– Жаль, что вы не посетили нас в Глине, фрай.

– Почему?

– Мне интересно – на таком расстоянии… ну, вы понимаете… Вы что-нибудь чувствуете?

Виталий Прокопьевич Лужный дремлет на деревянном лежаке, накрывшись клетчатым одеялом. Неровные порывы ветра гоняют по Боденскому озеру белые треугольники парусов, со стороны Райхенау движется большая моторная яхта. Начинает моросить вечерний дождик, и на террасу санатория выходит медсестра, чтобы забрать старика – но Лужный, вновь очнувшись, раздраженно отгоняет ее взмахом руки, которая, похоже, ни для чего больше не годится.

– Такова проблема с честными опекунами, – говорит он. – Чем больше им платишь, тем больше у них чувство вины, что они не делают ничего стоящего таких денег и отравляют тебе каждое мгновение, отчаянно пытаясь оправдать свой заработок.

– Плати меньше.

– Те еще хуже. Они ждут от меня благодарности.

– Ну тогда возьми себе в качестве вассалов каких-нибудь бедняков с Юга с медицинским образованием.

– Я гражданин России.

– Ах да, я забыл.

– Хссс!..

– Что, снова болит? Как там крылья?

– Уже, похоже, атрофировались. Хорошо, что я всего лишь дух, иначе я бы не выдержал, несмотря ни на что, и распростер их в последний раз. Этого не подделаешь никакими иллюзиями, как же я вам завидую!.. Ничем не ограниченная свобода движений, Фредерик, ощущение, будто сжатием кулака сворачиваешь материю вселенной. Страшные ангелы фиолета. Я брежу, да… Я начал забавляться хайку, где-то тут у меня…

Лужный говорит в Иллюзионе – в Глине он не может, деформированная гортань не производит модулированных звуков. Трудно назвать часть его тела, которая не была бы гротескно деформирована. К нему постоянно подключены полтора десятка дренажных трубок (большую их часть сейчас скрывает одеяло), в которые обильно сочится глиоподобная слизь. У него нет волос, а шишковатый череп подвергнут трепанации для свободного управления давлением внутримозговой жидкости. Большую часть четверти века своей инвалидности Лужный прибегал к помощи всевозможных экзоскелетов. Агерре помнит его со времен процессов с CasLab, Виталий выступал как свидетель, а затем уже больше в роли эксперта. Тогда он выглядел как неисправный Робокоп, двигаясь как плохо анимированная кукла. А однажды Фредерик видел, как Виталий летает: он не ксенотик, и этот его полет не имел ничего общего с Ваянием – настоящее скольжение в воздухе, только на невидимых несущих плоскостях его псевдостамповых крыльев.

Лужный не ксенотик, хотя безопасно носит титул Первого Сизигента. Именно он двадцать семь лет назад, в примитивной орбитальной лаборатории над Шадрой, впервые совершил полную имплементацию глии в организм Homo Sapiens – свой собственный. Ксенофилактический шок едва его не убил. Потребовался ряд спасательных РНКдакций, образец искали на ощупь, генотип Лужного – сущий музей глиологии, побоище научных теорий; с фенотипом не лучше.

Он не ксенотик, не неспящий – у него нет Стража, он может спать, может давать волю любым эмоциям, предаваться органическим экстазам и мукам – состояния его мозга не перевоплощаются в активность сжатой глии, и с его стороны не грозят никакие безумные Ваяния, раздирающие планеты и дестабилизирующие солнца. Тем не менее, он носит глию в теле и в душе, жесткая стампа сворачивает ближайшее пространство-время в сущее четырехмерное оригами, с наиболее выделяющимися двумя плоскими уступами, начинающимися где-то под лопатками и простирающимися на пять метров каждый – при порывах и до двадцати.

Лужному также знакома неумолимая настойчивость глио-интуитивного предчувствия, пугающий натиск диких ассоциаций, сосредоточенность и рассеянность одновременно – он хорошо все это знает. По сути, он единственный, кто способен одновременно на глио-гадания и сон, и его сновидения подобны ядерной вспышке, иллюминации в высоком разрешении. Он первым разложил карты и произнес: «Это тоже наука». От него пошли мы все. В том числе Петрч и его раскольники.

