Естественно, я был бы полным глупцом, доверяя еде из машин, подключенных к замкнутому циклу «Бегемота». Ее мог отравить на Венере Флудс, мог отравить и здесь Навигатор. Я ограбил каюту Радиста, забрав его запасы сухарей, консервированной говядины, пастеризованных компотов. Разобрав податчик еды, я исследовал состав калорийной массы в поисках неположенных ингредиентов. И именно за микроскопом меня застал сигнал перегрузки. Волоча ногами при одном «же», я вскарабкался на мостик. Неподалеку от прицельного перекрестия на главном экране мерцало пятнышко Юпитера. Навигатор меня даже не спросил. Вчера вечером стрелки на циферблатах солнечного излучения ушли с красных полей. Он рассчитал курс, выставил рули и включил тягу. Его там не было, он где-то спрятался. Я мог попробовать повозиться с приборами и ручками, но зачем? Чтобы испортить то, что только Навигатор в состоянии починить? Я оставался в полной его власти.

Возвращаясь в «жемчужину», я подсознательно высматривал его в тени и полумраке, в шахтах и коридорах «Бегемота». Ускоряясь, корабль дрожал, выл и протяжно стонал, металл говорил на языке чистилища. Я вошел в док по левому борту, и Навигатор вышел мне навстречу, тоже в скафандре, возник из глубокой серости, неприязненно наклонив плечи и голову; я остановился, и он тоже остановился; я поднял руку, и он тоже погрозил мне кулаком – и только тогда я понял, что смотрю на собственное зеркальное отражение в отполированной обшивке «жемчужины».

Да. Больше ждать нельзя. Я уже вообще не сплю. Не ем и не пью ничего из кают-компании. Он прячется где-то на нижних палубах. Сегодня или завтра вернется связь. Я запер своим ключом каюту Радиста, но Навигатору достаточно подключиться к любой из антенн в рабочих узлах, даже тем, что возле реактора; ему достаточно на минуту зайти на мостик. Кто первым отправит в эфир свою версию истории, тот определит победоносный сценарий. Я не могу постоянно бодрствовать. А поскольку мы уже на пути к Юпитеру – в Навигаторе больше нет особой необходимости.

В том нет ни крупицы внезапных эмоций, мною не движут звериные инстинкты; я провел анализ, и холодная логика спирали подозрений не оставляет мне иного выхода. Навигатор стоит перед точно такой же необходимостью. И единственное неизвестное – кто сделает первый шаг. Все остальное рассчитано уже давным-давно, до миллионного знака после запятой, записано в форме раковин и кривизне листьев, в дуге рукавов галактики.

Мыслями я, однако, раз за разом возвращаюсь в этот лабиринт, лежа в полумраке и тишине загерметизированной «жемчужины», и здесь, бодрствуя на мостике, в тяжелом скафандре, чувствуя запах озона в ноздрях; в лабиринт, в глубь. Пойду и поклянусь Навигатору, что не выдам его. Поверит ли он мне? Поверил бы я, если бы он пришел и поклялся? Нет. Нет такой клятвы, нет таких аргументов, нет таких жестов и слов, которые давали бы гарантию. Я знаю, что он знает. Он знает, что я знаю. Я знаю, что он знает, что я знаю. Что я знаю, что он знает, что я знаю, что он знает, что…

Кто первый нажмет на спусковой крючок?

Решение Электронщика ничего не решает. Действовать так, будто веришь в лучшие намерения второго игрока, – но тот, кто первый поступит в соответствии с логикой, победит верящего, так что какой это выбор? Выбора нет.

Я изучил диаграммы. Нажать эту кнопку, потом ту, потом ту. Процедура снятия защиты реактора занимает шесть минут пятнадцать секунд; я успею спрятаться в «жемчужине». В обеих других капсулах я заблокировал механизмы шлюзов. Девятичасовое воздействие ядерного излучения от горячего реактора уничтожит все живое на борту «Бегемота V». Оставшиеся следы можно объяснить бурей. Так и или иначе, отсутствуют тела почти всей команды; тело Навигатора тоже исчезнет. Я нисколько не сомневаюсь, что сумею создать связную и достоверную теорию, которая все объяснит.

