Красный гигант уже не красный. Фредерик минует его по пути к Точке Ферза и на мгновение входит в горизонт событий, открывшийся после дестабилизации звезды. И тогда он видит, что она начала сбрасывать внешние оболочки, растет ее блеск, меняется цвет. В ответ Cage/Armour становится жестче, отворачивая пространство-время с той стороны. Агерре сонно отводит взгляд. Сад пока что состоит исключительно из каркаса одной плоскости, десятка полтора квадратных метров, вращающихся у основания Hornpipe, но он быстро растет. Фредерик наблюдает все сквозь розовый дым неглубоких ассоциаций, мерцание закрываемых и открываемых каркасом звезд наводит на мысли о приступах стампы Петрча – не мерцает ли где-то там на фоне Смерть Петрча, космический лабиринт времени? Возможно, в каком-то более закрученном его ответвлении Иван все еще жив, а еще дальше – живы также Куомо, Габриэль, все ксенотики, прошлые и будущие, объединенные в Смерти; там находятся небеса неспящих (тяжелая от горячей крови голова уже не выдерживает давления бредовых видений Фредерика), где, как в том патетическом стихотворении Лужного:

– Смотри, светает, – леди Амиэль перегибается через перила балкона, Большой Аттрактор Агерре-сити взрывается ей в лицо миллионом длинных резких теней. – Ты говорил, что никогда…

– Потому что мы так согласовали скорость движения города с вращением планеты, чтобы он оставался всегда перед терминатором, за дневным горизонтом.

Карла оглядывается на Фредерика, который говорит с набитым пирожным ртом, склонившись над столом в позе прожорливого буржуя. Карла заключает его в кадр сложенными в прямоугольник пальцами обеих рук.

– Ха-ха-ха, – морщится Агерре.

– Ад под властью petit bourgeois.

– Почему ад?

– Ты слишком уродлив с этими фиолетовыми выделениями на коже, они размазываются по твоему лицу, а иногда, бывает, коснешься и оставишь такой след, что аж противно. Неужели ничего нельзя с этим сделать?

– Отредактируй меня для себя.

– Не хочу. Я все равно бы помнила, что…

– Отредактируй свою память.

– Спасибо большое.

Он в самом деле уродлив. Карла открыто смотрит на него, опершись спиной о перила. Под ней пропасть в восемьдесят три этажа Агерре-тауэр. Сперва в нем было даже что-то завораживающее, думает она. Как во всех них. Потом одно лишь отвращение. А теперь, под заботливыми крыльями Стража, я вижу лишь эстетическое увечье, металлический скрежет в четвертом такте симфонии. Он мог бы быть красавцем. Что ж, когда-то он им был. Как он тогда говорил? В той деревне на Адриатике, тогда… Кажется, да. Да. Когда я его пригласила на Сардинию. Похоже, я слишком долго с ним танцевала; вероятно, он ударил мне тогда в голову вместе с тем их вином. По сути я мало что помню. Он помнит лучше: деревня, Сардиния, супружество. Может, он в самом деле редактировал себе память? Нет, вряд ли. Но вообще забавно. Ибо если бы тогда он действительно поплыл… Если бы не стал ксенотиком – кем бы он был? Я не знаю того Фреда, его не существует. Но фантазия, грезы – весьма приятны. Мммм, невозможный любовник. О чем он думает, когда так смотрит на меня, смертельно серьезный, замерев на две-три секунды, будто от одного моего вида погружаясь в глубокие Иллюзионы? Карла поправляет полу завязанной на бедре юбки, чтобы виднеющееся из-за горизонта солнце окрасило ее мягкими тенями. Мммм. Он настолько уродлив, что я прекрасно выгляжу рядом с ним, подобный контраст нам только на пользу. Ну и Примус Ordo Homo Xenogenesis – все-таки звучит. Они с Габриэлем любили друг друга. Майгод, Габриэль, почему все должно было быть обязательно так – вдохни и выдохни – так что, может, я переберусь сюда, в Агерре-тауэр, в Агерре-сити, в Глине. И моя кредитная история сразу улучшится. Карла сотворяет черные очки, надвигает их на глаза, смотрит на восток. Это может быть – вдох/выдох – вполне пристойная жизнь. В той фантазии, в тех грезах, он, похоже меня любит. Вернее, помнит себя влюбленного – что и к лучшему. У меня тоже есть воспоминания. И достаточно. Она машинально массирует обнаженные плечи. Но до чего же прекрасен этот невероятный город – наконец-то в лучах солнца. Ну иди, посмотри, пошевели задницей.

