– Доктор верно говорит, – он продолжал чесаться, возможно, на этот раз задумчиво. – Впрочем, это Капитан мне предложил… Или, по крайней мере, так мне сейчас кажется. Гм…

– Он сразу поставил в рулевой рубке Марабу.

Я погасил сигарету и убрал окурок в мусорку. На дверной панели по очереди зажигались зеленые диоды.

– Навигатор действительно был прав, не было никаких причин подозревать нечто большее, чем аварию калькулятора, такое случается. Это Капитан создал всю эту атмосферу.

Я вспомнил его тогдашнее поведение, приложенный к губам палец. Речь шла не просто о подозрении – ибо, располагая лишь предположениями и сомнениями, он не рискнул бы вызывать таким образом беспокойство среди команды. Капитан никогда так не поступал. Скорее напротив – гасил споры и преуменьшал опасения, часто даже вопреки фактам.

Щелкнули замки, отключилась блокировка двери. Мы вошли в каюту Навигатора.

Там царил беспорядок, свойственный для тесных жилых помещений во время долгого рейса в невесомости. Как мне не раз объясняли опытные космонавты, энтропия при нуле «же» умножается сама на себя, ибо добавляется третье пространственное измерение, в котором может разбухать хаос, создавая очередные степени свободы для мусора и грязи. Сейчас мы имели тридцать пять сотых «же», и все, что успело у Навигатора в отсутствие силы тяжести переместиться и перемешаться, вновь опустилось на нижние поверхности. Даже на койке (не застланной) валялись беспорядочной грудой детали приборов, кабели, интегральные схемы, справочники по астрогационным расчетам – в невесомости они наверняка висели у Навигатора над головой. Электронщик склонился над этим композитом технологий. Радист протиснулся к боковым шкафчикам. Пол тоже был захламлен, приходилось ступать осторожно, у двери валялись внутренности вакуумного комбинезона и несколько книг на французском, а когда я обошел койку и стол у стены, мне пришлось отодвинуть ногой замысловатую путаницу проводов, ободранных от изоляции кабелей, обгоревших резисторов и конденсаторов, сгустков олова, плиток ламината. Я открыл верхние шкафчики.

– И одежда, проверьте в одежде.

– Он вел какие-нибудь записки, дневник? Хотя бы блокнот – кто-нибудь видел?

– Пилоты и навигаторы обычно ведут личные курсовые журналы.

– А это еще что?

– Я думал, календари с голыми бабами. Нет… погодите… аукционный каталог? Ну да.

– Картины?

– Нет, современное искусство.

Я посмотрел.

– С Луны. Покажи, – я перелистал страницы. Он делал записи на полях. Некоторые позиции зачеркнуты, некоторые отмечены галочкой. Он оценивал окончательную стоимость, ставил восклицательные и вопросительные знаки. – Похоже, это было не просто любительское увлечение, он их в самом деле покупал.

– Гм… а откуда у него были деньги?

Предметы, вызывавшие на аукционах интерес Навигатора, нелегко было классифицировать как скульптуры или картины. На фотографиях они производили впечатление скорее случайно вырванных фрагментов каких-то более крупных произведений. В их описаниях использовался имбриумистический жаргон: «дух пустоты», «краски перегрузки», «структурный вакуум». Либо кто-то жил в мире этой поэзии, и тогда это что-то для него значило, либо нет, и это была бессмысленная чушь.

Что касается книг, то у Навигатора, естественно, имелся запас для того, чтобы убивать время чтением – от Генри Миллера до Дж. Дж. Булетта, с несколькими томиками имбриуминиумов, датированных прошлым десятилетием. Я как раз их листал, когда в дверях каюты возник Пассажир.

Радист бросил на него недружелюбный взгляд.

– Команда решает свои вопросы. Просьба не мешать.

Пассажир уставился на распластанную на полу путаницу проводов и электроники, осторожно пошевелив ее ногой.

– Это его?

– Просьба не трогать.

– Вы нашли химические средства?

– Какие химические средства?

– Ах вот как…

Это уже начинало раздражать. Радист перепрыгнул через койку и довольно-таки невежливо вытолкал Пассажира из каюты, после чего закрыл дверь.