Если бы мне хватило здравомыслия, я бы начал действовать сразу после окончания разгона. Тем временем я жду. Тем временем я вызываю его через громкоговорители. Может, он еще явится и скажет, какой у него был план. Кому он послал сигнал? Послание с буя скоро пробьется сквозь помехи эфира. Придет ли ответ? На чье прибытие он рассчитывал? Что еще он знает об Астроманте? Может, тогда я как-то сумел бы понять, что, собственно, произошло там, в руинах.

Боль в ребрах, мигрень, лихорадка, тошнота и другие последствия облучения – они проходят, пройдут. Но этот зуд, дрожь, дыра в голове… Как трудно удержаться от того, чтобы не расчесывать раз за разом раны разума, не засовывать палец в охваченные болью мысли! Ибо все это не имеет никакого смысла. Элементы не подходят друг к другу. Разорванные клочья никак не сшить. Я добрался до границы, остановившись у пропасти. Может, если бы Навигатор… Эту кнопку, потом ту, а потом ту.

А несчастный обезьяний мозг не познает покоя, пока не обрисует загадку красивым соразмерным смыслом. В конце концов я и так все пойму и сумею убедить себя в осмыслении понятого. А потом снова, еще вернее. И снова. И снова.

«Бегемот V» удаляется с каждой секундой на сотни километров, я же продолжаю слышать и видеть биение механического сердца Астроманта, стук его электронной крови и силу лазерного взгляда – в ритме вспышек самой маленькой лампочки на пульте под экранами, под звездами. Они успокаивающе подмигивают мне. Я мчусь в тишине, запертый в стальном ковчеге, в нескончаемую тьму, а он считает. Считает. Считает. Считает. Считает.

Апрель 2008 – май 2010

Пуньо медленно дрейфует по мелководью полусна. Перед ним открываются врата прошлого. Управляемый бессонной машиной дозатор впрыскивает ему в кровоток секретные жидкости. Пуньо лежит на носилках, многократно оплетенный разноцветной паутиной эластичных ремней, проводов, голых датчиков, искусственных жил, в них пульсирует в такт сердца кровь, которая, в сущности, кровью не является. Над телом разговаривают между собой машины. Спи, Пуньо, списписписписпи… Мужчина, сидящий в ногах носилок, у дверей скорой помощи, не обращает внимания на их разговор. Он читает книгу. Под его левой подмышкой – пистолет в кобуре, тот иногда на миг показывается, когда мужчина непроизвольно распахивает полы пиджака – Пуньо увидел бы его, если бы поднял голову, если бы поднял веки, если бы у него были глаза; увы, ни одно из этих условий не выполнимо. Охранник иногда прерывает чтение и слепо пялится на запасные кислородные баллоны, закрепленные на противоположной стенке: он получает через скрытый в ушной раковине приемник информацию от других телохранителей; иногда сам что-то говорит в пространство – бессвязное слово. Женщина, сидящая за головой Пуньо, спиной к водителю, упорно игнорирует охранника – она пытается вглядеться в визуальный диалог машин. На женщине белый медицинский халат, но под ним кожаный жилет и джинсы. Ее молодость противоречит самой себе. Пуньо ничего не знает ни об одной из этих вещей. До него доходят только неритмичная тряска и толчки несущегося по шоссе автомобиля. Но и они не всегда: вот заглатывают его врата, колодец, яма, пасть прошлого. Ритмично пульсируют жилы. Прилив. Во вчера. Списписпи. Нет тебя сейчас, нет тебя здесь. Тебя не разбудит даже грохот грома, слышимый и сквозь стены кареты скорой помощи. Снаружи бушует гроза – ливень, молнии, ветер; вы несетесь сквозь тьму в колонне безвестных машин; ночь позади вас, ночь впереди вас. А ты, Пуньо, ты – живешь в минувших днях, в минутах, насквозь пронзивших мысли, в звуках, родившихся до того, как ты их услышал, в ощущениях, которые ты ни тогда понимал, ни теперь. Там безопасно. Там тебе ничто не угрожает: все свершившееся, а следовательно, неизменное, замороженное в вечности. Вот и Хуан, уже совершенно неопасен; он столько раз избивал тебя, резал этим своим ножиком, унижал перед всеми, и это ты помнишь, – но он больше никогда не сделает этого, он в прошлом и не дотянется до тебя. Здесь тебе знакомо каждое место, каждое время. Это твоя вотчина. Территория.