– Этого он ей не рассказывал?

– Очевидно, нет.

– Что ж…

– Так куда?

– Фрай Агерре!

– Что тебя возмущает?

– Я давала присягу…

– Но это не закон, это всего лишь обычай.

Есада в конце концов моргает (возможно, ей что-то попало в глаз).

– Не могу поверить, что ты это говоришь. Ты.

– А кто же знает лучше меня? – он снова берет ее за плечо и ведет на тротуар набережной. Они сворачивают к Пьяцца Сан-Марко. – Я расскажу тебе, как было на самом деле. После сизигии первой дюжины мы подали групповой иск. Патент на ксеногенез имелся только у CasLabs НАСА, они не выходили за пределы юрисдикции местных судов. Мы выиграли и поставили условия. В то время все уже сломя голову искали новых кандидатов, чтобы разрушить нашу монополию. «Нашу» – ибо мы с самого начала являлись группой. Тогда же Степанов откинул копыта, и стало ясно, что означает смерть ксенотика. Нас принудили к более строгому надзору со стороны Стражей. Мы сумели добиться лишь независимого крипто. Уже было понятно, что существует и, что хуже, усиливается резкое противостояние между «нами» и остальным человечеством. С этим нужно было что-то делать, слишком многое зависело от ксенотиков, мы были слишком ценны, но вместе с тем слишком опасны. О непосредственном контроле, репрессивных средствах и тому подобных методах речь не шла, не только вследствие их непрактичности, но прежде всего для того, чтобы не отпугивать очередных кандидатов. Впрочем, это было уже после нескольких десятков крупных договоров с частными консорциумами, и мы располагали небольшим состоянием для юридических битв и лоббирования; так или иначе, с нами бы не справились. И что же они сделали? Наняли инженеров-меметиков, и те сконструировали оптимальный миф. Ordo Homo Xenogenesis. Одновременно возвышающий нас и укореняющий служебную этику. Иерархическая структура, этика и эстетика по образцу религиозных организаций. Символика, непосредственно выводимая из отличительной черты, красота из уродства; не стыдиться, а гордиться. Так что – глия на знаменах, глия на одежде, – он проводит ладонью по фиолетовому камзолу. – А также закон Ордена и присяга о неразглашении. Это не что иное, как предохранительная система, Есада. Награда и оковы. На этом основано истинное могущество меметической инженерии: ты осознаешь, что тобой манипулируют, но подчиняешься; знание не защищает от иррационального обаяния. Такова правда. Это все искусственное, фрай.

Перед ними Базилика Сан-Марко. Они входят в полумрак собора, но тут же останавливаются в притворе: нефы не охвачены сетями Иллюзиона.

– Что значит – искусственное? – спрашивает Есада. – Оно настоящее, – она поворачивается к далекому алтарю, показывает на распятие. – Кто может со всей уверенностью утверждать, с чего начиналось это?

Агерре плохо себя чувствует в столь достойных жалости ситуациях, он охотно сбежал бы в иронию, цинизм, насмешливые афоризмы человека, который все это давно уже обдумал, пережевал и выплюнул. Но легкое чувство стыда-нестыда в отношении Есады, столь молодой, столь искренней, все еще колет Фредерика, и он ловит себя на том, что тихо ей завидует. Чему именно можно завидовать у ксенотички? Наивности?

– Значит, вопрос чести? – бормочет он. – Я что, подбиваю тебя на предательство?

Есада отворачивается.

– Да. Пожалуй, да.

– Но ведь ты знаешь, что таким образом защищаешь убийцу.

Девушка робко улыбается.

– А разве не такую именно этику для нас спроектировали? Священников, врачей, юристов?

– Майгод, какой прекрасный парадокс! – Агерре опирается о холодный камень.

Есада нервно отбрасывает волосы – пурпурные пальцы в черных переплетениях.

Мимо проходит пара туристов, почти стопроцентно глинных; они едва не спотыкаются, засмотревшись на Ори.

– Венеция, Глина, – шепчет Агерре, медленно и едва слышно, как подобает духу в доме Господа. – Где еще есть столь большое собрание старины? Где это стало бы большей катастрофой? Ксенотика здесь не убьют. Правда? Правда, Есада? Как долго ты собираешься тут скрываться? Следующий Хамелеон уже тебя ждет. Скажи, и они лишатся мотива.