– …никогда дважды в одном и том же месте на поверхности планеты, – говорит тем временем Агерре, наливая горячий шоколад. – Речь идет даже не об угрозе Смертями, поскольку до сих пор лишь Тато совершил подобную глупость, но об остатках стампы. Эти маленькие искажения пространства-времени скапливаются в местах долгого пребывания ксенотиков, прицепляясь к гравитационным узлам. Масса человека или здания слишком мала, так что они ориентируются по планете. Поэтому город приходится перемещать. Случается, что здесь пребывает одновременно несколько сотен неспящих – после чего остаются целые заповедники чудес, которые посещают туристы. Траекторию движения АС генерирует случайным образом программа, с учетом топографических ограничений. Период вращения планеты вокруг оси был столь медленным относительно ее обращения вокруг солнца, что мы спокойно поспевали за терминатором. Но эта чертова Смерть Куомо полностью изменила гравитационную карту системы. У нас тут были такие землетрясения, что будь эта планета немного моложе, ты видела бы сейчас целые цепи вулканов, от горизонта до горизонта, громоздящиеся на километры плиты, солнце бы скрылось за тучами пыли…

– Фред, сжалься.

Он замолкает.

Параллельно в его голове все еще воспроизводится в бесконечном цикле запись пятнадцатиминутного скана, который каббалисты Шарского расшифровали на сверхсветовом компе из последних архивов лорда Амиэля – и сквозь идущий от поднесенной ко рту чашки пар Агерре видит Габриэля Пайге и Ивана Петрча, которые входят из коридора в боковой кабинет приватного этажа Агерре-тауэр, погруженные в оживленную дискуссию; слышна музыка, доносится смех людей и ксенотиков.

В этом Иллюзионе глинный только Габриэль – Петрч, естественно, лишь приватный фантом, иллюзионный вдвойне. (Для цифровых онтологов настали тяжелые времена.) Вместе с собеседниками воспроизводится вся записанная обстановка; Агерре находится не столько в своей столовой, сколько в слегка эшеровской помеси столовой и того кабинета. Все это идет в иерархии Personal, так что Карла, естественно, ни о чем не догадывается. Агерре раз за разом воспроизводит запись, с тех пор как получил вскрытые файлы. Он ничего ей не сказал – но каждый раз глядя на нее, борется с этим желанием и с чувством вины (от которого у Стража нет ингибитора). И потому прячется за абсурдные тирады, неуклюжие шутки – или попросту упорно молчит.

– …когда мы говорили о Проекте SWING, – разглагольствует фрай Иван Петрч ОНХ. – Так в чем дело? Не понимаю.

Габриэль качает головой.

– Свингеры лишь наблюдают и считают. Вы планируете вмешательство.

– Не понимаю! – Петрч воздевает руки над головой. – У тебя претензии, что мы держали все в тайне? Мы держали это в тайне от всех! Сразу начались бы политические торги, паника в прессе, будто мы якобы «играем в Бога», какие-нибудь армагеддонические прогнозы, ксенотик высморкаться не может без того, чтобы не «нарушить равновесие вселенной». Это паранойя.

– Ты меня не слушаешь, Иван, – лорд Амиэль подтягивает широкие рукава, складывает руки на груди и вскользь смотрит на разноцветную ночь АС. – Ты говоришь, что эта программа уже закончила работу, что вы все посчитали и теперь ищете проходы в Отваяния в указанных локациях. Скажи, разве уже сам этот поиск не означает активных исследований, обстрелов потоками высокоэнергетических частиц? Допустим, вы правы – разве на их месте ты не поставил бы «у входа» стены сверхчувствительные детекторы? Они уже будут знать. Но вы хотите пойти дальше и вслепую вспороть Ваяние «входа»! Как думаешь, какова будет реакция постглиотиков, когда вы начнете разрушать их космос?