– Петрч, Петрч, Петрч, майгод…

– Значит, считаешь, что он прав?

Лужный издает протяжный свист, наверняка означающий раздражение.

– Ты спрашиваешь как детсадовец. Покажи мне идеологию, за которой не стоит хотя бы частичная правда. Каждая утопия имеет глубокое обоснование в реальности, от которого отталкивается. Сейчас ты расстроишься и спросишь, оправдывает ли цель средства, – и мы так и будем беседовать о банальностях. Фред, ради всего святого!.. Эх. Давай лучше пройдемся.

Он встает, внезапно снова красивый и молодой; неподвижная оболочка остается на лежаке. Вот они, настоящие out of body experiences[188], мысленно усмехается Агерре. Так отрывается пневма от сомы.

Они спускаются с террасы на склон холма, зелеными волнами стекающий к далекому озеру. Трава блестит от дождя, холодная влага вечернего воздуха наполняет легкие. Закат над Гельвецией.

– Я знаю, о чем ты на самом деле спрашиваешь. Ты хочешь, чтобы я заверил тебя, что ты не совершил ошибку, – Лужный бросает взгляд на Агерре, который идет рядом, опустив голову. – А может, ты как раз ошибся, и вина лежит на тебе? Но, естественно, ничего подобного я сказать тебе не могу.

– Ну уж…

Лужный смеется, хлопает ксенотика по плечу.

– Ладно, я тебя прощаю.

– Никаких сегодня советов?

– Советов? А разве я когда-то давал тебе советы? Я лишь рассказывал о предчувствиях. А какие решения ты на этом основании принимал – уже другое дело.

– Только не говори, будто ты не предвидел и их.

– Может быть, может быть. Сейчас, например, я скажу тебе, что это только начало.

– Что?

– Иван и этот его раскол. Будут и другие. Раз уж он показал, что такое возможно и оно вовсе не означает конец света.

– Как раз наоборот!

– Не означает. Все успокоится, установится новое равновесие. И от вас будут уходить следующие, движимые теми или иными мотивами. Орден в настоящее время строит из себя консервативного молоха, который душит мечты молодых, он идеально подходит для того, чтобы бросить ему вызов.

– Благодарю покорно.

– Но я тебя обрадую: они еще долго останутся на обочине, именно Ordo по-настоящему представляет ксенотиков.

– Как много уйдет?

– Не знаю. Одна треть.

– Майгод.

– Ладно, говори, зачем на самом деле пришел.

Агерре садится под сосной, распрямляет ноги, опирается головой о ствол. Он рассказывает о последнем проекте Габриэля Пайге, воспроизводит слова доктора Чена. Лужный кружит поблизости, то и дело останавливаясь и подставляя лицо дождю.

– Понимаю, – наконец говорит он. – Способ идеального убийства ксенотика. Возбуждаем ближайший бассейн жидкой глии, и у выбранного ксенотика электроэнцефалограмма превращается в прямую линию.

– Да.

– Ты боишься, что тебя первым возьмут на прицел, как только узнают технологию? А может, они уже ее знают. Они никогда не простят тебе этого Горпаха.

– Но это же лицемерие чистой воды! Они сами пытались меня прикончить. Габриэля зарезали, не задумываясь.

– Ищешь для себя оправданий? Фред, ты Primus Inter Pares Ordo Homo Xenogenesis, для тебя нет оправданий; им можно, но тебе нет. Это не лицемерие, а если даже и так, то особая, благородная его разновидность…

– Слушаю и ушам своим не верю.

– Только не говори, что не отдавал себе отчета. В иерархических структурах подобные проекции идеалов неизбежны. В конце концов, именно так спланирован ОНХ. Ты король, помазанник божий, как бы абсурдно это ни звучало. Как думаешь, что они чувствуют, целуя твой перстень?

– Ты меня удручаешь, Виталий.

– Таково мое обаяние.

Агерре выбирается из-под дерева, отряхивает брюки. Дождь перестал, зато по зеленым полям широко разлились тени. Они бродят в лужах мрака.

– Значит, спрашиваешь, снилась ли мне твоя смерть?

– Снилась? – быстро задает вопрос Фредерик.