Она лишь качает головой.

– Зачем ты вообще хотел со мной встретиться? Агерре, успокойся. Ты с самого начала знал, что я ничего не скажу, не могу сказать. Зачем?

– Буду гадать.

Она ничего не сказала; значит, остаются данные из официальных реестров Ордена. «Маларет Лимитед» нанимала Есаду Ори ОНХ с многочисленными перерывами в течение двух с лишним месяцев, начиная с сентября.

Копии счетов, имеющиеся в архивах Ордена, говорят о семистах двенадцати часах активного Ваяния и почти столь же долгом периоде готовности. Скрепленный присягой перед Стражем обычный один процент для ОНХ раскрывает величину гонорара ксенотички. Лорд Амиэль через подставную «Маларет» выплатил юной Ори восемьдесят восемь миллионов долларов брутто. Учитывая текущий уровень спроса на услуги ксенотиков, трудно счесть эту сумму высокой. Если, однако, взглянуть на это со стороны Габриэля… Только величайшие крезы имеют с ксенотиками личные контракты, а лорд Амиэль к таковым не принадлежал. Восемьдесят восемь миллионов наверняка стали для него немалыми расходами.

В архивах Ордена находятся также положенные выписки из бортовых журналов Есады Ори, но опять-таки это абсолютный минимум, требуемый Орденом: голые балансы времени и расстояния. Ничего о направлении и целях полетов. Так и должно быть – кто бы иначе доверился ксенотику? Каждый наем равнялся бы выдаче коммерческих тайн компании. Присяга, за которую столь судорожно цепляется Есада, возможно, фактически является лишь обычаем – но в таком случае это один из основополагающих обычаев для ксенотика и его роли в экономике. Есада вполне справедливо удивлялась: Агерре не вправе был ожидать, что она выдаст предсмертные тайны лорда Амиэля. Зачем тогда Фредерик навестил ее в Венеции?

Ибо он заранее знал, что прибегнет к тому, к чему всегда прибегают ксенотики в подобных ситуациях – иррациональному гаданию; а чтобы вызвать резонанс, нужно как можно больше приблизить мембрану к источнику вибраций.

Еще прогуливаясь с Есадой по дождливой Венеции, он покинул Агерре-сити и переместился за пределы атмосферы, в Орбитальные Сады. Орбитальные Сады Агерре простираются на сто пятьдесят кубических километров, на стационарной экваториальной орбите, медленно разрастаясь в форме кольца. Естественное кольцо планеты начинается намного выше, но Сады не защищены от прилетающих оттуда случайных обломков и космического мусора, сталкиваемого на низшие орбиты. Фланель мягкого живокриста заполняет вдесятеро большее пространство, и отнюдь не в форме шара или эллипсоида. Большая часть живокристной ваты, столь мягкой, что из Садов она видится полностью прозрачной, служит буфером в пространстве между ними и кольцом. Всевозможные куски космического мусора вязнут в этой невидимой гуще – камни и лед, вплоть до микрометеоров. Такова поглотительно-перерабатывающая система Садов. Из перехваченной материи трансмутационный живокрист достраивает новые сегменты Садов или другие, независимые модули, в соответствии с потребностями, приоритетами, соотношением спроса и предложения, а также предлагаемыми суммами. Агерре все это мало волнует. Он владеет мажоритарными долями в компании, контролирующей Орбитальные Сады. По его заказу почти мгновенно перепрограммирован живокрист в одном из граничных секторов. Меняется фронт прироста структуры.

В то время как под кольцом медленно растет его личный Сад, Агерре пребывает в обществе леди Амиэль, ожидающей прибытия рейсового транспортника на Лазурь. (Почти все регулярные сверхсветовые Ваяния заворачивают на планету ксенотиков, ее расстояние от Точки Ферза все еще не превышает светового года). Внутренность Орбитальных Садов густо поросла разноцветными кутрипическими невесомниками. Клубящиеся массы кутрипической жизни скрывают из виду более отдаленные фрагменты Садов; здесь нет живокристных стен, только сам скелет – остальное составляют деревья, цветы, ползучие растения и мхи, а также виды, не имеющие аналогов в мире ДНКародной флоры. Тем более сквозь них не видно ни звезд, ни кольца, ни планеты. Разве что в Иллюзионе – но оба находятся на девяносто процентов в Глине.