– Что ему было надо?

– Слишком любопытный нашелся.

– Может, Навигатор в самом деле планировал нас отравить…

Электронщик что-то проворчал, засунув внутрь шкафа с одеждой голову.

На всякий случай я тщательно обыскал тесную душевую нишу, аптечку и остальные шкафчики Навигатора. Нашел обычные таблетки для регулирования суточного цикла, свечи от запора при невесомости, которые сам ему прописал, витамины и какие-то травы с китайской наклейкой.

– Если бы он взял с собой на борт какую-то ядовитую химию, – заметил Радист, глядя сквозь толстые стекла на найденные документы в картонной папке, – вряд ли он стал бы ее хранить в собственной каюте. Внутри «Бегемота» такую бутылочку можно спрятать в миллионе легкодоступных мест, мы никогда ее не найдем. Если она вообще существует.

Электронщик присел на стол.

– Вы не преувеличиваете, господа? Он, конечно, сволочь еще та, но зачем же сразу идти на массовые убийства?

Застонала сталь – вернулась невесомость. Схватившись за полку под потолком, я всплыл в воздух, зацепившись при этом ногой за груду мусора на полу, которая от толчка медленно поднялась к потолку, разворачиваясь и раскладываясь будто оригами, цветок или браконьерские силки. Мы молча смотрели на нее.

Это была примитивная версия космоарта – как на тех фотографиях в каталоге Навигатора. Но только теперь, при нуле «же». Ибо, раздавленная гравитацией и лишенная свободы третьего измерения, она выглядела лишь кучей мусора.

– Ты бы смог узнать?

– Нет.

– Он узнал.

Не только свет в рулевой рубке. На ночной вахте – когда я долго не могу заснуть, когда безвольно болтаюсь между стальными стенами каюты, и даже бегство в чтение не спасает меня от страшной тишины и одиночества – меня спасает «Бегемот». Я выхожу, свет приглушен или полностью погашен, в длинных кишках коридоров стреляют резкими полумесяцами из-под колец переборок тени, впрочем, обычно часть лампочек уже перегорели или собираются перегореть, неровно мерцая, и создается впечатление, будто кишка в этом месте страдает от болезненных судорог, сжимая и разжимая переборку полумрака, словно вытянувшаяся прямо ко мне засасывающая труба, пищевод голодного червяка, а я иду, плыву в глубь зверя, положив ладонь на холодный металл, большие пальцы на заклепках, ногти на кабелях, отталкиваюсь, но мягко, пальцами, кончиками пальцев, каждое прикосновение выверено и настолько сильно, насколько это необходимо, так что больше поглаживаний, больше ласки для железа, я медленно плыву, одна, вторая, десятая переборка, переходные туннели, соединения модулей, длинные ряды буферных люков и вакуумных камер, потом склад или кают-компания, потом обратно, выше, все выше, ибо где голова, там верх, так что вверх, к вершине «Бегемота», а он трещит, гудит, свистит, стонет, мурлычет, ворчит, клекочет, шепчет вокруг меня, но всегда как бы из-за спины, издали, сквозь толстую броню и сотни метров пустоты, это звуки из таинственных внутренностей чудовища, до которых никогда не доберется одинокий путник, даже если будет кружить в лабиринте годами, и это тоже успокаивает, эта необъятность, это растянутые на многие минуты басистое дыхание, это чувство полного погружения в нечто столь массивное, столь безразличное к человеческому прикосновению, так что не только свет в рулевой рубке, ибо когда я так блуждаю по безлюдным коридорам и каютам «Бегемота V», лишь ненадолго зависая перед монитором, перед графическим экраном, на мгновение склоняясь над пультами и распределителями, заглядывая в пульсирующие сердца автоматов, среди извечных запахов смазки, масла, резины, горячего железа и озона, когда я так блуждаю до изнеможения, пока меня наконец не одолеет сон… больше всего меня успокаивает протершаяся изоляция, ободранная краска, свист нерасторопной гидравлики, шорох электрических реле и отдающаяся в железе дрожь, нежнее всего убаюкивает старость машины.

– Капитан?