плоха, как я боялась поначалу. Я с радостью вылечила двух заболевших кроликов, но про мои настоящие умения не знали ни отец, ни невестка.

За обедом Хассмель был мрачен, хотя старательно скрывал плохое настроение. Получалось у него не очень хорошо… Клейта ушла, я стала убирать со стола, а отец все сидел на самодельной, но добротной скамье.

Хассмель умел обращаться с инструментом, поэтому сам мастерил мебель. Он жил небогато, но и не бедствовал, примерно как все в Клемиссе. Дом, которым он владел, не был ни большим, ни маленьким, и по виду мало отличался от соседних. Хассмель часто говорил, что добрым людям приличествует умеренность.

— Что случилось? — спросила я, когда невестка скрылась из виду.

Отец поднял голову, и я быстрее завозила ветошью по миске.

— А, ладно… Все равно узнаешь, Эйя. Близнецы совсем плохи…

— Плохи? Насколько?

Близнецами были племянники Клейты, родившиеся на месяц раньше положенного срока. Все в Клемиссе гадали, сколько проживут несчастные дети. Отец покачал головой.

— Не говори девочке. Она снова будет переживать. Хотя… Как такое скроешь…

— Не скажу, — пообещала я. — Так что с младенцами? Ты видел их?

— Видел. Помрут не сегодня, так завтра.

Глиняная миска замерла у меня в руках…

Несколько часов спустя, когда за окном почти стемнело, я вышла из дому с большим свертком подмышкой. Клейта попросила передать сестре одеяльце, которое сшила для своего ребенка, но решила подарить племянникам.

Клемисс был небольшой деревнейна юге Алаазии, типичной для этих мест. Отсюда было рукой подать до Эннавы, поэтому погода лишь изредка показывала свой настоящий нрав, а снег выпадал всего на несколько недель в году… Ассолонь со своим проклятым покровителем жила много севернее.

Я ускорила шаг. Нужный дом был уж близко.

— Уважаемый. Вечер!

У молодого мужчины, открывшего мне дверь, оказалось серое лицо. Это был отец, подавленный страхом перед неизбежным горем. Он произнес положенные слова благодарности, но я видела, как мало те имели для него значения. Мужчина приблизился к колыбели и положил одеяльце рядом. Я подошла следом.

Из-за неплотно прикрытой шторки виднелась незаправленная постель. Там могла восстанавливать силы мать детей, но никаких звуков не было слышно. Тишина казалась гнетущей. Дети должны были создавать хоть какой-то шум.