– Я же говорил – в панику удариться легче всего, – морщится Иван.

Габриэль громит его взглядом.

– Может, вы поверите хотя бы собственным прогнозам? Если это должно стать объяснением silentium universi, и вы заглядываете столь далеко в прошлое, то крайне маловероятно, что никто прежде не пытался войти в те тайные космосы. И как, остались от наших предшественников какие-то следы? Или, может, их засосало?

– Ты попросту боишься.

– А ты нет? Ты нет? Ведь если вы правы насчет тех аномалий в гравитационной структуре Млечного Пути…

– Правы. Они существуют. Кто-то Отваял фрагменты нашей вселенной.

– Может, Отваял, а может, и нет. Именно это я с самого начала пытаюсь тебе объяснить: у тебя слишком мало данных для столь далеко идущих выводов, и тем более для принятия на их основе решений о потенциально столь опасных действиях. Эти аномалии, если я правильно понимаю предпосылки Проекта REVUM, возможно, имеют иное объяснение. Возмущения движения могут быть вызваны не только изъятием масс, но также их добавлением.

Петрч, проходящий тем временем через разные фазы рассеянности и внешне уже почти не обращающий внимания на лорда Амиэля, поворачивается к нему и замирает на середине жеста, хмуря брови.

– Что ты, собственно, предлагаешь? Creatio ex nihilo?[191]

– Най, – Габриэль на мгновение колеблется. – Я недавно проводил кое-какие исследования глиофитов… Признаюсь, REVUM дал мне повод для размышлений, причем даже больше, чем вам. Почему вы не подумали о другой стороне медали?

– Какой другой стороне?

– О том, что мы, наша вселенная – Отваяние изначальной вселенной постглиотиков. Это вполне объясняет аномалии, как места периодических утечек из нее.

– И где они? – насмехается Петрч. – Эти постглиотики? Если они Отваялись в наш космос? Гм?

– Посмотри в зеркало.

– Что?

– Вы носите их в себе. Моя гипотеза объясняет больше, чем ваша, в том числе все парадоксы, связанные с происхождением глии. Как получилось так, что она наличествует на разных планетах, один и тот же организм во всей вселенной?

– Ах, ультраконвергенция…

– Одно не исключает другого. Так может происходить до бесконечности: некоторые из аномалий фактически могут вести в «низшие» космосы. А мы находимся где-то посредине.

Иван качает головой.

– Какое-то гребаное дерево вселенных. Перегибаешь, Габриэль.

– Возможно. Если, однако, я прав… Насколько ты готов рискнуть? Ты разрываешь Устье, и посреди Млечного Пути взрывается Вселенная Глиофитов. И вы сами определили причину, по которой они бегут в собственные космосы: война. Ты можешь вообще представить войну, ведущуюся постглиотиками в масштабах вселенных? Мы внезапно окажемся на линии фронта. Расстояния нас не спасут, ведь даже для вас скорость света не предел. Вероятнее всего, нас раздавят одним макроопределением своего WarMaster'а, – Пайге глубоко вздыхает. – Возможно, я ошибаюсь, и принимаю это во внимание. Возможно, я не прав. Вероятность один к пяти. Или даже один к двадцати. Пожалуйста. Но допускаете ли вы возможность ошибки? Ведь стопроцентной уверенности у вас нет. В такой ситуации идти на подобный риск – чистое безумие.

Петрч ходит вдоль стены, левой рукой гладит мебель, открывает и закрывает ящики стола, мельком в них заглядывая, правой отмахивается от Габриэля, не глядя на него и строя замысловатые гримасы.

– Вот только я полностью уверен, – бормочет он.

– Что, снова гадание? Тогда подумай вот над чем: межклеточные импульсы в глие нульвременные, расстояние не играет роли – так что не существует и значения, из какой и в какую вселенную попала информация. Ваяние не является преградой.

Петрч смотрит на него.

– Что ты хочешь этим сказать?

Лорд Амиэль качает головой, разводит руками (рукава халата скрывают его ладони).

– Мне очень жаль, Иван, но у меня нет выхода, я должен сообщить Агерре.

– Майгод, ты же знаешь, что это лишь приведет к расколу и даст новые аргументы ксенофобам на Земле. Ничего хорошего от этого не будет.

Габриэль теряет самообладание.

– Да что ты тут мне святого из себя изображаешь! Ты решился на раскол, строя за спиной Ордена глиокомпьютеры. Теперь жди последствий. Это не игра, в которой в любой момент можно отмотать на пять сцен назад.

Петрч пожимает плечами и закрывает связь.

Лорд Амиэль еще какое-то время стоит у окна, уставившись пустым взглядом в ночь. Потом со вздохом садится в кожаное кресло у стеллажа, спиной к двери, нервно кутаясь в просторный халат, и обреченно машет рукой. Откинув голову на спинку кресла, он закрывает глаза. И когда начинает ругаться – Агерре не ждет итога этих молитв и выходит из Иллюзиона до того, как в дверях появляется Хамелеон.

С балкона бьет резкий свет, тень вдовы тянется до самого стола. Взгляд и мысли Фредерика на несколько секунд задерживаются на обтянутом гладкой материей юбки изгибе бедра Карлы. Неспособный к сексуальному возбуждению под ограничительными программами Стража, он тонет в море эстетических ассоциаций, порой весьма эксцентричных.

Фредерик забирает обе чашки с шоколадом, еще теплым, и выходит на балкон. Иллюзионную чашку подает Карле. Леди Амиэль благодарит и указывает ею на бетховеновский восход солнца.

– Иногда оно все-таки стоит того.

Агерре поднимает свою чашку. Они чокаются фарфором в пародии на тост.

– Аллилуйя.

Внимание Агерре привлекает свежее фиолетовое пятно на тыльной стороне его руки. Вместо того чтобы выпить шоколад, он слизывает языком выделившуюся слизь. Да. В моих жилах, в моих генах, в моем мозгу. Мы глиотики в энном поколении. Живые кладбища.

Теперь уже в любое мгновение, в любую секунду… Один к семи, самое позднее через полгода. Конец света. Или, во всяком случае – Война. Заря новой эры.

К нему все еще пытаются пробиться по высокоприоритетной связи Миазо и фон Равенштюк. Он не обращает на них внимания, ему не хочется даже думать, по какому поводу они звонят.

Достает из кармана колоду Лужного, переворачивает картинками вниз и вытаскивает карту. Но не смотрит.

Через Большой Аттрактор движутся автоматические транспортеры Города Хаоса, каждый с тенью, будто траурная процессия. Несколько низких дорожек живокриста пересекают солнечный диск, идущие по ним тают в его сиянии, будто восковые фигурки. В небе гаснут последние звезды, блекнет кольцо. Волосы Карлы снова пахнут горячим песком.

– Adagio grandioso. All'antico.[192] Чувствуешь, Фред?

Он сжимает карту в потеющей глией ладони. В другой дрожит чашка.

Агерре медленно врастает в рассвет.

Июнь-ноябрь 2000